Александр Байбородин - Урук-хай, или Путешествие Туда…

• Название: Урук-хай, или Путешествие Туда…
• Автор: Александр Байбородин
• Издательство: ОАО «Дом печати — ВЯТКА»
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2002
• ISBN: 5-85271-204-3

«Сколько еще поколений будет очаровано легендой о Кольце Всевластия?» – задает вопрос один из героев этой книги. Ответа нет.

Если Вы надеетесь увидеть под этой обложкой волшебную сказку, – еще одну из многих, написанных по мотивам толкиеновской саги, – то отбросьте эту надежду. Герои этой книги ненавидят магию, зато верят в собственные руки, знания и мужество. Они не делят Мир на Добро и Зло. Они знают, что «Зло приходится выдавливать из себя вместе с кровью».

Они дети тех, кто предал их. Но они сами прокладывают свой Путь. Трудный путь через Тьму к Свету…

Это не манифест тех, кого объявили Вековечным Злом и прокляли. В этой книге сказано меньше, чем скрыто между строк. Это всего лишь короткое «Путешествие Туда…»

Мыслящему – достаточно…

---

В походе буургха обычно носят поверх заплечного мешка, уложив длинным прямоугольником так, чтобы мешок был полностью им покрыт. Тогда часть буургха защищает мешок и вещи от дождя, а часть лежит между мешком и спиной, смягчая для неё тяжесть. Если же мешка нет, то чаще всего буургха скатывают в плотный валик и крепят ниже спины, тогда можно сесть где угодно, хоть на сырой земле, хоть на холодном камне, хоть даже на снегу, не боясь простудиться. Или на раскалённую почву Мордора, не боясь обжечься. Перед боем буургха обычно кренят на плечах, за шеей, и тогда он защищает её от рубящего удара.

Буургха – первый предмет, который урр-уу-гхай получает в своё безраздельное пользование. Даже погремушки достаются ему позже. С буургха он проводит всю жизнь и начинает учиться пользоваться им раньше, чем начинает учиться ходить, едва научившись сидеть.

В буургха заворачивают новорождённых с едва перевязанной пуповиной и, завернув в буургха, отправляют в последний путь мёртвых.

Наверняка я сказал не всё, что можно было сказать. Но я не знаю, какими словами ещё можно говорить об этом. Для урр-уу-гхай буургха – вся жизнь.

Вот из-под этих буургха орки и выбрались. И стояли вокруг нас едва не стеной. Потом я узнал, что в ат-а-гхан[5] (так называется у урр-уу-гхай отряд) их было несколько десятков, но тогда показалось, что их несколько сотен. Они стояли, смотрели на меня, хлопали друг друга по плечам и спинам и явно были обрадованы моему появлению. Я подумал, что такая радость довольно странна.

Не очень-то приятно, когда тебя разглядывают во все глаза. Тем более что разглядывающие выглядят отвратительно. Я уже понимал, что ужасающий вид – большей частью обман, но от одного взгляда на многих из них меня продирала дрожь, и по коже бежали мурашки размером с кулак. Ночной сумрак, неверный отблеск костра и умелая раскраска превращали кого в волка, кого в медведя, а кого и вовсе в какую-то кошмарную кривомордую и косоротую тварь, которой не подберёшь названия. Когда они улыбались, а некоторые улыбались, вид становился ещё более жутким. Две белые полоски, нарисованные от углов рта к низу и загнутые, в темноте при улыбке создавали впечатление, что изо рта торчат двухдюймовые клыки. Мне повезло, что я успел хорошенько разглядеть Гхажша и Гху-ургхана при солнце и видел, как они красят лица, иначе бы получил удар от такого количества приводящих в трепет личин.

Урагх в этой толпе был, наверное, единственный с нераскрашенным лицом, но он и без того выглядел жутко. Я попытался представить, как бы он выглядел в раскраске, и понял, что этого не надо было делать. Есть предел и хоббитскому самообладанию.

Тем временем Урагх отдал шнур кому-то из окружающих и, помахивая у того перед носом каменным кулаком, крепко наказал стеречь меня пуще глаза. Меня резво оттащили к изгороди, из двух буургха соорудили надо мной домик, сунули в руки три твёрдых хлебца-сухаря, поставили рядом большой, побольше пинты, берестяной стакан с дымящейся тёмной жидкостью, принесли на здоровенном лопухе кусок сочной, пахнущей дымом и травами оленины, положили мне его на колени и… оставили в покое.

В относительном, конечно, покое. Но верёвку никто не дёргал, и посматривали на меня теперь изредка, украдкой. А вскоре мясо досталось всем и, занявшись хрустом и чавканьем, на меня уже никто не смотрел. И я ни на кого не смотрел.

О, какое наслаждение вонзить голодные зубы в горячий сочащийся кровью полупрожаренный мясной ломоть. И сухари оказались не так уж тверды. А сладковатый травяной взвар оказался совершенно восхитительным на вкус.

Жаль, что мяса было совсем немного. Только я успел заморить червячка и начать наслаждаться вкусом, как оно кончилось. Сухарей я бы тоже съел побольше. Одного травяного взвара было вдоволь, и когда я выпил первый стакан, мне быстро принесли второй.

От горячего питья, еды, пусть не обильной, но сытной, и пережитого за день меня незаметно сморило в сон. Сны снились мягкие, домашние, а сквозь сновидение кто-то с голосом Гху-ургхана взахлёб рассказывал, сколько он натерпелся страху в лесу бродячих деревьев, а другой голос жалел, что вот Гху-ургхан вызвался охотником, когда Гхажш позвал, и теперь у него будет имя, а он сробел и, видно, вековать теперь в снагах. Голос Гху-ургхана успокаивал, говорил, что до конца пути ещё далеко, и будет случай отличиться, только надо не стоять за чужими спинами, а быть смелей. Потому что, кто выходит вперёд, на того и надеются.

Глава 5

Утро у орков начинается часа за полтора до рассвета. В тот самый час, когда звёзды уже ушли, луна побледнела, небо стало тёмным в ожидании солнца, а сны ушли до рассвета, и все спят глубоко и беспробудно. Сами орки называют этот час «волчьим временем». Действительно, когда же ещё и бегать волкам. И оркам.

Моё утро началось с пинка сапогом в бок. Не сильного, но чувствительного. Я, было, обиделся, но, разлепив веки, понял, что обижаться мне не на кого. Просто потому, что бесполезно. В самом деле, обижаться можно на того, кто воспримет твою обиду. Поймёт, что тебе больно. Глядя на Урагха, на это трудно было надеяться. Тем более что в двух шагах от меня другой орк точно так же поднимал кого-то заспавшегося.

Вся стоянка была как разворошенный муравейник. Все куда-то бежали, и все что-то делали. Урагх бросил мне на колени какие-то тряпки и рявкнул: «Одевайся!» Тряпки оказались грубыми дерюжными штанами и такой же грубой безрукавкой из цельного прямоугольного куска ткани, сшитого по бокам, и с дыркой для головы. Штаны были узки мне в животе и бёдрах, зато на полфута длиннее, чем нужно, и их пришлось подвернуть. А безрукавка была и широка в плечах и длинна. Причём, если с одного боку она висела до колен, то с другого так и осталась висеть подолом на верёвке, которой я был привязан.

Урагх дёрнул шнур, заставив меня подняться, и поволок к выходу, за изгородь. Отошли мы шагов двадцать-двадцать пять, когда он остановился и приказал: «Давай делай свои дела!» Его это всё, видно, очень сильно раздражало. Я даже не понял, о чём он. Урагх моё промедление истолковал по-своему: «Быстрей, давай, чего ждёшь? Когда я отвернусь? Так ты не баба, мне отворачиваться. Валяй, я сказал». И мне, хочешь не хочешь, пришлось валять.

Вы, может быть, спросите, а зачем я обо всём этом? К чему эти ненужные подробности? Уже не первый раз. Наверное, ни к чему. В книгах про героев о таком не пишут. Но я не герой. И пишу о себе. Самое унизительное, что довелось мне испытать в жизни, это невозможность распорядиться собой даже в таком сугубо личном деле. Не знаю, как там обходился дедушка Перегрин, он тоже был в плену не один день, в Алой книге об этом нет ни словечка. Мне было плохо. Не стану искать слов, чтобы объяснить, как плохо. Попытайтесь представить себя в таком положении, и Вы поймёте, что это значит – плохо. Возможно, у Вас получится. Только вряд ли… Представить себя героем может любой. Это легко, приятно и тешит самолюбие. Я тоже не раз в грёзах видел себя с мечом в руках на белом пони. Но мало кто может представить собственное унижение и страх. А именно их я и испытывал. Для этого состояния есть особое слово – уничижение. Представьте себя на верёвке у великана, в два раза выше вас ростом, орущего на Вас, дёргающего верёвку и хохочущего собственным скабрезным шуткам. Попробуйте, надо только честно себе сказать, что так тоже бывает в жизни. Бывает даже хуже, намного хуже.

Когда мы вернулись, домик из буургха был уже убран, а на его месте стоял давешний берестяной стакан. Пара сухарей лежала поверх. В стакане плескалась мучная похлёбка-болтушка. Я пил её, горячую, обжигаясь, прямо через край. В темноватой мути попадались просяные разваренные крупинки, а каменно-твёрдые сухари легко размачивались в горячем. Небогатый это был завтрак, кексы к чаю с мёдом пошли бы лучше. Но кексов ожидать не приходилось, второго завтрака тоже.

На подъём, поход в лопухи и пищу ушло примерно полчаса. А потом Урагх в одно движение замотал меня в буургха, бросил поперёк уже уложенного походного мешка, вскинул его на плечи, и все побежали. А меня затрясло на каждом шаге так, что скоро и съеденное стало не в радость. Иногда звучал резкий приказ, и орки переходили на быстрый размашистый шаг. Шли, словно стелились по земле. «Как волки», – подумал я. Так они отдыхали. В такие минуты Урагх вытряхивал меня наземь, и я бежал рядом, едва поспевая за его шагами.

Не хоббитское это дело – бегать. Тем более так быстро и так много. Солидный, уважающий себя хоббит из хорошего рода должен чинно гулять по мягким песчаным дорожкам, пользоваться пони и тележкой, если хочет удалиться от дома далее, чем на пятьсот футов. Но самое лучшее – сидеть дома за кружкой доброго пивка, а не нестись сломя голову по буеракам, расшибая себе пальцы на ногах о торчащие древесные корни, весь в мыле, как пони на лисьей охоте. Вот когда я пожалел, что у меня нет гномских башмаков Тедди.

Урагх, похоже, не знал, что на свете бывает усталость. Переходя на бег, он взбрасывал меня обратно поперёк мешка, успевая на лету снова завернуть в буургха, и даже мгновения не задержавшись. Только по шумному дыханию да едкому тяжёлому запаху пота можно было понять, что ему всё-таки трудно даётся этот бег. Как и всем остальным, наверное. Потому что это не было пробежкой налегке. Урагх нёс меня и мешок, но и остальные были навьючены, как мулы. Рядом с нами в подвешенном к шесту буургха тащили Гхажша. С мешка мне были видны его босые крупные ступни. Особых неудобств от тряски он, похоже, не испытывал, поскольку не просыпался, даже когда тащившие его орки, гортанно вскрикнув, на ходу перебрасывали шест очередной сменной паре.