М. Эльберд - Воспоминания охотничьей собаки

• Название: Воспоминания охотничьей собаки
• Автор: М. Эльберд
• Издательство: Книжное издательство «Эльбрус»
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1973

Истории из жизни охотничьей собаки, составленные ей самой.

Произведение издавалось также под названием «Мемуары старой собаки» в 2000 году в сборнике избранных произведений М. Эльберда «Избранное: Роман. Повести.» (ISBN 5-7680-1546-9).

Подлинная фамилия и имя автора — Мальбахов Эльберд Тимофеевич.

---

— Как это не могёт быть? — возмутился Палыч. — По одному лаю яснее ясного — медведь! А опосля я и следы видел. На скалу зверюка залез — и будь здоров!

Пока охотничья компания закусывала и отдыхала, мы с Зауэром решили выяснить, зачем это Жорка пошел в лес, когда отару уже загнали во двор, под навесы. Мы нашли его в густой кизиловой рощице на берегу чистенького говорливого ручья.

Чабанский пес в обалделой задумчивости сидел у разрытой ямки с чьими-то протухшими внутренностями. Чьими-то? Ну, конечно, бараньими! Тут пахло еще лисьими следами. Лиса и разрывала землю — это точно. А вот кто закапывал бараньи кишки? Кто оставил отпечатки сапог у самой воды? Не медведь же! Медведи сапог не носят.

Жора угрюмо посмотрел на нас и с усилием выдавил из себя малопонятное вяканье. Он сильно заикался…

Так вот где собака зарыта!

Бедняга не перенес публичных упреков в недобросовестной работе. Он знал, что ни в чем не виноват, а чувство вины все равно мучило его. Он знал, что медведь не нападал на отару, и все же ему было стыдно, что он не отогнал… медведя. Незатейливое сознание простодушного пса не могло вместить две противоположные вещи: с одной стороны дело обстояло так, а с другой — было представлено совсем иначе. И Жора обвинен и осыпан насмешками. «Ха-ха! Лаять разучился!» Вынести это для простой честной собаки так же трудно, как находиться одновременно в двух разных местах. Тяжелая нервная встряска… Тяжелая косолапая речь…

Родиться бы ему охотничьей собакой!

Кусочек четвертый

«Жизнь, конечно, не может состоять из одной сплошной охоты», — вот что я подумала после размышлений над четвертым куском. Есть еще и другая важная часть собачьего бытия. Приходит время — и ты даришь миру и людям нескольких новых живых существ, а этим новым существам даришь мир со всеми его потрохами — лесами и полями, зверями и птицами, зноем и стужей, ветрами и запахами. Нет, не случайно я избегала до сих пор этой темы. Не хочется и теперь, не захочется и впредь распространяться по поводу короткой радости материнства и продолжительной горечи утрат.

Нехорошая тема. Зверски больная тема…

Разумеется, бывали и счастливые моменты, когда вся душа так и виляла хвостиком, но… Но затем хвостик твоей души будто защемляли дверью и долго-долго не отпускали.

Вспоминаю о детях, с которыми приходилось расставаться, едва они успевали продрать синенькие глазки на свет божий, и мне становится беспредельно грустно.

Где вы сейчас, черненькие с подпалинами, рыженькие с белым, серенькие с желтым? Какие руки надевают на вас ошейники, на каких тропах вы ищете звериные следы, к каким запахам принюхиваетесь? Сопутствует ли вам охотничье счастье, достаточно ли силы в мускулах, храбрости в сердце и похлебки в миске? И не слишком ли вас донимают блохи?

Об отцах моих детей вспоминаю редко и неохотно. Да что с них взять! Сначала этот народ лебезит, сюсюкает, каждый кобель так и норовит превратиться в один большой, умильно виляющий хвост. Ну а потом? Ищи-свищи!

Нет, не всегда удается жить, как хочется. Тебя сажают на цепь, а ты желаешь гулять; тебя поднимают затемно и запихивают в машину, а тебе хочется еще немножко поспать; тебя загоняют в мокрые и колючие заросли, а ты чувствуешь, зверя там нет, и надо бы сказать об этом, но знаешь, что все равно не поймут; тебя угощают голыми костями, а тут, ну, прямо до одури, грезится хороший кусок жирного мяса. Отчего жизнь устроена так, а не иначе? Наверное, оттого, что и мы, собаки, не даем кое-кому жить по-своему. Кабан нежится в своем мазиве, а я грубо сгоняю его с места; кабан стремится в сторону, а я заставляю его держаться прямо; кабан приходит ночью на огород и хочет набить брюхо картошкой, а я поднимаю шум и оставляю его голодным. Тогда сообразительный ворюга отправляется на опушку леса и проникает на кукурузное поле, где дозревают увесистые початки… Постойте! Кабан попортит уйму растений, а ведь люди хотят сохранить зерно в целости и сохранности! Вот то-то и оно! И опять жизнь получается какой-то нескладной.

Кстати, о кукурузе. И, кстати, о моем старинном «приятеле» — матером секаче.

На одной лесной опушке люди из ближнего села (не помню его названия) за месяц до уборки огородили небольшое кукурузное поле металлической сеткой. Думали, хоть на этот раз уберегут урожай от диких свиней. И, когда ставили последний участок ограды, не знали, что заперли внутри целую ораву этих длиннорылых, которые не успели с утра пораньше перебежать в лес. Так они и провели свой бархатный сезон среди сочных стеблей кукурузы. (А я еще думала: куда это запропал мой матерый). Когда люди потом увидели, во что превратилось поле, — оно было похоже на голову Палыча: по краям еще что-то растет, а посередине лысина, — они пришли в ярость. Наступило время жатвы, но кабаны ее уже провели. Пожали плоды человеческого труда.

Чуть не полсела устраивало гай на кукурузном поле. Зверей гнали к двум разобранным секциям ограды. Три большие свиньи, старый секач и еще четыре, дальше еще четыре и еще, кажется, четыре поросенка, а на каждую голову было, наверное, по три ружейных ствола. Под крики людей, под лай собак, под гром выстрелов вихрем пронеслось через проем в сетке отъевшееся и погрузневшее стадо. На месте побоища остался… только один подсвинок! Вся прочая компания благополучно канула в лесные дебри.

Более жалкой охотничьей истории я не знаю. Но она правдива не меньше, чем любая другая.

А нынешнее лето проходит скучно. Ничего интересного не случается. Палыч все больше спит. Да и я тоже. Федька снова исчез.

Сегодня проезжал мимо и останавливался около нас Директор вместе с Лесничим и большим охотничьим человеком, которого зовут Чегетович. От них сильно пахло свежей рыбой. Чегетович погладил меня и сказал с обычным балкарским акцентом:

— Картечь сильно старый стал. Авторитетни был собак. Принципиальни. Больше на охота не пойдет. Разве кабана погонит? Чертова два!

— Не «чертова два», дорогой, а «черта с два», — с мягким кабардинским акцентом поправил его Лесничий.

Чегетович махнул рукой:

— А — а! Эта все одна черт!

Они уехали, а запах рыбы еще долго плавал в воздухе.

Я задумалась над словами известного охотника. Неужели принимать их всерьез? Ну уж нет! Наверное, он пошутил.

Незаметно подошло обеденное время. Я ела с аппетитом, не торопясь.

Жизнь хороша еще и тем, что в ней бывают обеденные перерывы.

Кусок 5 СТРЕЛЯТЬ В ДЫРЯВОГО…

Летними вечерами, когда молчаливые сумерки окутывают лес и с высоких гор украдкой соскальзывает к равнине ласковая прохлада, мне вспоминаются — а может, и грезятся? — шумные гаи прошлого сезона. Последняя охота откричалась, отлаялась, отстрелялась еще в середине зимы, а у меня в ушах до сих пор гремит ее протяжное эхо, в ноздрях шевелятся запахи липкого снега, порохового дыма и теплой звериной крови.

Такие волнующие, но приятные переживания бывают у меня в хорошую погоду и при хорошем настроении.

Однако не всякая еда состоит вся сплошь из лакомых кусочков. Иной раз попадается и такой кусок, что проглотить-то его проглотишь, но благодари аллаха, если не подавишься.

Полубессонными летними ночами, когда льет дождь и грубые лапы собачьего ревматизма стискивают и крутят суставы, мне вспоминается — а может, и грезится? — одно ужасно невеселое приключение.

Это случилось через несколько недель после окончания сезона. Лес уже задумывался о весне, готовился к ней, подгоняя соки своих растений поближе к почкам.

На солнечных склонах снег почти стаял. Для тупорылого свиного племени наступили худые времена. Орехи и желуди подобраны подчистую, но, вероятно, кое-что еще можно было выковыривать из размякшей земли, и кабаньи «покопы» встречались на каждом шагу. Как всегда в это время года, лесники-егери протягивали руку помощи свирепым лесным жителям: в специально отведенных местах выгружали целые подводы с кукурузными початками. (Мда-а… Зато осенью с этими нахлебниками будут говорить по-другому)…

Однажды утром Лесничий подъехал на машине прямо к моей будке и, открыв заднюю дверцу, крикнул:

— Сюда, Картечь! Садись быстрее!

Я удивилась, но мешкать не стала.

Сначала мы двинули по нашей главной лесной дороге, потом свернули на узенькую и извилистую, затем спустились в балочку и некоторое время медленно ехали между пологими скатами двух шпилей, густо заросших молодым дубняком. Правый — южный — скат был в редких пятнах ноздреватого, грузно осевшего снега, левый — северный — еще весь белый.