Леонид Репин - Параметры риска

• Название: Параметры риска
• Автор: Леонид Репин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

Документальные рассказы о людях, бросающих вызов стихии.

---

К концу взвешивания все напоминают ощипанных гусей, только что вытащенных из холодильной камеры. Слова о том, что такую процедуру надо проводить каждый день, восторга не вызывают. Но когда Юра, перебираясь на контрольный плот, роняет безмен в воду, воздух содрогается от мощного "ура!".

Второй 'безмен, который, по Юриным словам, не подходил для медцелей и хранился на нашем плоту, тоже исчез при таинственных обстоятельствах той же ночью. "На всякий случай", — как предположил Женька.

Но вот все позади. ПСНщики переправляются в свой «надувасик». Мы, усталые, но не сломленные, опускаемся на спальники. Лев и Юра, собрав вещички, отбывают «домой». И в тот миг, когда надо прыгать на контрольный плот — а это требует немалой ловкости, так как волна то отбрасывает плоты в разные стороны, то с силой бросает друг на друга, — Юра вспомнил о самом главном.

— Фляжки где? — спрашивает он, и на лице его явно проступает тревога. Да, куда делись любимые Юрины фляжки?

— А ну, сдавать быстро! — рычит Женька.

Засуетились, каждый начал искать закрепленную за ним посудину для анализа. Действительно, чуть не забыли…

— ПСНщики, — вновь подгоняет Женька. — А ну, шевелись!

Те, несколько ошеломленные его поведением, безропотно передают на наш плот фляжки.

И тут до нас доносится душераздирающий вопль Юры:

— Матвеев, почему фляга пустая?

Теперь ясно, почему Женька так старался. Он сконфуженно пожимает плечами: "Не понимаю, зачем о таких вещах кричать на все море?"

Потом за нас принимается психолог Степанов.

— Перечисли в порядке убывания свойства характера, которые ты ценишь в людях больше всего, — вкрадчивым голосом просит Володя Карпая. Тот морщит лоб, вспоминая, что ему больше всего нравится в знакомых и друзьях.

— Честность, — начинает он…

В это время Матвеев, заполняющий пространный, вопросов на 500, тест, начинает тихо над чем-то хихикать.

— Ну какое значение имеет, чувствую ли я что-нибудь постороннее в носу и не боюсь ли наступать на трещины в асфальте? — с дальнего конца плота спрашивает недоуменно Кромаренко.

— Никакого, — спокойно отвечает Степанов и, чуть

подумав, добавляет: — Или, может, какое-нибудь… — Однозначного ответа добиться от него невозможно.

Через два часа все тесты заполнены. Мы вздыхаем свободно. Теперь у нас есть целых два часа до начала следующих обследований.

Ох уж этот любопытствующий Виктор Степанов! Какие только вопросы не приходилось нам слышать от него… Он жадно потирает руки и выдает свое очередное:

"Но вот самое, самое тяжелое, что было в плавании?" — и сверлит нас взглядом, и, подперев голову руками, готовится слушать душераздирающие истории о шквалах, ломающихся мачтах, штормах.

Но мы отвечаем после минутного раздумья: "Апатия и морская болезнь". В лучшем случае доктор обиженно поджимает губы и, пробормотав: "Да ладно вам!", удаляется.

А иногда какой-нибудь въедливый субъект, восторженно распахнув глаза, задает нам этот же сакраментальный вопрос: "Нет, но все-таки, что у вас было самое трудное в плавании?" И мы отвечаем: "Апатия!"

Апатия, слабость, скука

У них достойные родители — Морская болезнь и Голод. Благодаря их взаимной любви и с благословения океана появилась на свет эта троица. Они не изводят так явно физически, как их родители, но бьют беспощадно, наверняка.

…Кажется, это было на 8-е сутки плавания. Утром наш плот захлестнуло волной. Ведра четыре не самой теплой воды обрушилось на спальники. Клеенку, закрывавшую нас от брызг, сорвало еще ночью. Поправлять ее" ни у кого не нашлось ни сил, ни желания. Понадеялись на авось. Вообще, с некоторых пор это наше любимое слово. И вот — результат. Теперь надо вставать, выжимать спальники…

Надо. Но не хочется. Сидит где-то далеко внутри меня такой маленький злой червячок. Кушает меня изнутри. "Брось! — шепчет он. — Кто-нибудь другой встанет. Вон Чмеленко уже дрожит от холода… Долго не вытерпит. И потом, почему должен именно ты? Хватит того, что вчера утром «пахал». Лежи. Ничего".

И я лежу. Лежит и Чмеленко. И Матвеев тоже лежит. И Карпай, и Ромашкин. Каждый — в своей луже. Мокро? Противно? Холодно? Но о движении даже страшно подумать.

"Сколько в тебе, оказывается, гнили! — ужасается мое сознание. — Неужели не стыдно?!"

"Стыдно", — честно отвечаю я и мысленно краснею..

"Оно еще стыдить будет! — голосом напористой торговки орет червячок. — Правдоискатель нашелся. Чего ж вон те не встали? — кивает он в сторону моих товарищей. — Небось тоже ждут?"

"Действительно, почему?" — соглашаюсь я с этим веским доводом.

"Опомнись! До чего ты дошел?" — возмущенно увещевает совесть.

"Как же, разбежались…" — панибратски подмигивает мне червячок.

"Брысь! — говорю я ему. — Распустился тут… Сейчас встану. Только дождусь, когда минутная стрелка дойдет до семи. Или до восьми"…

"Встань немедленно! — кричит во мне моя совесть. — Слышишь?"

"Встаю, встаю, — примирительно бормочу я и даже в деталях представляю, как это буду делать. — Пора!" — говорю сам себе. Но ни один мускул моего тела даже не напрягается.

Все происходит, как в кошмарном сне: я знаю, что делать, как делать. Но мое тело мне не подчиняется. Я рвусь каждой клеткой к движению. Но остаюсь недвижим.

"Хватит, — снова подает голос зловредный червячок и заговорщически улыбается мне. — В конце концов ты же хотел встать! Не твоя вина, что у тебя ничего не выходит. Ведь ты старался".

"Ладно, — думаю я. — Полежу еще 15 минут, а потом непременно, просто обязательно"…

Компромисс найден. Проходит 15 минут, потом еще 15, еще час. Успокоился, согревшись, Чмеленко. Дремотно всхрапывает Карпай. Что из того, что ноги — в воде и сырость пропитывает одежду? В принципе можно и так… И снова шепчет червячок: "Ерунда. Ведь никто не накажет!"

Тикают часы. Движется время, но ничего не меняется на нашем плоту.

"Что за мистика? — скажет кто-то. — Бред какой-то… 'Этого просто не может быть!"

Нет, может, и было.

Потом вставало солнце. Выкатывалось тучным телом из-за горизонта и, разгоревшись, стремительно набирало свои киловатты. Скоро на плоту все, что могло нагреваться, пылало жаром. От мокрых спальников буквально валил пар. Липкий пот, испарения окутывали наши тела. Лежали — словно в лягушачьей слизи.

Но лежали! Знали, что встать придется неизбежно, и все же оттягивали этот момент до последнего. Нет, не из-за того, что не хотели. Не могли!

Трудно поверить, но тогда приподнять руку — значило произвести работу. Надо оговориться, что было это не каждый час и даже не каждый день, а в часы «пиковых» нагрузок. Но было.

Я прекрасно помню, как лежал в таком состоянии и воспринимал свое тело бесформенным, безвольным. Мой мозг посылал моим конечностям приказ, но вместо того, чтобы раздражением бежать по нервным цепочкам, он вяз в них, словно в остывающем воске. Это чем-то напоминало ощущения тяжелобольного человека с температурой за 40 градусов.

Не случайно говорю об этом так подробно. Это, может быть, самое страшное из всех испытаний, с которыми человек сталкивается в экстремальных ситуациях. Вдвойне страшное тем, что в отличие от голода, морской болезни, жары не ощущается физически и ведет человека к гибели незаметно, семенящими шажочками самоуспокоений и самоуговоров.

Теперь я понимаю, почему в условиях вынужденного дрейфа или зимовки, в полном отрыве от общества, когда просто смешно говорить о своем внешнем виде, сильные, опытные люди ежедневно до синевы скребли свои подбородки затупившимися бритвами и делали гимнастику.

Они просто боялись начать путь отступлений. Ведь, уступив себе в мелочи, доказав себе, что сегодня бессмысленно бриться, через несколько суток можно перестать мыться.

Действительно, столько забот (нарезать снег, принести, растопить) из-за такой-то мелочи! Довольно бани и раз в две недели. Или, может, в три… Ладно, там видно будет… Компромиссы растут, словно снежный ком, пущенный под гору. И чем больше, тем сложнее не идти на новые.

Человек встает, когда ему заблагорассудится… Перестает следить за собой… Он умирает вначале как личность, как существо мыслящее и сознательно действующее. Потом — как живой организм.

Я не пугаю слабонервных мрачными картинами человеческого самоуничтожения, не преувеличиваю — бывали такие случаи. К сожалению, бывали. Трудно бороться человеку со своим телом, которое постоянно требует послаблений! Трудно не пойти на уступки: свое ведь, не чужое! Трудно, но можно. А в экстремальных условиях — необходимо. Ибо от этого часто зависит даже не благополучие, а сама жизнь.

Волок и шторм

То утро ничего не исправило. Холодный северный ветер гнал мелкую злую волну. Частые гребешки остервенело долбили в борт плота, выстреливая фонтанчики брызг. Ночью растрепался стаксель-парус, и, несмотря на якорь, плот подтащило почти к самому берегу. Даже на глаз было видно, что сели капитально, по самые баллоны. Значит — волок. А ведь нас только трое… Черт дернул «добивать» маршрут!