Дана Посадская - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Дана Посадская
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-98408-048-6

Это — мир по ту сторону зеркала, по ту сторону добра и зла. Мир, где лев раздирает ягнёнка, у ангелов чёрные крылья, а люди — всего лишь игрушки в чьих-то холодных руках со стеклянными ногтями. На призрачных лицах горят окровавленные губы. Шуты и убийцы в белых перчатках, прячущие рты за веерами из траурного кружева. Всполохи черных свечей, над которыми пляшут летучие мыши, аромат могильных цветов и болотные огни. Мир ночи, хищников, теней…

---

По пути он схватил и стиснул в руке какой-то нож. Безжизненная влажная рука, и пальцы мягкие, словно мокрицы. Что он может сделать этими руками? Кролик. Затравленный белый кролик с подвижным розовым носом.

Он бежал, он шёл, он полз, цепляясь за деревья. Вокруг был уже лес, и приторно пахло гниющим болотом. Сапоги увязали в жидкой зловонной каше. Луна кувыркалась пьяным акробатом, кривлялась, кривилась, насмехалась над ним.

Он видел Сабрину, идущую спокойно и уверенно, видел каждую секунду, но не мог приблизиться к ней ни на волос. Ему казалось, что всю свою жизнь он вот так преследует её, недосягаемую, но отчаянно желанную. Скулящий, как потерянный щенок, жалкий, ничтожный, всем безразличный.

Фигура Сабрины мелькнула вдалеке в последний раз и исчезла. Исчезла так же, как исчезает луна, задавленная тучей.

И в этот момент он вдруг понял — и тысячи холодных тонких игл вонзились в его воспалённый мозг. Он понял, что до сих пор видел Сабрину, шёл за ней следом лишь потому, что кто-то этого хотел — кто-то жестокий и сильный, поджидающий их на болоте. Что оба они были лишь марионетками, покорными чужой непостижимой воле. И вот теперь он больше не нужен, он равнодушно смят и отброшен в сторону. А Сабрину безжалостно крошат и ковыряют чьи-то руки с острыми когтями…

Он стоял, неспособный ни вздохнуть, ни шевельнуться, опершись о дерево с липкой размякшей корой. Раздался вопль, перешедший в какой-то воющий хохот.

Он ожил, захрипел, завыл в ответ и ринулся во тьму, в никуда, туда, где затихали, искажаясь, эти звуки. Сучья резали ему одежду и лицо.

Перед ним была поляна — небольшая чёрная площадка, освещённая прожектором луны. И в этом мертвенном свете он увидел, как волк со всклоченной рыжей шерстью и пустыми жёлтыми глазами терзает, урча, неподвижное тело Сабрины…

Он завизжал, заскулил, упал на колени, встал на четвереньки и бросился вперёд. Подбородок заливала жирная слюна. Он выхватил нож и ударил волка. Лезвие скользнуло по оскаленной морде, бурая кровь потекла из раны и склеила шерсть. Несколько мгновений глаза волка и раззявленная пасть, выдыхавшая адский огонь, были прямо перед ним. Исчезло всё, кроме этих слепящих глаз и запаха крови, облаком стоящего вокруг. Крови зверя и крови Сабрины. Наконец волк отступил и скрылся в чаще.

На рассвете люди собирались на утреннюю службу. Они стекались со всех сторон к массивным церковным дверям, как звери, идущие на водопой. Лица, напомаженные благочестием, тугие белые воротнички, стрекочущие юбки и начищенные башмаки.

Вдруг по толпе пронёсся шорох: кто-то сдавленно вскрикнул, кто-то захлебнулся, кто-то прижал к груди трясущиеся пальцы.

Из леса, тонущего в утреннем тумане, вышел человек. Его одежда была разорвана в клочья и заляпана грязной болотной водой. Выцветшие безучастные глаза смотрели в пустоту из-под липких прядей волос.

Он нёс на руках женщину. Мёртвую. На груди и на горле зияли багровые раны. Под носом, на верхней губе запеклось густое красное пятно. Смуглая округлая рука свисала почти до земли, качаясь, как маятник. На руке чуть повыше локтя темнел кровоподтёк.

Он остановился, посмотрел на сбившихся в кучу людей, словно что-то с трудом припоминая. На секунду в его глазах вспыхнуло бешенство; он напрягся, будто желая швырнуть свою ношу в толпу. Но тут же его лицо обмякло и скривилось; нижняя губа вывернулась наизнанку, и он протяжно завыл, глотая слюну и слёзы.

Вечером, когда совсем стемнело, он сидел в гостиной, зажав лицо искривлёнными уродливыми пальцами. За спиной у него прошелестели шаги. Это была мать — он узнал её походку и горьковатый запах духов.

Она ничего не сказала — лишь остановилась над ним. Как изваяние над гробом.

— Я трус, — произнёс он глухим механическим голосом.

Она ничего не ответила.

— Если бы я остался с ней этой ночью.

Она вновь промолчала.

— Хотел бы я знать, — пробормотал он еле слышно. — Почему этот волк пощадил меня.

— Для тебя это важно? — спросила она, как всегда, равнодушно. Равнодушно…

— Да, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Потому что это была ошибка. Лучше бы он меня тоже убил.

— Да, ты действительно трус, — ровно сказала она.

— Да, — выкрикнул он. — Я знаю. Я трус. Я ничтожество. Она мне сама это сказала в последнюю ночь, перед тем, как я бросил её и уполз. Мне всё равно. Я не хочу больше жить. Не хочу жить без неё, с этим камнем на душе. И я знаю, осталось недолго. Я буду следующей жертвой этого чудовища. Потому что никто в этом мире не жаждет смерти сильнее, чем я. Я буду следующим, я!

— Ты действительно этого хочешь? — безразлично спросила она.

— Да, — он повернулся и посмотрел, наконец, ей прямо в лицо. — Да, я хочу! И я знаю, что так оно и будет.

— Что ж, — она подавила зевок. — Может быть. Всё может быть… Однако, уже поздно. Ты не поцелуешь меня перед сном?

Он послушно встал — марионетка на верёвочке, — и поцеловал её в щёку, пахнущую пудрой, такую же нежную, как двадцать лет назад, когда она приходила к нему в детскую, и её тяжёлые светлые локоны щекотали ему лицо… Щёку, на которой теперь горел алый разрез от его ножа.

КУКЛА

Было ещё очень рано, и трёхлетняя девочка крепко спала. Локоны причудливо раскинулись по белой и хрустящей, точно сахарной, подушке. Она легко и свободно дышала, и на её груди то опадало, то снова вздымалось одеяло — пушистое, как цыплёнок.

Скрипнула дверь, за ней половица, Предостерегающий сердитый шёпот, торопливые шаги. В комнату, крадучись, вошли родители и осторожно положили у кровати большую коробку из дорогого картона.

Тише! Стараясь не делать лишних движений, они на секунду приподняли крышку, толкая друг друга, как будто сами были детьми.

В коробке на белом сияющем шёлке покоилась роскошная фарфоровая кукла. Огромная — чуть ли не больше девочки, в изысканном платье с высоким кружевным воротником и огромной соломенной шляпе. Глаза её были закрыты точно так же, как у маленькой хозяйки, тень от ресниц лежала на округлых глянцевых щеках. Кружево на платье было цвета слоновой кости, а волосы пахли сухими цветами, персиковым маслом и сандаловыми палочками.

Это была не дешёвка, отштампованная на какой-то фабрике, с нарисованными наспех губами и бровями. Эта хрупкая красавица явилась сюда из дорогой антикварной лавки. Оттуда она и принесла этот едва уловимый запах. Там, где она неподвижно стояла у всех на виду, зловеще хрипели старые дубовые часы, лупоглазые медведи били в барабаны из розового дерева со следами позолоты, а худые Пьеро с рукавами длинными, как у смирительной рубашки, проливали едкие чёрные слёзы. А она возвышалась над ними, как королева, и ждала терпеливо этого часа…

…Налюбовавшись, они опустили бережно крышку, затем, подумав, откинули снова и, пристроив тщательно коробку возле изголовья, покинули детскую.

Она увидела ее, как только открыла глаза, в ту же секунду. У неё появилась новая кукла!

Добрых полчаса она не покидала постель, изучая её всю, до мельчайших деталей. Какая она чудесная, просто красавица! Какие густые каштановые кудри, под ними аккуратно очерченные уши. Вздёрнутый нос и нежные руки — и на каждой ровно пять пальчиков, всё как положено! И к тому же на каждом пальце округлый розовый ноготь и даже тонкие чёрточки на сгибах… Загляденье! А какие у неё пушистые ресницы!

Потом пришла няня — весёлая и шумная, с пронзительным гортанным голосом, — и отправила их умываться. Да-да, кукла отправилась в ванную вместе с ней, и она ей плескала водой в нежное сонное личико, когда няня на них не смотрела.

А потом был завтрак; они сидели вместе на высоком стуле, она и кукла. Они обе не хотели есть, а хотели только пить какао, а няня сердилась и прикрикивала, и стучала ложкой по тарелке с дымящейся кашей. Но ей не было дела ни до противной каши, ни до глупой и шумной няни. У неё была её кукла.

А потом они втроём отправились на прогулку. У куклы в её чудесных нарядах нашёлся для такого случая красивый бархатный капор с широкими лентами и пальто с золотыми застёжками. На ноги ей надели белые тёплые носочки и лакированные чёрные ботинки. Так они и шли все вместе по улице — и она сжимала сразу две руки: большую и потную — няни, прохладную — куклы. И кукла так потешно семенила округлыми ножками — раз и два, и раз, и два!

А после прогулки пришло время обедать, и у неё слипались глаза, да и у куклы тоже. Няня уложила их в постель и накрыла одеялом до подбородка. И они задремали рядом: она — с краю, а кукла — у стены, чтобы не упала.

После сна они вместе сидели за книжкой с картинками. Кукле эта книжка нравилась, а ей — нет. И вдруг она ощутила, что книжка ужасно скучная, да и кукла ей уже наскучила. Её стало угнетать это постоянное соседство. Кукла всё время была рядом с нею и смотрела на неё, не отрываясь, бессмысленными круглыми глазами. Так и хотелось кинуть её на ковёр со всего размаха, или спустить кружевные панталончики и хорошенько отшлёпать.