Ирина Маленко - Совьетика

• Название: Совьетика
• Автор: Ирина Маленко
• Жанр: Современная проза

«Выходящая на страницах Лефт.ру повесть Ирины Маленко «Совьетика» – замечательный пример того, как может в наше время быть продолжена великая реалистическая традиция русской литературы. Это честная, пронзительная книга. В ней есть всё то, по чему мы так стосковались за долгие годы безраздельного засилья в нашей словесности разнообразной постмодернистской дряни. Безжалостная самокритика, искренние боль и стыд гражданина, у которого при его преступном попустительстве лихие проходимцы отняли Родину, способность сопереживать чужому горю как своему – Интернационализм с большой буквы, органическое продолжение «всемирной отзывчивости» русского человека. Настоящий юмор – временами добрый, чаще саркастический, но никогда не надменно-отчужденный, унижающий человека, сверху-вниз, как водится ныне у дорвавшихся до незаслуженной славы гешефтмахеров от литературы. И главное – призыв к борьбе и надежда! Можно смириться с жестокой и несправедливой действительностью, попытаться приспособиться к «новой реальности», можно уйти от неё в «параллельную жизнь», застыть в позе богомола и ждать своего часа, чтобы пробиться в ряды немногих преуспевших и «взять от жизни всё». А можно отказаться существовать по их мерзким правилам, перестать «петь в окрашенном виде», встать на сторону слабых и угнетенных и вступить в долгую, непримиримую борьбу с главным злом нашей эпохи – с капитализмом и империализмом. И обрести цель в жизни, надежду на лучшее будущее для себя и своих детей. Постмодернизм прощается с нами. Да здравствует социалистический реализм!

---

разрыдалась. Малыш тоже заплакал – он замерзал без пальто.

А вокруг нас стояли довольные, как слоники, так занятые своими рождетственскими покупками истинные христиане – из таких, кто принципиально не работает по воскресеньям, осуждает бальные танцы как "разврат" и соблюдает все посты, – и ни у одного из них даже не дрогнуло сердце при виде этих двоих.

Времени на раздумье у меня почти не оставалось: десять минут до моего собственного автобуса, пропустить который я не могла. Хорошо, что нам только вчера дали зарплату! Я подхватила оторопевшую женщину под руку, воскликнув:

– Так бежим же на такси скорей!- и потащила её к ближайшему знакомому мне

таксистскому офису. -Обьясните им здесь свою ситуацию, и куда Вам надо, а я сейчас… – и я спринтом рванула до ближайшего банкомата… Была- не была, как-нибудь дотянем

до следующей получки!

Когда я вернулась, она уже ждала такси, которое, по словам диспетчера, было на подьезде, и слезы на её щеках уже начали подсыхать. Я вложила ей в руку деньги:

– Мне пора убегать, а то я тоже опоздаю на свой автобус.

Только тут африканка поняла, что сама я с ней не еду, и что мне вовсе даже не в ту

сторону. Слезы с новой силой брызнули из её глаз, и она молча расцеловала меня в обе щеки. Я сама едва сдержалась, чтобы не расплакаться: вспомнилось, каково новому человеку в чужой стране, где нет никого из близких. И как ты чувствуешь себя, когда ты совершенно беспомощна и не можешь защитить своего малыша. Знакомы ли такие чувства "истинным христианам"? .

Я помогла этой попавшей в беду женщине вовсе не "в духе Рождества". И все-таки мне интересно, почему это сделала я, советская атеистка, а не кто-нибудь из них?

Совесть благовидного диспетчера-протестанта даже не дрогнула: к тому времени, как я галопом примчалась обратно на автовокзал, он, судя по его виду, уже совершенно забыл про африканскую маму и её замерзающего малыша и довольно мурлыкал себе под нос какой-то рождественский гимн. Увидев, как я запыхалась, он, так ничего и не понявший, мило улыбнулся мне.

– Сектант. Расист, – так же мило улыбаясь ему в ответ, громко сказала я по-русски. Благо что по-русски эти слова звучат так же, как и по-английски, и не понять меня он не мог.

Его и без того длинная физиономия вытянулась еще больше, а я вскочила на ходу в свой дублинский экспресс . Он оказался весьма люксовым: даже с телевизором, по которому шла какая-то детская передача, вроде нашего новогоднего утренника, только вечером. Высокоинтеллектуальные дети истинных христиан весело и азартно соревновались там, кто громче и больше всех раз рыгнет.На телефоне в студию выстроилась целая очередь желающих показать свое умение в этом нелегком деле. Пройдет ещё года два-три – и они будут соревноваться, кто сможет громче всех испортить воздух?

Когда-то в детстве я заливалась горькими слезами, читая грустную сказку Андерсена о бедной девочке, насмерть замерзающей на улице в предрождественскую ночь. Я ужасно злилась на Андерсена: как могут сказки быть такими жестокими? Мне было и невдомек, что сегодняшняя реальность этого "подлинно христианского мира" – штука гораздо более жестокая, чем. старая та его сказка…

Впрочем, я быстро отвлеклась от неприятных мыслей о "высокой культуре" и «человечности " "цивилизованного христианского Запада" : до того ли нам, безбожникам? Я больше волновалась, сумеет ли моя новая знакомая успеть на свой самолет. По моим подсчётам, должна была успеть. Да и фирма такси, которой я её доверила, не была "истинно-христианской"…

Я так надеялась, что она успеет! Это было бы для меня лучшим рождественским подарком.

…Ну, и как же мне не хотеть в Советский Союз, будучи обреченной на жизнь в этом гадюшнике?!

Глава 18. «Почти женатый человек».

«Другой! Нет, никому на свете

Не отдала бы сердца я!

То в высшем суждено совете,

То воля неба: я твоя!»

(А.С. Пушкин «Евгений Онегин»)

«Три вещи не следует терять: Спокойствие, надежду, честь.»

(народная мудрость)

…С Новым годом, Ойшин, мой товарищ! Конечно, товарищ – ведь не мистер же ты, не сэр и не лорд! Nollaig Shona Dhuit agus Ath Bhliain Faoi mhaise dui t! С новым счастьем!

Наши жизни текли параллельно друг другу в совершенно разных мирах – в разных измерениях. Я ходила под стол пешком, я только начинала открывать для себя

мир, удивляясь, почему это мой родной город – не столица нашей страны и всего мира, ведь здесь, у речки, у леса, где хор лягушек каждый год безуспешно соревнуется в мае с одиноким соловьем, среди стольких добрых людей, здесь, где жизнь течет размеренно и неспешно, так хорошо! В то самое время где-то в другом мире ты, на руках у родителей, спасался вместе с ними от лоялистско-юнионистских погромов. Я же само слово "погром", – заимствованное, кстати, в английском из русского, но отнюдь не потерявшее от этого своего местного значения!- узнала только много позже, в школе, на уроках истории.

Твоя жизнь не могла присниться мне даже в страшном сне: мне не снилось ничего страшнее Бабы-Яги да увиденного мельком во "взрослом" французском фильме синелицего Фантомаса. Ты же с детства был окружен не только бесчисленными фантомасами с иностранным акцентом, целящимися в тебя и в твоих родных из автоматов, но и людьми такого же благородства, такого же отчаянного мужества и самопожертвования, как герои моих детских лет – Черный Тюльпан и Зорро. Для меня это было кино, для тебя – реальность.

Знаешь, а я всегда хотела быть такой, как эти герои – не спасаемой ими героиней,

а ими самими. Спасать других. Ты ,наверное, никогда не видел этих фильмов, но зато вокруг тебя были живые герои – ещё более удивительные как раз своей невыдуманностью. Мы оба росли и воспитывались на одних примерах, с одними идеалами. Только твоя жизнь была полна горькой и суровой практики, в то время как в моей все ограничивалось теорией.

Будучи школьницей, я никогда не боялась будущего и с нетерпением ждала каждого завтрашнего летнего утра – когда сквозь деревянные ставни пробиваются солнечные лучи, отражающиеся в ярко-зеленой траве, а вокруг все освещено морем цветущих маленьких солнышек – одуванчиков. Ждала зимние каникулы, с таинственными огоньками новогодних елок из каждого окна, когда каждая избушка в нашей старой городской слободе выглядела сказочной даже без курьих ножек; с катанием на санках в морозных сумерках, когда так легко унестись в свои мечты о будущем, которое, я твердо знала, должно быть посвящено людям. Иначе зачем вообще жить? И мечтала я не о прекрасных принцах, а о Патрисе Лумумбе, о Че Геваре и о Бобби Сэндсе. Хотя все они жили в том, другом, жестоком мире, я ни на секунду не сомневалась, что когда-нибудь я тоже окажусь в нем сама – только для того, чтобы помочь ему перестать быть таким бесчеловечным.

В те же самые годы, когда я была мечтательным подростком, нетерпеливо ждущим

завтра, ты не знал, что он принесет тебе, этот завтрашний день. Он мог принести все, что угодно, – арест отца, "случайное" убийство мамы пластиковой пулей, убийство тебя самого за кидание камнями во вражеские непробиваемые "броневички".. Твой жизненный путь был предрешен тем, где ты родился и вырос. В нормальном, человечном мире ты мог бы стать кем угодно – и профессором, и капитаном дальнего плавания, и прекрасным рабочим. В том уродливом мире, в котором довелось родиться и вырасти тебе, ты мог стать только борцом против него. И не надо стесняться сегодня, что у тебя нет каких-нибудь университетских дипломов, и ты не знаешь тонкостей компьютерного дела! Ведь ты – доктор освободительных наук, самой важной науки в истории человечестве!

Я была, наверно, самым счастливым человеком на свете в годы своего безоблачного студенчества, полного неожиданных открытий, встреч с новыми друзьями, в годы больших надежд. Я учила амхарский язык и древнерусскую палеографию и наблюдала за подготовленной нашими студентами ролевой игрой – историческим судом над палачом твоего народа, Оливером Кромвелем, как раз в то время когда тебя бросили в застенки его потомки – сегодняшние палачи. Я, конечно, не знала всего этого тогда. Я не знала, что в те самые минуты, когда мы хохотали до упаду на очередном семинаре над очередной шуткой моей подруги Лиды, на которую даже нашим преподавателям было нечем ответить, тебе выкручивают руки где-то во вражеской тюрьме.

С тех пор много утекло воды. Не я пришла в жестокий мир для того, чтобы его изменить- этот мир сам обрушился на нас страшной, холодной, как лед, грозовой тучей, разрушив наши жизни. За те годы, что ты теперь считаешь потерянными в своей жизни, я сама прожила целую жизнь и стала другим человеком. Наверно, если бы не было всех этих лет и если бы не было того неимоверного зла, с которым мы оба не собираемся мириться, мы оба были бы другими, и другими могли бы стать наши жизни. Но они – такие, как есть. От этого никуда не деться.