Александр Пушкин - Гоголь в русской критике

• Название: Гоголь в русской критике
• Автор: Александр Пушкин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Критика
• Год: 1953

В сборник статей русской классической критики, посвященных творчеству Н. В. Гоголя, вошли статьи Пушкина, Белинского, Некрасова, Добролюбова, Тургенева и др.

---

361

Впервые напечатано в сборнике «Русская потаенная литература XIX века», который вышел из печати осенью 1861 г. в Лондоне. Печатаем по изд.: Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения. М., 1952, стр. 456, 461–463.

362

Намек на стихотворение Некрасова «Муза» (1851):

Той музы плачущей, скорбящей и болящей,
Всечасно жаждущей, униженно просящей…

363

Цитата из стихотворения Некрасова «Замолкни, муза мести и печали» (1855).

364

Определение «суровый стих» взято, вероятно, из стихотворения «Праздник жизни — молодости годы» (1855).

365

В сборнике «Русская потаенная литература» была напечатана анонимная поэма «Жизнь чиновника» (автор — И. С. Аксаков).

366

Гоголь сыграл исключительную роль в писательской судьбе Некрасова. Великий поэт революционной демократии формировался под влиянием произведений Гоголя и статей Белинского. По статьям и рецензиям Некрасова, написанным вскоре после появления «Мертвых душ» и «Шинели», можно судить, сколь велико было значение Гоголя для него. Некрасов называет произведения Гоголя «истинно прекрасными», воспроизводящими действительность «с истинным юмором», «с живою и одушевленною речью» (Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, т. IX, стр. 78, 93–94, 157). Театру, пропагандировавшему реакционные идеи «официальной народности», Некрасов противопоставляет реалистическую комедию Гоголя.

367

Впервые напечатано в «Современнике», 1855, № 11, отд. V, стр. 71–87, без подписи. В настоящем сборнике воспроизводится по изданию: Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, т. IX, стр. 340–345.

368

Новое издание «Сочинений Гоголя» — речь идет об издании сочинений Гоголя его племянником Н. П. Трушковским. Им были изданы в 1855 г. первые четыре тома «Сочинений Гоголя» и «Сочинения Н. В. Гоголя, обнаруженные после его смерти».

369

Точно так же оценил это суждение Писемского и Чернышевский. Последний писал в статье об «Очерках из крестьянского быта» Писемского (1857): «В своей критической статье о Гоголе г. Писемский выражал мнение, что талант Гоголя чужд лиризма. Про Гоголя, как нам кажется, этого сказать нельзя».

370

Имеется в виду пьеса Гоголя «Театральный разъезд после представления новой комедии».

371

Имеется в виду Белинский.

372

Речь идет о статье Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя».

373

«Анекдот о черненьких и беленьких» находится в черновой редакции второй главы второго тома «Мертвых душ».

374

Печатается по изд.: Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, 1952, т. X, стр. 232–233.

375

Впервые напечатано в «Современнике», 1855, № 12, стр. 21–66 (ценз. разр. 30 ноября 1855).

«Очерки» состоят из девяти статей, посвященных истории русской общественной мысля и критики 30—40-х годов XIX в. Статьи печатались в «Современнике» в 1855–1856 гг. и представляют первую часть задуманной Чернышевским истории русской литературы того периода. В этом отношении Чернышевский подошел к осуществлению известного замысла Белинского, хотевшего создать «Критическую историю русской литературы», в состав которой должны были войти его известные статьи «Сочинения Александра Пушкина» и ненаписанные статьи о Лермонтове и Гоголе. «Очерки» Чернышевского должны были состоять из двух частей (см. вступ. статью). Вторая часть должна была быть посвящена целиком сочинениям Гоголя, однако и в первых девяти статьях мы находим законченное и глубокое освещение деятельности Гоголя. Здесь печатается первая статья, в основном посвященная анализу идейного содержания творчества Гоголя.

376

«Сельское кладбище» — переведенное Жуковским стихотворение английского поэта Т. Грея (впервые напечатано в «Вестнике Европы», 1802); «Светлана» — баллада Жуковского, опубликованная в 1813 г.

377

Речь идет о журнальной критике после смерти Белинского.

378

Критика «Телеграфа» — «Московский телеграф» издавался с 1825 по 1834 г. Н. А. Полевым и его братом К. А. Полевым. Журнал Полевых был, по словам Белинского, «лучшим журналом в России». В отделе критики в нем сотрудничали Пушкин, Бестужев, Вяземский и др. В основном критический отдел вел Н. Полевой. В своих статьях он выступал с критикою казенной литературы, с проповедью гражданского романтизма. В конце 30-х годов, став на реакционные позиции, Полевой выступал на страницах реакционных журналов «Сын отечества» и «Русский вестник» с злобными нападками на Гоголя и Белинского.

379

Критика 1840-х годов — т. е. критика Белинского. После процесса петрашевцев в 1849 г. имя Белинского было запрещено упоминать в печати. Только с пятой статьи Чернышевский мог прямо назвать его. До того он называет его «автором статей о Пушкине» и т. п.

380

Мы говорим здесь только о первом томе «Мертвых душ», как и везде, где не означено, что речь идет о втором. Кстати, надобно сказать хотя несколько слов о втором томе, пока придет нам очередь разбирать его подробно, при обзоре сочинений Гоголя.6 Напечатанные ныне пять глав второго тома «Мертвых душ» уцелели только в черновой рукописи и, без сомнения, в окончательной редакции имели совершенно не тот вид, в каком теперь мы читаем их, — известно, что Гоголь работал туго, медленно и только после множества поправок и переделок успевал придать истинную форму своим произведениям.7 Это обстоятельство, значительно затрудняющее при решении вопроса: «ниже или выше первого тома «Мертвых душ» в художественном отношении было бы их продолжение, окончательно обработанное автором», не может еще заставить нас совершенно отказаться от суждения о том, потерял или сохранил Гоголь всю громадность своего таланта в эпоху нового настроения, выразившегося «Перепискою с друзьями». Но общий приговор о всем черновом эскизе, сохранившемся от второго тома, делается невозможным потому, что этот отрывок сам, в свою очередь, есть собрание множества отрывков, написанных в различное время, под влиянием различных настроений мысли, и, кажется, написанных по различным общим планам сочинения, наскоро перечерканных без пополнения вычеркнутых мест, — отрывков, разделенных пробелами, часто более значительными, нежели самые отрывки, наконец, потому, что многие из сохранившихся страниц были, как видно, отброшены самим Гоголем как неудачные и заменены другими, написанными совершенно вновь, из которых иные — быть может, в свою очередь также отброшенные — дошли до нас, другие — и, вероятно, большее число — погибли. Все это заставляет нас рассматривать каждый отрывок порознь и произносить суждение не о «пяти главах «Мертвых душ», как цельном, хотя и черновом эскизе, а только о различной степени достоинств различных страниц, не связанных ни единством плана, ни единством настроения, ни одинаковостью довольства ими в авторе, ни даже единством эпохи их сочинения. Многие из этих отрывков решительно так же слабы и по выполнению и особенно по мысли, как слабейшие места «Переписки с друзьями»; таковы особенно отрывки, в которых изображаются идеалы самого автора, например, дивный воспитатель Тентетникова, многие страницы отрывка о Костанжогло, многие страницы отрывка о Мурязове; но это еще ничего не доказывает. Изображение идеалов было всегда слабейшею стороною в сочинениях Гоголя и, вероятно, не столько по односторонности таланта, которой многие приписывают эту неудачность, сколько именно по силе его таланта, состоявшей в необыкновенно тесном родстве с действительностью: когда действительность представляла идеальные лица, они превосходно выходили у Гоголя, как, например, в «Тарасе Бульбе» или даже в «Невском проспекте» (лицо художника Пискарева). Если же действительность не представляла идеальных лиц или представляла в положениях, недоступных искусству, — что оставалось делать Гоголю? Выдумывать их? Другие, привыкшие лгать, делают это довольно искусно; но Гоголь никогда не умел выдумывать, он сам говорит это в своей «Исповеди», и выдумки у него выходили всегда неудачны.8 В числе отрывков второго тома «Мертвых душ» много выдуманных, и нельзя не видеть, что они произошли от сознательного желания Гоголя внести в свое произведение отрадный элемент, о недостатке которого в его прежних сочинениях так многие и так много и громко кричали и жужжали ему в уши. Но мы не знаем, суждено ли было бы этим отрывкам уцелеть в окончательной редакции «Мертвых душ» — художественный такт, которого так много было у Гоголя, верно сказал бы ему при просмотре сочинения, что эти места слабы; и мы не имеем права утверждать, что стремление разлить отрадный колорит по сочинению пересилило бы тогда художническую критику в авторе, который был и неумолимым к себе и проницательным критиком. Во многих случаях эта фальшивая идеализация происходит, повидимому, чисто от произвола автора; но другие отрывки обязаны происхождением искреннему, непроизвольному, хотя и несправедливому убеждению. К числу таких мест относятся по преимуществу монологи Костан жогло, представляющие смесь правды и фальши, верных замечаний и узких, фантастических выдумок; эта смесь удивит своею странною пестротою каждого, кто не знаком коротко с мнениями, которые часто встречались в некоторых из наших журналов и принадлежат людям, с которыми Гоголь был в коротких отношениях. Чтобы охарактеризовать эти мнения каким-нибудь именем, мы, держась правила: nomina sunt odiosa [имена ненавистные, — т. е. не будем называть имен. — Ред. ], назовем только покойного Загоскина, — многие страницы второго тома «Мертвых душ» кажутся проникнуты его духом. Мы не думаем, чтобы именно Загоскин имел хотя малейшее влияние на Гоголя, и даже не знаем, в каких отношениях они были между собою. Но мнения, проникающие насквозь последние романы Загоскина и имеющие лучшим из своих многочисленных источников простодушную и недальновидную любовь к патриархальности, господствовали между многими ближайшими к Гоголю людьми, из которых иные отличаются большим умом, а другие начитанностью или даже ученостью, которая могла обольстить Гоголя, справедливо жалующегося, что не получил образования, соответственного его таланту и, можно прибавить, великим силам его нравственного характера. Их-то мнениям, конечно, подчинялся Гоголь, изображая своего Костанжогло или рисуя следствия, происшедшие от слабости Тентетникова (стр. 24–26). Подобные места, встречавшиеся в «Переписке с друзьями», более всего содействовали осуждению, которому подвергся за нее Гоголь. Впоследствии мы постараемся рассмотреть, до какой степени его следует осуждать за то, что он поддался этому влиянию, от которого, с одной стороны, должен был предохранять его проницательный ум, но против которого, с другой стороны, не имел он достаточно твердой подпоры ни в прочном современном образовании, ни в предостережениях со стороны людей, прямо смотрящих на вещи, — потому что, к сожалению, судьба или гордость держала Гоголя всегда далеко от таких людей.9 Сделав эти оговорки, внушенные не только глубоким уважением к великому писателю, но еще более чувством справедливого снисхождения к человеку, окруженному неблагоприятными для его развития отношениями, мы не можем, однакоже, не сказать прямо, что понятия, внушившие Гоголю многие страницы второго тома «Мёртвых душ», недостойны ни его ума, ни его таланта, ни особенно его характера, в котором, несмотря на все противоречия, доныне остающиеся загадочными, должно признать основу благородную и прекрасную. Мы должны сказать, что на многих страницах второго тома, в противоречие с другими и лучшими страницами, Гоголь является адвокатом закоснелости; впрочем, мы уверены, что он принимал эту закоснелость за что-то доброе, обольщаясь некоторыми сторонами ее, с односторонней точки зрения могущими представляться в поэтическом или кротком виде и закрывать глубокие язвы, которые так хорошо видел и добросовестно изобличал Гоголь в других сферах, более ему известных, и которых не различил в сфере действий Костанжогло, ему не столь хорошо знакомой. В самом деле, второй том «Мертвых душ» изображает быт, которого Гоголь почти не касался в прежних своих сочинениях. Прежде у него на первом плане постоянно были города и их жители, преимущественно чиновники и их отношения; даже в первом томе «Мертвых душ», где является так много помещиков, они изображаются не в своих деревенских отношениях, а только как люди, входящие в состав так называемого образованного общества, или чисто с психологической стороны. Коснуться не вскользь сельских отношений Гоголь вздумал только во втором томе «Мертвых душ», и новость его на этом поприще может до некоторой степени объяснить его заблуждения. Быть может, при ближайшем изучении предмета многие из набросанных им картин совершенно изменили бы свой колорит в окончательной редакции. Так или нет, но во всяком случае мы имеем положительные основания утверждать, что каковы бы ни были некоторые эпизоды во втором томе «Мертвых душ», преобладающий характер в этой книге, когда б она была окончена, остался бы все-таки тот же самый, каким отличается и ее первый том и все предыдущие творения великого писателя. В этом ручаются нам первые же строки изданных ныне глав: