Николай Самохин - Шашлык на свежем воздухе

• Название: Шашлык на свежем воздухе
• Автор: Николай Самохин
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1970

Художник Э. ГОРОХОВСКИЙ

Как известно, за последние годы было создано немало фундаментальных теоретических трудов об особенностях сатирического жанра. Книги же юмористов и сатириков выходили значительно реже.

Пока литературоведы вели споры и решали вопрос о том, должен юмор быть смешным или серьезным, Николай Самохин писал свои юмористические и сатирические рассказы. И, поскольку не все литературные споры были закончены, писатель на свой страх и риск сделал свои рассказы по-настоящему смешными и веселыми. В этом убедились читатели ранее вышедших книг Н. Самохина — «Две тысячи Колумбов», «Только правда, или кошмарные вещи», «Странные люди», «Блондинка на букву «Л». В этом, без сомнения, легко убедится каждый, кто прочитает книгу «Шашлык на свежем воздухе».

---

— Здорово, Машкин! — сказал я в день получки. — Держи-ка, брат, трешку!

— Трешку? — как обычно, изумился он. — Какую? Что-то я не помню…

— Ах, да! — спохватился я. — Это же не ты, это Файнберг мне занимал! Ну, извини.

Машкин кисло улыбнулся. Следующий удар нанес ему Гришкин.

— Брал я у тебя семь рублей или не брал? — потирая лоб, спросил он. — Вот зарежь — не могу вспомнить…

— Давай подумаем вместе, — бледнея, сказал Машкин.

— Нет, — просветлел лицом Гришкин. — Кажется, не у тебя. Кажется, у кого-то другого. Пойду поспрашиваю.

Окончательно добил его Пашкин.

— А ну, гони двадцатку, жила! — развязно заорал он.

— Какую двадцатку? — испуганно спросил Машкин. — Я не брал.

— Вот-те здравствуйте, возмутился Пашкин. — А между прочим при людях клянчил. Ну-ка, ребята, подтвердите.

Мы с Яшкиным мрачно кивнули.

Машкин достал свой желтый кошелек и дрожащими руками отсчитал двадцать рублей.

— В другой раз помни, — безжалостно сказал Пашкин. А то неудобно получается — со свидетелями тебя долг выколачиваешь.

ОН НАЧАЛ ПЕРВЫЙ

В нашем дворе дрались двое мальчишек. Один лежал на земле, а второй сидел на животе у поверженного и старался выковырнуть ему глаз. Господи, до чего же скверные пошли дети! Ведь вот в наше время все было по-другому. Нет, конечно, мы тоже дрались. Но все-таки глаза не выковыривали. Откуда в них эта жестокость? Ишь, что делает негодяй, — схватил за волосы и стучит головой об землю. А второй тоже хорош — нечего сказать! Изловчился и укусил верхнего за палец.

— Да разнимите их! — сказала соседка из четвертого подъезда. — Вы же мужчина.

Ну, я растащил мальчишек, хотя у них, наверное, есть отцы и это не мое дело.

— Ты зачем ему глаз выковыриваешь? — сказал я верхнему, — У-у, варвар!

— А что! — крикнул бывший верхний. — Он первый начал! — И пнул бывшего нижнего.

Нижний прицелился и плюнул верхнему на подбородок. И началось…

Я оттрепал их за уши, заставил помириться и пошел домой.

Жена встретила меня слезами.

— Брыкин опять вымазал дверные ручки олифой! — рыдая, сказала она.

— Ах, так! — прорычал я и выхватил из кармана нож. Я побежал на кухню, отрезал шнур от брыкинской плитки, неслышно подкрался к дверям его комнаты и прочно закрутил их, использовав скобки для висячего замка.

Потом отошел в сторону и крикнул:

— Горим!

Брыкин со всего размаху ударился о дверь и, подвывая, заметался по комнате.

А мы с женой сели пить чай.

Пока мы пили чай, Брыкин просунул в щель ножовку, перепилил провод, выкатил в коридор пылесос, включил его на обратный ход и вдул нам через замочную скважину полтора килограмма пыли.

Я ощупью выбрался из комнаты, поймал кошку Брыкина и выбросил ее в мусоропровод.

Брыкин метнулся к себе, нажал какую-то кнопку — и у нас разом полопались все лампочки в люстре.

Тогда, не говоря ни слова, я выбежал во двор, сбил замок с гаража Брыкина и проткнул вилкой все четыре колеса у его «Москвича». Потом немного подумал и выпустил из бачка бензин, В конце концов, он первый начал.

УЙМИТЕСЬ, ВОЛНЕНИЯ СТРАСТИ

Вот, говорят, — инфаркт-инфаркт… Будто бы в наше время без него обойтись почти невозможно. Инфаркт там, невроз и так далее. И даже если у которого человека случается инфаркт, то его имя уже начинают произносить с уважением и почтительностью. Дескать, слышали? — у такого-то инфаркт. Словно, такой-то получил повышение по службе.

Лично я считаю, что это не такая уже неизбежность. И в наше время можно прожить спокойно и положительно. Надо только всегда правильно объяснять окружающие жизненные явления. Чего, к сожалению, многие товарищи делать совершенно не умеют.

Вот, сегодня, к примеру, встречаю я своего близкого соседа Федю Костромина. Встречаю при следующих обстоятельствах. Прихожу утром на остановку, жду трамвай. Спустя некоторое время трамвай подходит. Хороший такой трамвай, еще довольно целый, вполне пригодный к эксплуатации.

А в самом вагоне, вижу, сидит ужасно мрачный Федя Костромин и от большого расстройства грызет ногти.

Вот, думаю, странное дело: едет человек в таком замечательном трамвае, не стоя едет — сидит, и более того — рядом место свободное. А между тем, на лице совершенно безрадостное выражение.

— Здравствуй, Федя, — говорю, — чего это ты угрюмый такой?

— Будешь тут угрюмым, — отвечает Федя. — Опять наши пермякам продули.

— Так, — говорю я, быстро смекая, в чем дело. — А Пермь, Феденька, она что — в Америке находится?

— Обалдел ты! — говорит Федя. — Наш, советский город. Такое не знать!..

— Хорошо, — продолжаю я. — Допустим, иногда и наши ведут себя хуже ихних. Они как, пермяки-то, грубили, подножки ставили или клюшками по головам?

— Да нет, — говорит Федя. — Корректно играли, сволочи!

— Может, судья попался несправедливый? — спрашиваю.

— Брось! — говорит Федя, воспаляясь. — Я за такого судью голову отдам.

— Отлично! — киваю я и подвожу итог. — Что же получается, Федя? Наши советские хоккеисты проиграли нашим же советским хоккеистам, как более подготовленным в техническом отношении. Причем, судейство велось на высоком принципиальном уровне. Значит, трезво размышляя, мы приходим к выводу, что места огорчению здесь не должно быть. Теперь ты видишь, что твое горе как бы недействительно?

— Верно, — соглашается Федя. — Верно, твою-мою бабушку! Так оно и есть. — А сам откидывает правую руку—совершенно уже без ногтей — и принимается за левую.

…Приезжаю на работу и застаю следующую обстановку: сотрудники мои — Ойкина и Рубанович — сидят, закусив удила, и подчеркнуто не смотрят друг на друга.

— Прошу ко мне, товарищи, — говорю я. — В чем дело?

Дело в том, что Ойкина вчера посмотрела итальянский фильм «Рокко и его братья» и сегодня пришла на работу с мигренью, потому что ей очень жалко героиню фильма, ну, ту самую, извиняюсь, проститутку, которую один из братьев зарезал. Дескать, ей жалко эту, виноват, героиню, за ее изломанную жизнь.

Рубанович же, сам в прошлом боксер, категорически возразил, что такую шлюху мало зарезать.

— Минуточку, — говорю я. — Давайте разберемся. В чем суть вашего конфликта? Во-первых, дело происходит в чуждом нам капиталистическом обществе. Во-вторых, эта конкретная история, хотя и подчеркивает общую закономерность, конечно, вымышлена. И, следовательно, в-третьих, режут там не живого человека, а киноактрису, и режут не по-настоящему. Так что, вполне возможно, сейчас эта артисточка сидит где-нибудь и попивает кофе или винцо, вполне довольная и счастливая. Теперь вы понимаете, товарищи, что ваши огорчения и ваш конфликт не имеют под собой реальной почвы?

Ойкина промакивает платочком слезы и, краснея, отворачивается. Рубанович шевелит бровями и бормочет:

— Гм… Действительно…

— Ну, раз так — пожмите друг другу руки и — за работу.

— Лучше я эту руку под трамвай суну! — взвивается Ойкина.

— А я, если на то пошло, — заявляет Рубанович, — лучше этой рукой напишу заявление об уходе.

…Вечером дома застаю жену в слезах. Оказывается, у них в институте было собрание, и председателем месткома, большинством в четыре голоса, вместо Жучика избрали Волчика.

— Послушай, дорогая, — говорю я. — Этот Волчик, насколько мне известно, не растратчик?

— Честнейший человек! — дергает плечом жена.

— И не пьяница, надеюсь?

— В рот не берет! — с вызовом отвечает жена.

— Вот видишь. А Жучик, мне говорили, хоть и не злоупотребляет, однако не отказывается от рюмочки-другой. К тому же, если коллектив выразил свою волю…

— Свою! — нервно говорит жена. — А чью же еще, ха-ха! Конечно, свою!

— В таком случае я не вижу причин…

— Ох! — говорит жена и включает на полную мощь телевизор. Включает и садится к нему лицом.

Телевизор грохочет, но мне все равно слышно, как жена там, возле него, всхлипывает и сморкается…

3. ОПАСНЫЙ ВОЗРАСТ

ЧЬЯ ВОЗЬМЕТ?

Мы собрались на пляж. Он вынес на плече какой-то жиденький круг и сказал:

— Будем крутить хула-хуп.

— Как? — спросил я.

— Вот так, — сказал он и покрутил.

— Ах! — всплеснула руками Танечка.

Я презрительно сплюнул и выкатил со двора штангу.

— Будем выжимать!

— Ох! — сказала Танечка.

На реке он начал демонстрировать технику плавания. Доплыл до ограничительного буйка кролем, вернулся брассом, махнул туда еще раз баттерфляем и закончил дистанцию на боку.

Все, кто был на берегу, стали аплодировать. И Танечка — тоже.