Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея

• Название: Эндшпиль Маккабрея
• Автор: Кирил Бонфильоли
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15944-4

Изысканный и порочный мир лондонских галерей и аукционов, международные политические интриги и контрабанда. Сгоревшая рама в камине, ценнейшее — разумеется, краденое — полотно Старого Мастера в обивке роскошного авто, опасный компромат и бегство от могущественных секретных служб, которым не писан закон. Это все они: достопочтенный Чарли Маккабрей, преуспевающий торговец искусством, эпикуреец и гедонист, любитель антиквариата и денег, профессионал каких мало, аморальный и очаровательный тип, цветущий среди морального упадка, и его подручный Джок, «анти-Дживс», — во взрывном коктейле из П. Г. Вудхауза и Яна Флеминга.

Перед вами роман культового британского писателя Кирила Бонфильоли. Мораль не гарантирована, продолжение следует.

---

Задолго до того, как мы подружились с мистером Спинозой, он попросил неких своих друзей «выставить мою фатеру», как они выражаются, только ради того, чтобы я ознакомился с процедурой. Гомон колоколов и сирен был неописуем, потоки воды неотвратимы, конфликт дородных парней из автомашин «зед», [17] вспыльчивых парней из службы охраны и обыкновенных негодяев довольно ужасен, а языка консьержки, перекрывающего все остальное своей недвусмысленной омерзительностью, и вовсе нельзя было вынести. Бедный Мартленд, с удовольствием подумал я.

Вероятно, мне следует объяснить здесь, что:

(а) Люди из ГОПа, само собой, не носят при себе никаких удостоверений и тщательно стараются не попадаться на глаза обычной полиции, ибо отчасти их работа состоит в разбирательствах с легавыми-озорниками;

(б) Некие крысы преступного мира в последнее время с исключительной прозорливостью совершили некоторое количество намеренно неуклюжих и мерзких «деяний» под видом ГОПа;

(в) Обычной полиции не очень нравятся люди даже из настоящего ГОПа;

(г) Безмозглые забияки из моей охранной конторы всегда выхватывают свои перечные пистолеты, дуплексные рации, баллончики с анилиновой краской, доберман-пинчеров и резиновые дубинки со свинчаткой задолго до того, как начинают задавать вопросы.

Боже милостивый, ну там, должно быть, и катавасия случилась. И определенно благодаря одной маленькой камере всю квартиру мне мило отделает заново миссис Спон — давно пора, следует заметить, — за чей-то чужой счет.

И боже милостивый — как зол, должно быть, Мартленд.

Да — это, разумеется, плохо. Он пригвоздил меня одним-единственным тусклым взглядом, бесшумно (тучные мужчины перемещаются с поразительной грацией и т.д.) проскакал вверх по ступеням, уронил ключи, уронил шляпу, наступил на нее и наконец предвосхитил нас собственным вхождением в дом. Ничего хорошего Ч. Маккабрею это не сулило, рассудил я. Страхолюдина-II, пропуская меня вперед, оглядел меня с такой благожелательностью, что завтрак положительно вспенился у меня в тонкой кишке. Смело сжав ягодицы, я вступил в дом и с толерантной усмешкой окинул взором то, что хозяин называл, вероятно, «Гостиной». Портьер с таким рисунком я не наблюдал нигде с тех пор, как соблазнил Заведующую Пансионом своей Исправительной Школы; ковер сбежал из фойе провинциального синематографа, а на обоях присутствовали клочья крохотных серебристо-серых геральдических лилий. Да уж, воистину. И нигде, разумеется, ни пятнышка. С обстановки можно было обедать — если, конечно, закрыть на нее глаза.

Мне сказали, что я могу сесть, — на самом деле даже принудили меня к посадке. Я ощущал, как печень моя, тяжелая и хмурая, давит мне на сердце. Ланча мне больше не хотелось.

Мартленд, перепоявившись уже переодетым, был сух, возвращен в себя и искрился весельем.

— Так так так, — вскричал он, потирая руки. — Так-так.

— Я должен идти, — твердо заявил я.

— Нет нет нет, — вскричал он. — Как же, вы же только что вошли. Чего изволите выпить?

— Виски, будьте добры.

— Велли-коллепно. — Себе он начислил сполна, мне — ни капли.

«Ха ха», — подумал я.

— Ха ха, — высказался я вслух, осмелев.

— Хо хо, — лукаво парировал он.

В тишине мы затем просидели добрых пять минут — компания, судя по всему, рассчитывала, что я начну возмущенно лопотать, я же был полон решимости ни во что подобное не пускаться, лишь немного волновался, не рассердит ли это Мартленда еще пуще. Минуты мотылялись. Я слышал, как в жилетном кармане одного из Страхолюдин тикают крупные дешевые часы — вот насколько старомодны эти люди. По мостовой за окном пронесся юный отпрыск иммигрантов, во всю глотку визжа: «Мгава! Мгава!» — или что-то в этом смысле. Физиономия Мартленда упокоилась в самодовольной ухмылке напитанного портвейном и смачной беседой хозяина шикарного дома в кругу друзей и любимых. Жаркое, чесучее, зудящее отдаленным автомобильным движением молчание не прекращало раздражать. Хотелось в уборную. А они продолжали смотреть на меня — вежливо, внимательно. Умело.

Наконец Мартленд выкарабкался из кресла с поразительной грацией и т.д. и водрузил на проигрыватель пластинку, после чего привередливо выставил баланс квадрофонических колонок. Очень славный альбом с записями проезжающих мимо поездов — мы все такие покупали, когда впервые могли позволить себе стерео. Я никогда не устаю от такой музыки.

— Морис, — вежливо обратился Мартленд к одному из своих хулиганов. — Не будете ли вы любезны принести двенадцативольтовую автомобильную батарею высокого напряжения? Она подзаряжается в подвале... А вы, Алан, — обратился он к другому, — будьте добры задернуть шторы и спустить с мистера Маккабрея брюки?

Ну и что можно совершить, когда происходит вот такое? Бороться? Какое выражение должно принять породистое лицо? Презрения? Негодования? Величавого безразличия? Пока я выбирал надлежащую мину, меня искусно лишили белья, а на лице моем запечатлелась только низменная паника. Мартленд деликатно оборотился ко мне спиной и занялся выжиманием дополнительных децибел из своей стерео-установки. Морис — в моей памяти он навсегда останется Морисом, — уютно пристроил первую клемму на место, а через полминуты Мартленд похотливо дал сигнал к присоединению второй. С изумительной согласованностью «Летучий шотландец» [18] стереофонически взвыл, приближаясь к переезду со шлагбаумом. Я состязался с ним монаурально.

Так и тянулся этот долгий день. Однако, должен признать, счет минутам потерян не был. Я могу вытерпеть все, за исключением боли; мало того — меня крайне расстраивает одна мысль о том, что кто-то может намеренно делать мне больно и не морщиться притом. Эти люди, похоже, инстинктивно знали тот рубеж, на котором я решился вскричать «капиви», [19] ибо когда я после этого пришел в себя, они уже снова надели на меня брюки, а в трех дюймах от моего носа маячил огромный стакан виски, и с поверхности жидкости мне подмигивал стеклярус пузырьков. Пока я пил, окружающие лица зыбко консолидировались: на вид — добрые, довольные мной, гордые мной. Я их не опозорил, понимал я.

— С вами все в порядке, Чарли? — участливо спросил Мартленд.

— Я немедленно должен отлучиться в уборную, — ответил я.

— И отлучитесь, мой дорогой мальчик, отлучитесь. Морис, поспособствуйте мистеру М.

Морис отвел меня в детский тубзик: детвора вернется из школы еще только через час, сообщил он. Я обрел некоторое утешение в белочках и зайках Маргарет Тарант.  [20] А утешение мне требовалось.

Когда мы возвратились в Гостиную, граммофон распространял, если угодно, «Лебединое озеро». У Мартленда ум незамысловат: вероятно, соблазняя продавщиц, он ставит на вертушку «Болеро» Равеля.

— Ну, выкладывайте, — нежно, чуть ли не ласково сказал он — таким он представляет себе абортмахера с Харли-стрит.

— У меня попа болит, — проскулил я.

— Да, да, — ответствовал он. — Но фотография.

— Ах, — глубокомысленно изрек я, качая головой. — Фоготрафик. Вывлыли мновиски наглодный жлудок. Выжзна шшояне обедал.

С этими словами довольно театральным манером я вернул им некоторое количество потребленного напитка. На лице Мартленда отразилась досада, но я решил, что на чехол его софы излияние подействовало благотворно. Следующие две или три минуты мы обошлись без дальнейшего ущерба для нашей новообретенной взаимности. Мартленд пояснил, что фотографию они и впрямь обнаружили — за Тернером в Национальной галерее в 5.15 утра. Она была заткнута за «Улисса, высмеивающего Полифема» (№ 508). Он продолжал, будто на судебном разбирательстве:

— На фотографии изображены э-э... две совершеннолетние особи мужского пола э-э... приходящие к соглашению.

— Вступающие во взаимодействие, вы имеете в виду?

— Вот именно.

— И одно из лиц оказалось вырезано?

— Оба лица.

Я встал и дошел до того места, где покоилась моя шляпа. Два чурбана не пошевелились, но как бы навострили уши. Вообще-то я далеко не в той форме, чтобы нырять в окна. Я отогнул ленту, оторвал краешек бортовки и протянул Мартленду крохотный фотографический овал. Он тупо взглянул на него.

— Что ж, мой дорогой мальчик, — мягко сказал он. — Нехорошо дразнить наше любопытство. Кто этот джентльмен?

Настал мой черед глядеть тупо:

— Вы в самом деле не знаете?

Он обозрел овал снова.

— Ликом ныне гораздо более волосат, — подсказал я.

Он покачал головой.

— Парень по фамилии Глоуг, — сообщил я. — Своим друзьям по некой непристойной причине известен как «Фугас». Он сам сделал этот снимок. В Кембридже.

Мартленд — неожиданно, необъяснимо — весьма и весьма озаботился. Равно как и его кореша, которые вдруг все сгрудились, передавая из одних немытых рук в другие крохотное изображение. После чего все закивали — сперва неуверенно, затем убежденно. Выглядели они при этом довольно забавно, но я слишком утомился, чтобы поистине этим зрелищем насладиться.