Сидони-Габриель Колетт - Невинная распутница

• Название: Невинная распутница
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, «Орлов и сын»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-316-4

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1907 по 1913 годы, а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Письмо для тебя, Минна… Так, это «Фемина», это «Журналь де ла Санте»… и ещё «Кроник медикаль»… и проспект…

– А для меня ничего нет? – умоляюще спрашивает Антуан.

Жёлтая физиономия дяди Поля появляется из-за чашки с молоком, которую он держит обеими руками.

– Мой бедный мальчик, ты меня поражаешь! Разве ты кому-нибудь пишешь? Отчего же ты думаешь, что станут писать тебе? Ответь мне, будь добр!

– Не знаю, – говорит Антуан.

Он с трудом переносит насмешки отца; а высокомерная ирония Минны приводит его в отчаяние. Она не принимает никакого участия в обмене репликами, пьёт маленькими глоточками молоко, время от времени переводя дух, и пристально смотрит в открытое окно, как бывало на бульваре Бертье. В чёрных глазах её странным блеском мерцает зелень сада…

«Ну и задаётся же из-за письма!» – говорит про себя Антуан.

Задаётся? Что-то не похоже. Она положила конверт, не вскрывая, возле тарелки и неторопливо допивает своё молоко.

– Иди сюда, Минна! – зовёт Антуан, который начал листать «Фемину». – Ты только посмотри! Потрясающе… Какие фотографии… О! Вот и Полэр!

– Кто это – Полэр? – удостаивает его вопросом Минна.

Антуан прыскает со смеху, молниеносно обретая преимущество:

– Вот это да! Неужели ты не знаешь Полэр?

На маленьком задумчивом личике Минны появляется недоверчивое выражение.

– Нет. А ты?

Антуан пожимает плечами:

– Знаю, хотя это, разумеется, не означает, что я с ней здороваюсь при встрече… Она актриса. Я видел её на благотворительном спектакле. В сцене участвовало ещё трое других актёров, а она играла шалаву…

– Антуан! – раздаётся укоризненный мягкий голос Мамы.

– Простите, тётя… Я хотел сказать, женщину с внешних бульваров.

Глаза у Минны расширяются, в них появляется блеск.

– Правда? А как она была одета?

– Потрясающе! Красный лиф, фартук, волосы зачёсаны вот так… на лоб до глаз, и ещё кепка…

– Как это, кепка? – прерывает его Минна, возмущённая этой чужеродной деталью.

– Ну да, шёлковая кепка, с высокой тульей. Примерно такая…

Минна отворачивается, утеряв интерес к рассказу.

– Я никогда не надела бы ничего подобного, – говорит она просто.

Она смотрит на Антуана отсутствующим взглядом, не видя его. Он ёрзает под взглядом кузины, смущённый и красотой, и дьявольским огоньком, сверкающим в чёрных глазах. Нервно скомкав платок и засунув его в карман, проводит тыльной стороной ладони над губой, будто желая стряхнуть пушок, а затем нагибается, чтобы поднять из-под стула брошенную туда соломенную шляпу.

– Я хочу пойти за мирабелью, – объявляет он.

– Но не ешь слишком много! – просит Мама.

– Оставь, – говорит дядя Поль, не отрываясь от газеты, – от них у него хорошо прочищается желудок.

Антуан, покраснев до ушей, выбегает из комнаты так стремительно, будто отец проклял его.

Минна в розовом фартучке поднимается и завязывает под подбородком концы полотняного капора, в котором выглядит ещё более юной. С милой улыбкой она протягивает Маме голубой конверт:

– Пусть моё письмо будет у тебя, Мама. Это от Анриетты Деландр, моей соученицы. Если хочешь, прочти, Мама. У меня нет секретов. До свидания. Мама. Я хочу пойти за сливами.

Трава в винограднике слепит и сверкает острыми лакированными пиками. Минна идёт по ней большими шагами, будто пробивается через быстрый ручей; брызгами поднимаются тысячи кузнечиков – в воздухе синие, на земле серые. Солнце вонзает свои лучи в капор с рюшами, обжигает плечи Минны столь жгучим огнём, что она вздрагивает. Цветы дикого пастернака, широко раскрыв лепестки, обдают Минну отвратительно-сладким запахом. Она торопится, потому что острые травинки, прокалывая чулки, цепляются за ноги: а вдруг это насекомые?

На волнистом лугу попадаются ложбинки, где трава становится голубой; виднеется наполовину обвалившаяся изгородь, а за ней – круглые аккуратные холмики, словно бы продолжающие неровный изгиб почвы на лугу…

«Какой глупый этот Антуан, отчего он меня не подождал! Вдруг змея, а я здесь совсем одна… Ну что ж, попытаюсь её приручить. Им надо свистеть, и тогда они подчиняются. Только как мне узнать, гадюка это или уж?..»

Антуан сидит на плоском камне, выступающем из земли. Он увидел, как подошла Минна, и приставляет два пальца к виску, задумчивый и элегантный.

– Это ты? – спрашивает он, будто в театре.

– Это я. Ну и что же ты тут делаешь?

– Ничего особенного. Я просто размышляю.

– Не буду тебе мешать.

Он боится, как бы она не ушла, и отвечает неловко, что «в саду есть место и для двоих».

Минна садится на землю, развязывает тесёмки капора, чтобы ветер коснулся ушей… Она рассматривает Антуана пристально и без всякого стеснения, словно мебель:

– Знаешь, Антуан, вот таким ты мне больше нравишься, во фланелевой рубашке и без жилета.

Он вновь краснеет.

– Ты так считаешь? Без мундира мне лучше?

– Конечно. Только в этой соломенной шляпе ты смахиваешь на садовника.

– Спасибо!

– Я бы предпочла, – продолжает Минна, не обращая внимания на его слова, – я бы предпочла кепку!

– Кепку! Ну, знаешь, Минна, это ты загнула!

– Кепку, как у велосипедиста, да, да… И ещё волосы… Подожди-ка!

Она прыгает, распрямив ноги, будто кузнечик, приземляется на коленки рядом с ним и снимает с него шляпу. Смущённо подобравшись и отпрянув от неё, он становится грубым:

– Отстань от меня, маленькая чертовка!

Она растягивает губы в улыбку, а в серьёзных глазах её отражаются круглые холмики, небо, белое от зноя, дрожащая ветка сливового дерева… Причёсывая Антуана маленьким карманным гребешком, она крутит кузена равнодушно и бесстыдно, будто имеет дело с манекеном.

– Не вертись же! Вот так! Чёлку на лоб и зачесать с боков… Волосы у тебя слишком короткие… Всё равно теперь гораздо лучше. Если бы ещё кепку в чёрно-фиолетовую клетку…

Последние слова слишком ясно указывают на усталого героя, дремлющего возле укреплений, – она замолкает, оставив в покое свой манекен, и садится на землю, не говоря больше ни слова. «Снова эти её причуды!» – думает Антуан.

Он также молчит, и в душе его раздражение борется с неясным Желанием. Минна так близко от него – он мог бы сосчитать её ресницы! – с маленькими худыми руками, холодными, словно мыши, с этими остренькими пальцами, пробегающими по вискам, задевающими уши… Ноздри его большого носа подрагивают, пытаясь удержать ускользающий запах вербены… Он сидит с покорным и недовольным видом, в ожидании новых вражеских вылазок. Но она грезит о своём, сложив руки и глядя прямо перед собой невидящим взглядом, не замечая смущения Антуана, уродливого как Дон Кихот: у него большой, костистый и добрый нос, большие глаза и юношеские крути под ними, большой благородный рот с крепкими квадратными зубами, неровный цвет лица с красными пятнами на подбородке…

Внезапно очнувшись, Минна стискивает зубы и вытягивает вперёд палец с острым ногтем.

– Вон там! – говорит она.

– Что такое?

– Ты его видишь?

Антуан всматривается, прикрыв глаза от солнца шляпой, а затем равнодушно зевает:

– Конечно, вижу. Это папаша Корн. Что с того?

– Да, это он, – выдыхает Минна трагически.

Она встаёт на цыпочки, так что её тонкие ноги напрягаются, и выбрасывает вперёд обе руки, точно фурия:

– Я его ненавижу!

Антуан чувствует приближение очередной «причуды». Он принимает нарочито безразличный вид; жалость борется в нём с подозрительностью:

– Что он тебе сделал?

– Что он мне сделал? Да то, что он уродлив, что дядя Поль отдал ему часть сада под огород, что я не могу больше прийти сюда, не встретив папашу Корна, который похож на жабу, от которого несёт мочой, который сажает свой лук-порей, который… который… Господи, как я страдаю!

Она заламывает руки, будто маленькая девочка, играющая роль Федры. Антуан глядит на неё со страхом, не зная, чего ждать от этой менады. Но выражение её лица вдруг меняется, она садится на плоский камень, натянув подол платья на туфельки. Взгляд её предвещает некую тайну… или же сплетню.

– А потом, знаешь, Антуан…

– Что?

– Он злодей, твой папаша Корн.

– Ишь ты!

– И никаких «ишь ты»! – говорит уязвлённая Минна. – Ты бы лучше слушал меня, а заодно подтянул повыше носки. Вовсе не обязательно показывать всем свои сиреневые кальсоны.

Подобные замечания приводят Антуана в состояние целомудренного гнева, и Минна упивается этим.

– А потом, по утрам в воскресенье он играет в постели на флажолете!

Антуан валится в траву на спину, как ослик:

– На флажолете! Ой, Минна, от тебя со смеху умрёшь! Да он не умеет!

– Я и не говорила, что он умеет. Я сказала, что он играет. Его видела Селени. Лежит в коричневой пижаме, со своей отвратной мордой, от него воняет мочой, простыни грязные, и он играет на флажолете… Фу!