Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II

• Название: У самого Черного моря. Книга II
• Автор: Михаил Авдеев
• Издательство: ДОСААФ
• Жанр: О войне
• Год: 1970

Автор этой книги — Михаил Васильевич Авдеев — известный морской летчик. В авиацию пришел в 1932 году. Великую Отечественную войну встретил в Крыму заместителем командира эскадрильи, через год стал командиром полка: талантливые офицеры всегда быстро поднимались по должностным ступеням. В жестоких воздушных боях сбил 17 вражеских самолетов. Познал горечь отступления и радость побед. Дрался за Севастополь, Перекоп, участвовал в освобождении Кавказа, войну закончил в Болгарии. Летчики полка, которым командовал М. В. Авдеев, сбили 300 вражеских самолетов, совершили около 1500 вылетов на штурмовку. За боевые успехи полк преобразован в гвардейский, дважды награжден орденом Красного Знамени, получил наименование Севастопольского. После войны, окончив Академию Генерального штаба, генерал Авдеев занимал ряд ответственных должностей в авиационных соединениях. Военный летчик 1-го класса. Летал на сверхзвуковых истребителях. В настоящее время М. В. Авдеев находится в запасе, активно участвует в общественной жизни, часто выступает перед молодежью фабрик, заводов, учебных заведений. В 1968 году в Издательстве ДОСААФ СССР вышла документальная повесть М. В. Авдеева «У самого Черного моря», рассказывающая о героических подвигах защитников Севастополя. Во вступлении к книге говорилось: повесть — «начало большого повествования, задуманного автором». И вот перед вами — продолжение этого волнующего рассказа.

---

Наконец Любимов в своем полку, среди боевых друзей-однополчан.

Павлов обнял Любимова.

— Как добрался, дружище?

— Долго ехал до Тбилиси. С попутными эшелонами.

— А у нас здесь жарко.

Любимов незаметно наблюдал за Павловым. Нет. Не изменился. Та же хитринка в глазах, лысоватый зачес, крепкий, как могут быть крепкими только завзятые охотники и рыболовы.

Только, кажется, постарел немного или чудовищно устал.

— А у нас здесь жарко, — машинально повторил Павлов.

— Не заметил. Когда был в Сухуми, даже подумал: а может быть, войны вообще нет? Те же пальмы, те же санатории.

— Санатории, говоришь… скоро ты сам увидишь, какой это санаторий. Гитлеровцы обнаглели. Недавно их подлодка в надводном положении обстреляла поезд Адлер — Сочи. А в Сухуми ты ничего не заметил? Сухуми уже бомбили. В других местах еще жарче. Черноморский флот теперь базируется в Поти. Немецкие бомбардировщики пытаются прорваться туда чуть ли не каждый день. По всему побережью воздушные бои… Вот тебе и санаторий!

— В Севастополе жарче было, товарищ командир полка. Как-нибудь и здесь выдюжим.

Павлов улыбнулся.

— Ладно. Ну а что ты собираешься делать? Давай откровенно. Я знаю: ты надеешься снова стать истребителем. Это невозможно. Лучше сразу сказать тяжелую правду, крутить не люблю.

— Да, правду лучше всего говорить сразу… Но была ведь еще и другая правда.

— Какая?

— Вспомните Севастополь, госпиталь.

— Ну и что?

— Вы мне сказали тогда: залечишь раны — пойдешь в небо. Сейчас я здоров.

— Ну, это ты расскажи кому-нибудь другому. Он, видите ли, здоров!.. После таких ран…

— Значит, обманывали меня в Севастополе?

— Нет, не обманывал. Я сам надеялся на чудо. Надеялся, что ногу тебе спасут…

Павлов взглянул на Любимова и понял: отказать ему сейчас во всякой надежде — значит убить человека.

— Хорошо, не будем ссориться. Ты знаешь: для тебя я готов сделать все. Все, кроме невозможного… Решим так — оставайся здесь, приглядись, приди в норму. А там будет видно.

— Я все равно буду летать! — запальчиво крикнул Любимов и хотел уже рассказать о том заветном, что произошло в небе за Сталинградом. Но тут же осекся: пожалуй, после его исповеди Нихамину нагорит. И он промолчал.

Все началось с велосипеда.

Однажды Любимов не без тайного умысла продемонстрировал Павлову свои возможности: лихо сделал два круга по аэродрому. Ошеломленно смотрел за всем этим командир полка.

— Ну порадовал, не ожидал от тебя…

— Значит, севастопольское обещание остается в силе?

— Посмотрим.

— Что же смотреть, товарищ командир? Вы только что видели.

— Вгонишь ты меня в гроб, Любимов! — Было видно, что Павлова раздирают противоречивые мысли. — Впрочем, вот что… Завтра я, пожалуй, покажу тебе с воздуха наше хозяйство. Согласен?

«Главное подняться, — решил Любимов. — А там посмотрим. Уговорю я его».

— Есть, товарищ командир!

Павлов сдержал слово. Утром из капонира выкатили Ут-2.

— Ну-ка, друг, выруливай к старту.

— Есть, к старту! — Любимову почему-то хотелось сегодня вести себя точно по уставу. Ему казалось: малейшая оплошность может погубить все, и был, как сжатая пружина.

Самолет на старте. Павлов подошел, направился к кабине. Любимов решился:

— Дозвольте лететь мне одному, — тихо сказал он.

— Рано, пожалуй, одному…

— Разрешите, — настойчиво повторил Любимов. — Все будет хорошо. Я справлюсь.

Подошли Стариков, Тащиев, Литвинчук.

— А может быть, действительно разрешить ему, товарищ командир? Он же опытный летчик. Не сомневайтесь. Справится.

— Вас только и не хватало, адвокаты, — сердито бросил Павлов. — Ладно! Разрешаю самостоятельный полет…

Через несколько дней Любимов поднялся в воздух на истребителе Як-1.

Позднее, когда уже не стало Павлова, а Любимов был назначен командиром полка, к нему приехал военный корреспондент Григорий Сорокин. Не любил командир рассказывать о себе «для печати», но тут, видимо, было задето что-то очень сокровенное, если он чуть-чуть приоткрыл свою душу.

— В те дни мне казалось, — рассказывал Любимов, — что путь к воплощению моей мечты будет очень короток. Мне не терпелось самому вести летчиков в бой и самому воевать. Я был командиром полка. И это обязывало. Но я никому, даже по секрету, даже самым близким друзьям, не мог рассказать, что рана у меня открылась…

Да, протез причинял ему много страданий, и, возвращаясь из штаба или командного пункта на свою квартиру, он плотно закрывал двери, снимал сапоги, протез и с отчаянием глядел на кровоточащий обрубок ноги. Рана не заживала, и больше всего он боялся, как бы не открыли в полку эту тайну и не отправили бы его в госпиталь. Он много летал, тренировался, но о боевых полетах пока нечего было и мечтать.

Так продолжалось до мая 1943 года, самой памятной весны в его жизни. В мае 32-й истребительный авиаполк был преобразован в 11-й гвардейский, и в то же время его нога окончательно зажила. Эти дни стали для Любимова как бы вторым рождением.

Мухин принимает вызов

Честно могу признаться, что даже в приключенческих романах читать такое не приходилось…

Впрочем, обо всем по порядку.

Жители Геленджика наблюдали в тот день картину воистину небывалую.

Над батареей, ведущей мощный огонь по наступающим гитлеровским дивизиям, появился нежданный, более того, совсем нежелательный гость.

Из-за туч вынырнул «фоке-вульф-189». Прошелся над батареей раз, второй, третий. И тут немецкие снаряды дальнобойной артиллерии, которая вела контрбатарейную борьбу, стали ложиться все кучнее и кучнее рядом с нашими пушками.

Нетрудно было предугадать, чем все это кончится через самое малое время: «фокке-вульф» был воздушным корректировщиком.

— Мухин и Маслов, в воздух! Сбить «фокке-вульфа»! — приказали с командного пункта.

Взлетела пара ЛаГГ-3.

— Маслов, имитируй атаку слева, отвлекай огонь на себя, — передал по радио Мухин. — Я попробую ударить с хвоста.

«Фоккер» яростно огрызался. Вел его, видимо, опытный летчик, потому что и два, и три, и четыре раза немец уходил от, казалось бы, точных ударов.

А на плоскостях мухинского, «ястребка» уже появились пробоины.

Мухин начал нервничать, допускать тактические ошибки: бил с большой дистанции, неточно прицеливался.

Во всяком случае, хотя гитлеровец и задымил слегка, но довольно свободно уходил в сторону моря.

— Любой ценой уничтожить противника, — Мухин узнал в наушниках голос командира полка.

— Есть уничтожить! — ответил летчик. В это мгновение ему удалось наконец подойти почти вплотную к брюху «фоккера».

— Теперь не уйдешь! — палец привычно нажимает гашетку.

Но что это? Пулеметы молчат.

— Дурак! — обругал себя летчик, но так, что его услышали на земле.

— Кто дурак? — послышался изумленный голос с земли.

— Я дурак! Расстрелял весь боезапас. — И через секунду:

— Иду на таран!..

Земля не успела отозваться приказом.

На глазах сотен людей ЛаГГ-3 врезался «фоккеру» в хвост.

Две темные фигурки почти одновременно отделились от фашистского разведчика. Вскоре над бухтой раскрылись купола парашютов.

Но где же Мухин?

И только здесь люди заметили, что чуть выше гитлеровцев спускается на парашюте Семен.

— Сволочи! Они его расстреляют! — вскрикнул вдруг кто-то из нас.

И действительно, фашистские летчики, вынув «парабеллумы», начали в воздухе вести огонь по Мухину.

— Что же он не стреляет? Может быть, у него нет пистолета?

— Он хочет, чтобы их взяли живыми, — высказал предположение командир полка. — Но это может слишком дорого ему обойтись…

— Стреляй же, стреляй! — неслось с земли, хотя, почти наверняка, Мухин ничего не мог услышать.

— Стреляй!

Далее события развивались стремительно. Вначале никто даже не понял, что произошло.

Мухин расстегнул кобуру, вынул пистолет. Потянул стропы — скорость его падения возросла.

Он явно сокращал дистанцию между собой и врагами.

Вот он вскинул руку — фашист мешком обвис на парашюте.

Второй выстрел был уже слышен. Другой гитлеровец дернулся, парабеллум упал в море.

— Ура-а! — кричали почти все: кричали на аэродроме, на пирсах, в городе. А парашют Мухина уже качало на темной воде. К нему стремительно шли катера.

Павлов уходит в бессмертие

Гитлеровцы стервенели. Волна за волной шли на Туапсе немецкие бомбардировщики. Злость — плохой советчик, и не один десяток фашистских асов уже сложил здесь свою голову. Поэтому все ожесточеннее становились приказы немецкого командования, и мы не удивились, найдя в планшете одного из сбитых немецких летчиков письмо с признанием в высшей степени характерным: