Урсула Ле Гуин - Глоток воздуха

• Название: Глоток воздуха
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25672-3

СБОРНИК ФАНТАСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ

Содержание:

В ПОЛОВИНЕ ПЯТОГО

ДОМА ПРОФЕССОРА

РУБИ В АВТОБУСЕ № 67

«ЛИМБЕРЛОСТ»

СУЩЕСТВА, О КОТОРЫХ Я ЧАСТО ВСПОМИНАЮ

СТОЯ НА СВОЕМ

ЛОЖКИ В ПОДВАЛЕ

ЛЕТНЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ В ПРИМОРСКОМ ГОРОДКЕ

ВО ВРЕМЯ ЗАСУХИ

ИТЕР, ИЛИ…

ГЛОТОК ВОЗДУХА

ДЕВОЧКА-ЖЕНА

НАВСТРЕЧУ ЛУНЕ

ПАПИНА БОЛЬШАЯ ДЕВОЧКА

НАХОДКИ

СТАРШИЕ

МУДРАЯ ЖЕНЩИНА

БРАКОНЬЕР

Семья, где участники действия меняются ролями, город, который путешествуете места на место, ночные призраки на морском берегу, животные, которые понимают о людях больше, чем люди сами понимают о себе, — это мир Урсулы Ле Гуин. Но это только внешние его проявления… Нелинейность мышления, особый эмоциональный настрой, обманчиво простые сюжеты или их отсутствие позволяют сосредоточиться на главных человеческих вопросах: кто мы? зачем мы приходим в этот мир и что остается после нас? — и не закрывать книгу, пока ответы не будут найдены.

Впервые на русском языке!

---

Женщины сидели кружком на песке; их было около тридцати. Рядом мелкая речушка, расширяясь, бежала к морю. Нежаркое, казавшееся в тумане почти бесцветным солнце северного побережья окутало прекрасной светящейся пеленой низкие пенистые волны и дюны. Женщины передавали друг другу деревянный жезл, украшенный резным орнаментом; та, у кого в данный момент жезл оказывался в руках, начинала говорить, а остальные слушали. Писательнице это показалось не совсем справедливым. Хорошая идея, но что-то в ней не то. Это мужчины всегда стремятся заполучить жезл, а не женщины, думала она. Но эти женщины, исполненные сознания долга, принимали жезл и передавали его дальше, оставляли при себе мысли о том, что предпочли бы заняться чем-нибудь другим — каким-нибудь рукоделием или просто посидеть кружком, болтая с соседками, точно стайка воробьев. Воробьи вообще никакого порядка не признают и никогда не соблюдают очередности, никогда не закрывают рот, чтобы выслушать того, кто держит жезл, клюют что-то и одновременно неумолчно чирикают. Дул легкий ветерок, жезл переходил из рук в руки. Вот одна из женщин, лет двадцати, с резным деревянным амулетом на шее, украшенным перьями, дрожащим голосом прочитала какие-то стихи, написанные от руки. Половина слов при этом потерялась в мощном далеком гуле морских волн. «Руки мои, как крылья…» — читала она, и голос ее дрожал от страха и страсти и в итоге сорвался. Жезл перешел к другой женщине, светловолосой, хрупкой, лет сорока на вид. Она заговорила о Белой Богине, но писательница не стала ее слушать: она нервничала, пытаясь представить, что же скажет сама, когда придет ее очередь, и стоит ли ей говорить об этом? Может, не стоит? Жезл оказался у нее в руках, и она сказала: «Мне кажется, что раз уж я пришла к вам как бы извне и попала прямо в самую гущу каких-то важных для вас событий, то, может быть, я могла бы оказаться для вас полезной, хоть я и задержусь здесь всего на пару дней. По-моему, некоторые из присутствующих здесь женщин ищут… способ совершить нечто реальное, что-то на самом деле сделать. А не просто сидеть здесь и говорить на какие-то отвлеченные темы». Голос у нее почему-то звучал резко и пронзительно, даже пискляво, и она, вздрогнув, поспешно передала жезл своей соседке. Когда кружок наконец распался, кое-кто из женщин с восторгом принялся рассказывать писательнице о танцах в масках, которые состоялись в прошлую среду ночью, и о том, что Женщины могли выбрать для себя любой женский архетип. «Тут сущее безумие творилось!» — весело сказала одна. А другая рассказала, что одна из предводительниц Женщин давно уже ссорится с другой и их бесконечные злобные нападки друг на друга нарушают общую гармонию. Затем несколько женщин принялись лепить из влажного песка огромного дракона и за работой поведали писательнице, что в этом году «вообще все не так, как в прежние годы», когда Мужчины и Женщины еще не были разделены, и что собрания в восточной части берега всегда носят более возвышенный характер, чем собрания в западной, а может, и наоборот. Они продолжали трещать, пока со своего конца пляжа не вернулись Мужчины; лица у некоторых были поистине восхитительно разрисованы древесным углем.

Впоследствии та хрупкая блондинка, которую писательница слушать не стала, ехала с нею вместе в машине, возвращаясь вглубь страны по длинной ухабистой дороге, тянущейся через Прибрежную Гряду, покрытую проплешинами из-за вырубленных лесов.

— Я всю жизнь езжу в эти места, — сказала она и, усмехнувшись, пояснила: — Здесь когда-то летний лагерь был, и я с десяти лет начала сюда ездить. Ох, как же тогда здесь было замечательно! Я до сих пор встречаю людей, которые тогда в «Лимберлост» приезжали.

— «Лимберлост»! — вырвалось у писательницы.

— Нуда, «Лимберлост», так лагерь назывался, — сказала блондинка, ласково улыбаясь своим воспоминаниям.

— Так ведь и я в этот лагерь ездила! — воскликнула писательница. — В «Лимберлост». Вы хотите сказать, что это он и есть? Там, где проходила конференция? А я — когда мне еще в начале этого года сказали, где она будет, — считала, что и понятия не имею, где это место находится, и все пыталась узнать. Впрочем, я и в детстве толком не знала, где наш лагерь находится. Знала только, что в лесу, где растут секвойи. Нас усаживали в центре города в автобус, а дальше мы, как вы догадываетесь, в течение шести часов болтали без умолку, а потом вытряхивались из автобуса уже в лагере — ну, вы же знаете, каковы дети, они порой Просто ничего не желают замечать. Тогда это был лагерь для девочек-скаутов под эгидой Христианского союза женской молодежи. И мне пришлось вступить в женскую организацию скаутов, чтобы сюда приехать.

— Город прибрал его к рукам вскоре после войны, — сказала ее собеседница, глядя на нее с пониманием и сочувствием. — Но это действительно он и есть, «Лимберлост».

— Но я этих мест совершенно не помню! — с отчаянием воскликнула писательница.

— Конференция проходила в старом лагере для мальчиков. А девчоночий лагерь был расположен примерно на милю выше по течению. Возможно, вы никогда оттуда и не спускались.

Верно. Писательница помнила, как Йен и Дороти однажды, проигнорировав традиционный вечерний костер, потихоньку ускользнули из лагеря и спустились по берегу ручья в лагерь к мальчишкам. А потом в сумерки, спрятавшись на другом берегу среди пней и кустарников, принялись ухать по-совиному, блеять и мяукать, пока мальчишки не повыскакивали из своих домиков. Но потом вышел их наставник, и Йен с Дороти пришлось спешно удирать. Они вернулись уже в темноте, грязные, но в полном восторге, и, хихикая, как сумасшедшие, еще долго рассказывали о своих приключениях и наиболее удачных выходках, и к ним в домик после отбоя набилась уйма девчонок…

Но она тогда с ними не ходила. И, естественно, никак не могла помнить тот мост над ручьем и ту тропу, что вилась вверх по склону холма в вечерних сумерках.

И все же как это она сама-то эти места не узнала? Этот лес, эти домики? Ведь она в течение трех лет по две недели жила здесь летом — в двенадцать, тринадцать и четырнадцать лет. Неужели она никогда не замечала этой тишины? И этих гигантских красных стволов? И этих черных, ужасающе огромных пней?

С тех пор, правда, прошло лет сорок; тогдашние деревья, наверное, здорово выросли — и теперь ей уже казалось, что они с Йен как-то раз забрались на один такой гигантский пень, по всей видимости удрав с занятий полезным трудом, и сидели там, просто болтая о всякой всячине. Но о самом пне они тогда ничего вообще не думали, он интересовал их только с той точки зрения, что на него можно влезть и он будет служить отличным местом для задушевных разговоров. И никаких мыслей о том, ЧТО на самом деле представляет собой этот пень-великан, что, может быть, он вообще из другого мира, у них не возникало; они считали просто (как и те, кто срубил дерево), что этот пень для них удобен. Им отнюдь не казалось, что это какое-то особое место. Да они вообще плохо представляли себе, где именно находятся. Они находились здесь, в лесу. И в первую ночь отчаянно скучали по дому, а потом вполне привыкли и чувствовали себя в этом мире как дома и были столь же нахально равнодушны к порожденным этим миром причинам и следствиям, как воробьи, и столь же несведущи в вопросах смерти и географии, как эти секвойи.

Она тогда сильно завидовала Йен и Дороти, их подвигам и понимала, что они значительно храбрее, чем она. В следующий раз они согласились взять ее с собой, собираясь снова спрятаться напротив лагеря мальчишек и ухать по-совиному или мяукать, а может, и просто спрятаться и наблюдать за мальчишками, но больше им туда пробраться не удалось. И вместо этого пришлось пойти на вечерний костер и петь тоскливые ковбойские песни. Так что ей тогда так и не довелось увидеть мальчишечий лагерь, и она только теперь как следует увидела, разглядела эти места приехав сюда на конференцию, сидя на бревне у пруда и глядя, как поэт медленно выписывает круги темноватой воде. Господи, что бы тогда об этом подумали Дороти, Йен и она сама, четырнадцатилетние, безжалостные? «Боже мой!» — невольно вырвалось у нее.

Блондинка, сидевшая с нею рядом, рассмеялась, словно сочувствуя ей.

— Здесь так красиво! — сказала она. — И так чудесно было получить возможность снова сюда вернуться. А как вам эта конференция?

— Мне очень понравилось играть на барабане! — помолчав, с энтузиазмом ответила писательница. — Это было просто чудесно. Я никогда прежде на барабане не играла. — Она и впрямь обнаружила, что ничего другого ей делать не хочется. Ах, если бы ей сегодня вечером не нужно было делать доклад! Тогда они могли бы снова поиграть на барабанах — тридцать или сорок человек, и каждый держал бы свой барабан на коленях, зажав его между ног, а ритм задавали бы и вели двое профессиональных барабанщиков, отлично понимающие и свои, и чужие возможности. Они бы поддерживали и несложный ритм, и довольно прихотливую мелодию, и музыка все продолжалась и продолжалась бы, пока из сознания не ушло бы все, кроме этого ритма, только это и ничего больше, и тогда не были бы нужны никакие слова…