Рэй Брэдбери - Курсанты Академии

• Название: Курсанты Академии
• Автор: Рэй Брэдбери
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-699-01309-1

На орбитальной станции загадочным образом гибнет генетик-исследователь, высокоинтеллектуальному роботу является император Наполеон и предупреждает об опасности, грозящей человечеству, умная машина заменяет одинокому мальчику отца и помогает ему стать настоящим человеком — все это мир азимовской фантастики, способной ставить и решать человеческие проблемы, погружать читателя в мир невероятных приключений и даже предвидеть будущее.

Этот сборник рассказов, действие которых происходит в мирах, созданных Айзеком Азимовым, — лучшее тому подтверждение. Среди авторов — Гарри Гаррисон, Рей Брэдбери, Роберт Шекли, Пол Андерсон, Орсон Скотт Кард и другие знаменитые фантасты современности.

---

Вот почему стишок попал в индекс его вопросника?

Потому что он имел отношение к планете, на которой зародилось человечество?

Нет, это слишком очевидно. Ему пришла на помощь еще одна статья об этом стишке. В ней опровергалась идея о первых межзвездных полетах, потому что в более ранних вариантах стишка слово «ракета» отсутствовало. Наиболее старая из известных версий звучала так:

Ты сорви скорей цветок,
Оторви ты лепесток.
Раз упал, два упал,
И цветок пропал.

Очевидно, указывал комментатор, слова эти ничего не значили. Поэтому в последующих вариантах дети старались заменить их другими словами, которые имели для них какой-то смысл.

И тут Лейел подумал, что знает причину, по которой индексатор связал этот стишок с фразой в его вопроснике: потому что стишок состоял из ничего не значащих слов, но мы хотели, чтобы в нем заключался какой-то смысл.

Может, это комментарий к попытке Лейела найти истоки человечества? Индексатор полагал, что они бессмысленны?

Нет, стишок привязали к фразе "кем мы можем стать". Может, индексатор указывал, что человеческие существа похожи на этот стишок: наша жизнь ничего не значит, но мы настаиваем на том, что в ней есть какой-то смысл. Разве Дит как-то не сказала ему что-то похожее, когда говорила о роли сказителя в общности?

Вселенной не характерна обусловленность. Но человеческий ум настаивает на ней. Поэтому мы придумываем истории, чтобы наложить причинно-следственные отношения на ничем не связанные события, которые происходят вокруг нас.

И на себя тоже, не так ли? Наша собственная жизнь ничего не значит, но мы превращаем ее в рассказ, мы сортируем наши воспоминания, выстраиваем их в причинно-следственные цепочки, заставляем их приобретать смысл, которого изначально не было. А потом мы суммируем рассказы о себе и называем это историей.

Детский стишок иллюстрирует сам процесс — от произвольного к конкретному, а потом мы думаем, что эта конкретика и есть истина.

Но каким-то образом все дети согласились с новой версией стишка. К 2000 году галактической эры на всех мирах существовала только одна версия, которая и сохранилась теперь. Как могло получиться, что все дети на всех планетах остановились на одной версии? Как прежняя версия сменилась этой? Не могли же десять тысяч детей на десяти тысячах планет одновременно до нее додуматься?

Конечно, она передавалась из уст в уста. Какой-то ребенок на какой-то планете придумал новые слова, и его вариант начал распространяться. Через несколько лет его использовали все дети в округе, в городе, на планете. Должно быть, произошло это быстро, потому что новое поколение детей появляется через каждые несколько лет: семилетние могли повторять новый стишок достаточно часто для того, чтобы пятилетние подумали, будто другого варианта просто нет. И через какое-то очень непродолжительное время никто из детей уже и не помнил, что раньше в стишке были совсем другие слова.

Тысячелетия вполне хватило для того, чтобы новая версия стишка распространилась повсеместно. А может, распространялись пять или десять новых версий, сталкивались, сливались, вновь возвращаясь на планеты, уже освоившие промежуточный вариант.

И пока Лейел думал об этом, перед его мысленным взором возникло странное видение: великое множество детей, которых связывали друг с другом строчки этого стишка, целая сеть, накрывшая все планеты Империи, сеть, уходящая сквозь время, трехмерная структура, соединяющая детей от начала времен.

Вырастая, каждый ребенок рвал связи со структурой этого стишка. Более не слышал слов "Ты возьми ракету…" и не мог взять за руку соседнего ребенка. Он переставал быть частью стишка.

Но его дети оставались в структуре. А потом внуки.

Все брались за руки, изменяясь от поколения к поколению, в нескончаемой человеческой цепочке, протянувшейся в далекое прошлое, к давно забытому ритуалу одной из планет, возможно, той самой, на которой появился первый человек.

Видение было таким ярким, что Лейел даже вздрогнул, увидев перед собой кафедру: его словно вырвали из глубокого сна. Тяжело дыша, он откинулся на спинку кресла, посидел, успокаиваясь, дожидаясь, пока сердце замедлит свой бешеный бег.

Он нашел часть своего ответа, хотя еще этого не осознавал. Структура, связывающая всех детей, была тем элементом, который превращал людей в человечество, хотя Лейел не мог сказать, почему. Индексация ничего не значащей фразы позволила ему по-новому взглянуть на всю проблему. Нет, всеобщая культура детей не являлась новой идеей. Просто он никогда не думал, что она имела отношение к вопросу об истоках человечества.

Именно это имел в виду индексатор, делая ссылку на детский стишок? Индексатору привиделось то же, что и ему?

Возможно, но, скорее всего, нет. Фраза о том, кем мы можем стать, подвигла индексатора на мысль о трансформации: был цветок, оторвали лепестки, нет цветка. А может, он подумал о том, как человечество расселялось по Галактике, с планеты на планету, и вспомнил о ракетах, которые стартовали с одной планеты, какое-то время летели в межзвездном пространстве, а потом опускались на другую планету. Кто знает, какие ассоциации вызвал этот стишок у индексатора?

Кто знает, почему ей приспичило связать стишок с этой фразой его вопросника?

Вот тут Лейел осознал, что думал он о Дит. По его разумению, именно она нашла эту связь. У него не было ни малейшего основания полагать, что это ее работа, но в его сознании она олицетворяла всех индексаторов.

Она присоединилась к ним, стала одной из них, и, когда шла работа над индексом, она выполняла часть этой работы. Именно это и означало: стать частью общности, все работы ее членов становились, в известной степени, твоей работой. В общий труд индексаторов Дит внесла свою лепту, следовательно, она по праву считалась автором всей работы.

Вновь перед мысленным взором Лейела возникла некая структура, топологически невозможная структура, сворачивающаяся в себя, каждая часть которой являлась одновременно и краем, и серединой. Единая структура, но каждая ее часть содержала в себе ее целиком.

Но, если такое возможно, тогда Дит, присоединившись к библиотекарям, присоединила к ним и Лейела, поскольку Лейел находился внутри ее. Следовательно, придя в Библиотеку, она не покинула его. Наоборот, вплела его в новую структуру, и он, вместо того чтобы что-то потерять, что-то приобрел. Он стал частью новой общности, потому что она была ее частью, и потерять Дит он мог, лишь отвергнув ее.

Лейел прикрыл глаза руками. Помнится, мысли об истоках человечества привели его к раздумьям о собственной семейной жизни. Тогда он еще подумал, что находится на границе открытия, но вновь погряз в самокопании.

Лейел убрал ссылки на ракету и цветок, вернулся к основному документу, попытался сосредоточиться на его вопросах.

Бесполезно. Индекс затягивал в себя, рассеивал внимание, требовал, чтобы он отвлекся от частностей в поисках общего. Он читал об использовании инструментов и научно-техническом прогрессе, о том, что по этому признаку нельзя отделить людей от животных: последние тоже делали инструменты и учили других их использованию.

И внезапно индекс подсунул ему старинную страшную сказку о человеке, который хотел стать величайшим гением всех времен и уверовал в то, что помешать достигнуть величия ему могут лишь часы, которые он тратил на сон. Поэтому он изобрел машину, которая спала вместо него, и все у него получалось очень даже хорошо, пока человек не осознал, что машине снятся все его сны. Тогда он потребовал, чтобы машина рассказала, что ему снится.

И машина выдала фонтан удивительных, потрясающих мыслей, в которых было неизмеримо больше мудрости, чем в тех, что приходили в голову человека во время бодрствования. Человек взял кувалду и разбил машину, чтобы вернуть себе свои сны. Но, вновь начав спать, он и близко не смог подойти к ясности мыслей, свойственной машине.

Разумеется, человек никогда не опубликовал то, что написала машина: не мог он выдать творение машины за работу человека. А после того как человек умер от отчаяния, люди нашли текст, написанный машиной, и подумали, что написал его этот человек, но по каким-то только ему ведомым причинам оставил в столе. Они напечатали текст, и человека признали величайшим гением всех времен.

Эта сказка повсеместно считалась страшной, потому что речь в ней шла о машине, крадущей часть человеческого сознания и использующей ее для уничтожения человека. Такой сюжет давно уже стал расхожим.

Но почему индексатор сослался на эту сказку в ходе дискуссии о создании инструментов?

Размышления привели Лейела к мысли о том, что эта сказка тоже представляла из себя некий инструмент. Совсем как машина, которую изобрел человек.