Владимир Шаров - Старая девочка

• Название: Старая девочка
• Автор: Владимир Шаров
• Жанр: Современная проза

---

Сказка о Емельяне Ярославском была как бы пробой пера, главную же ставку Вера делала на другую — о Ленине. Если бы, как она надеялась, ей до переезда в Саратов здесь, в Грозном, удалось ее закончить, она могла бы уже обе послать в Кремль и поставить перед партией вопрос о продолжении этой работы. Ясно было, что написание былин о всех выдающихся деятелях революционной России — дело не одного человека.

Название былины о Ленине “Свое взял, а не чужое похитил”, в общем и целом сюжет были у нее готовы давно, но доделать эту работу ей по разным причинам никак не удавалось. Сюжет был незамысловат. В свое время ее поразили поморские предания о Петре I — староверы, считавшие его антихристом, говорили, что, когда царица Наталья родила Алексею Михайловичу дочь, родные вместе с Матвеевым подменили ребенка, положив в колыбель вместо девочки немчонка — Лефортова сына. Примерно так же было и в Верином сказании.

Жена Александра III Мария Федоровна вывезла из Германии, откуда была родом, свою любимую фрейлину и молочную сестру, некую Гретхен, настоящую ехидну. Они с Гретхен были похожи, но та и поумнее и покрасивее, будущая императрица восхищалась ею с детства. Восхищалась тем, как она пела, как танцевала, как была грациозна и остроумна, а главное — как понимала людей, их тайные помыслы и намеренья.

Друзья не однажды предостерегали Марию Федоровну насчет Гретхен, но она и слышать ничего не хотела. Не послушалась она и своей матери, которая буквально молила ее не брать Гретхен с собой в Россию; она отвечала, что в Петербурге, где на первых порах будет совсем одинока и по незнанию наверняка много раз ошибаться, попадать впросак — а ведь каждая из этих ошибок может в одночасье скомпрометировать ее в глазах мужа — без верной и преданной подруги она пропадет. Матери на это возразить было нечего. Как же Мария Федоровна была не права! Через три месяца после того, как она приехала в Петербург, Александр III сделал Гретхен своей не любовницей даже, а настоящей женой, о законной же супруге он и думать забыл.

Вера, конечно, в этой истории пыталась разыграть свои отношения с Эсамовым и Тасей. Она во всем этом буквально тонула, как во сне, уже не понимая и путаясь, кто из них кто и кто перед кем виноват, кто кого предал. Путалась потому, что был еще и четвертый — Берг, который весь этот расклад беспрерывно мешал и перед которым она не могла и не хотела быть неправой, даже в мыслях. Но когда она забывала о Берге, когда ей удавалось о нем забыть, тут и начиналось это совершенно невозможное соперничество между ней и Тасей, потому что они так быстро менялись ролями, так быстро менялись правотой: то она уводила у Таси законного мужа, то Тася уводила у нее Эсамова, и постоянным здесь оставалось только их соперничество. Но и с ним было непросто, потому что благодеяние, которое она сделала Тасе, привезя ее с собой в Грозный и выдав замуж за Эсамова, оно тоже всегда между ними было, и, хоть они никогда ни о чем подобном не заговаривали, обе помнили об этом прекрасно.

Они с Тасей с детства были ближайшими подругами, но теперь, пока она еще не успела окончательно уехать из Грозного, им было необходимо между собой разобраться, прежние ровные, спокойные отношения стали для них обеих невыносимыми. Они только все губили, делали ложным и в ее жизни, и в жизни Таси. И вот в этом своем сказании она была законной владетельницей Эсамова, тот искренне ее любил, любил ее и хотел, а Тася у нее Эсамова увела. Сама стала рожать от него одного за другим, и все мальчиков, которых именно Вера должна была ему дать. Она же, Вера, рожала дочек. На этих своих девочек Вера, всегда их страстно любившая, теперь из-за ревности к Тасе временами смотреть не могла, так когда-то на нее саму не хотела смотреть мать, родившая ее в муках, крови и в боязни собственной смерти. Мать, мечтавшая о сыне, несмотря на запрет врачей, второй раз забеременела и все равно родила девочку, и вот в Грозном, стоило им встретиться с Тасей, ей представлялось, будто мать, едва ее тогда увидев, прокляла, сказала: как я родила дочку — тебя, когда хотела сына, так и ты до конца своих дней будешь рожать одних дочек.

Тася притворилась ее подругой, верной, преданной, как только один человек может быть предан другому, а потом увела у нее Эсамова, который ее, Веру, любил, и она ненавидела Тасю, готова была призывать на ее голову казни, одна страшнее другой, и тут же легко все менялось: их по-прежнему было трое — она, Тася и Эсамов, но теперь уже она уводила Эсамова у Таси.

И в самом деле Вера из ничего слепила этот брак, свела их и поженила, но любил-то он ее, и в постели, она знала это точно, когда спал с Тасей, воображал, что спит с ней, с Верой, с ней одной. И она понимала, что Тася это хорошо знает. Пускай Тася рожала ему сыновей, отдавалась ему вся, до последней своей части, все равно он любил Веру и думал только о Вере. Но и это Вере не могло нравиться. Здесь получалось, что виновата она, что она не только не помогла Тасе, вообще никому не помогла, наоборот, сделала всех, и Эсамова, и Тасю, и себя, несчастными. А ведь Тася, когда ехала в Грозный, верила, что все образуется, стерпится-слюбится, что же, что он раньше любил другую, он к ней, Тасе, привыкнет и притрется, родит от нее детей, постепенно жизнь и войдет в колею.

И не только перед Тасей не хотела быть неправой Вера, куда больше она боялась сделаться неправой перед Бергом, которому была всегда верна, которого одного-единственного в жизни любила, и поэтому ей надо было, она знала это, бежать и бежать от Эсамова с Тасей. Оставить их одних, пускай устраиваются, как хотят, ее в их жизни больше не будет. Но через день она снова уже ничего не помнила, все ей казалось, что клин — и так — и так, совсем, прямо непереносимо плохо.

Так она и жила весь этот последний год, а потом сообразила, что ей просто надо отойти и суметь взглянуть на их квадрат со стороны, совсем со стороны, будто это и не с ними и даже не в их время происходит. Если ей это удастся, и она без нервов, поначалу даже ничего на себя не примеряя, посмотрит, то все само собой упростится. В худшем случае они, если и не смягчатся друг к другу, скажут, что никто здесь не виноват, так жизнь сложилась. С этим она и принялась писать о Ленине.

Она писала о том, как подруга императрицы, облагодетельствованная ею, поднятая из грязи в князи, предала ее; будто воровка, украла у нее, своей государыни, супруга-царя Александра III. Императрица была существом слабым, боязливым и донельзя наивным. В Петербурге в Зимнем дворце, а летом в Павловске она жила, будто в заточении: никого не видела, никого не знала и все думала, что, может быть, здесь, в России, так принято. Муж за пять лет лишь несколько раз приходил на ее половину, и к собственным детям ее почти что не допускали, отговаривались то одним, то другим, видела она их всего два раза в неделю и редко когда больше чем по полчаса. И про это она тоже думала, что здесь, наверное, так издревле повелось.

Ничего плохого ей в голову не приходило, она просто ни о ком не умела думать плохо, и если бы нашелся какой-нибудь доброхот, сказал ей, что царь живет с ее фрейлиной Гретхен, будто со своей законной женой, даже почти этого не скрывает, она бы никогда не поверила. Но доброхотов не было, при дворе давно было известно, что, если не хочешь испортить с царем отношения, разговаривать с императрицей надо поменьше, лучше ее вообще не замечать, так что за первые пять лет брака она если с кем подолгу и разговаривала, то лишь с Гретхен и каждый раз, святая душа, радовалась, что не послушала мать — взяла ее с собой в Петербург.

Дважды Гретхен уезжала в Германию и, к сожалению, именно тогда, когда Мария Федоровна была беременна и рядом ей особенно недоставало близкого человека. Из-за этого, прощаясь с Гретхен, она оба раза не могла удержаться, плакала, но все равно отложить ее отъезд не пыталась, лишь завидовала немножко. В этой наивности, в этом неведении Марии Федоровны было ее спасение, страшно представить, как бы ей пришлось, узнай она, что Гретхен уезжает вовсе не в Германию, а в Ревель и там ждет, когда разрешится от бремени ребенком, зачатым ею от того же Александра III. Что те несколько раз, когда муж приходил к самой Марии Федоровне, он делал это по наущению Гретхен, которая, чувствуя, что должна забеременеть, хотела, чтобы дети у нее и у императрицы родились в один месяц.

В свою очередь, и это была не просто блажь, вместе с царем Александром III они сговорились воровским образом подменить его детей от Государыни своими и одному из них, когда придет время, оставить Россию и трон. Так что те дети, с которыми она дважды в неделю по часу играла и разговаривала, были детьми Гретхен; своих же собственных детей, детей, которых она зачала и выносила, ей в жизни увидеть было не суждено. Когда они немного подросли, их как бы в приданое отдали одной провинившейся фрейлине, по совпадению тоже Марии, и выдали ее замуж за средней руки самарского чиновника Илью Ульянова.