Иван Щеголихин - Снега метельные

• Название: Снега метельные
• Автор: Иван Щеголихин
• Издательство: "Жазуши"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Известный читателям роман «Снега метельные» посвящен героическому прошлому целины, сложным судьбам целинников Кустанайщины. События того времени стали уже историей, но интересная, насыщенная драматизмом жизнь на целине тех лет не может оставить нас равнодушными и сегодня.

Отличительные особенности произведений И. Щеголихина — динамичный сюжет, напряженность и драматизм повествования, острота постановки мо­рально-этических проблем. Жизнь в произведениях писателя предстает во всем многообразии и сложности.

---

Женя рассмеялась от его простодушного «зачем».

— Да для солидности, для авторитета, зачем же еще! Я вот когда приехала сюда, очень хотела казаться взрос­лой. Чтобы мне больше доверяли больные. Знаете, у боль­ных, как правило, травмируется психика, они становятся мнительными, недоверчивыми. А медик должен даже сво­им видом вселять веру. И вот я вхожу в палату, не спеша, важно, солидно, стараюсь делать такой вид, будто через мои руки прошли десятки и даже сотни самых тяжелых больных, а я всех на ноги поставила. Не хожу, а шествую, не говорю, а вещаю. Продержалась я таким манером дня три, а потом одна женщина с улыбкой так говорит мне: «Что ты, дочка, такая молоденькая, а ки-ислая? Веселей ходи, чего не знаешь,— научат. Не сразу Москва строи­лась!» Видите, как я перестаралась. Спасла меня эта женщина, стала я держаться свободней, естественней, улыбаюсь, и больные мне в ответ улыбаются. Но опять беда. Хватит, говорят, тебе сиять, ямочки на щеках пока­зывать, а то в тебя Малинка влюбился! Помните, солдат такой смелый, машину на огонь повел? Да пусть влюбля­ется, мне то что, лишь бы на здоровье!

Николаев тоже невольно улыбался ее детской беспеч­ности, открытости. Щеки Жени раскраснелись, она ра­довалась своему слушателю.

— Ах, да что это я зарядила!— воскликнула Женя.— Все про себя да про себя. Давайте о чем-нибудь другом. Вы танцевать любите?

— Пожалуй... нет, не люблю.

— «Пожалуй», — Женя рассмеялась. — «Пожалуй». Не солидно, да?

— Как вам сказать...

— Молодой человек, современный. Вот и объясните мне, причем подробнее, почему не любите, мне это инте­ресно. Я, например, очень люблю. И все народы танцуют, с древнейших времен. Так что давайте, объясняйте, мне интересны ваши доводы.

— Про­сто нет желания, нет времени...

.— Должность не позволяет,— подсказала Женя.— Но вы же студентом были! И тогда не танцевали?

— Пробовал. Именно на танцах произошел со мной один курьезный случай. В институт я из деревни при­ехал. Окончил первый курс, приехал летом домой на ка­никулы. Нахватался городских манер, танцевать научил­ся, был у нас в институте кружок, а главное, шляпу себе купил, модную, велюровую, темно-зеленую. Хожу по де­ревне важно, задаюсь, можно сказать. В субботу пришел на танцы, у нас там садик возле клуба и летняя танц­площадка. Играет баянист и барабанщик на пионерском барабане. Приглашаю одну девушку, танцую, приглашаю другую, танцую. Даже вспотел от стараний, шляпу свою снял и повесил на ограду. А сам кружусь! Потом вижу в центре площадки какое-то легкое замешательство, слы­шу смех и возгласы: «Эй, чья тут шляпа, выходи на круг!» Все посмеиваются, но чья шляпа, не знают, а мо­жет быть, только делают вид. Я посмотрел — нет на огра­де моей шляпы, единственной и неповторимой. Знаете... я не вышел на круг. Заговорил со своей девушкой, сделал вид, что ничего такого не слышу, меня, дескать, все это не касается. Бог с ней, со шляпой, думаю, пусть пропа­дает. Через год увидел, ее в клуб передали, в реквизит самодеятельности.

Женя тихонько рассмеялась, ласково посмотрела на Николаева.

— Вон вы какой... А другой бы драться полез.— Она снова негромко рассмеялась.

— Мне пора,— сказал Николаев и поднялся.

— А Леонида Петровича еще нет.

— В другой раз поговорим. Извините, Женя, занял время у вас.

— Что вы, что вы! Мне было интересно. Можно я про­вожу вас? — И, не дожидаясь согласия, вышла из кухни, говоря на ходу.— Только посмотрю, что там Сашка дела­ет, минутку подождите.

Она вскоре вернулась, одетая наспех, но аккуратно, видно, успела заглянуть в зеркало.

— Ну что он? Не будет дом поджигать?

«Я,— говорит,— понимаю, ты молодая, тебе надо гулять, иди».

Звенел мороз. Дым свечами стоял над трубами и где-то высоко-высоко сливался с белесым небом. Они пересекли тракт, прошли мимо столовой.

— Вот и не стало Субботы,— сказала Женя.— Поче­му-то я всегда чувствую себя виноватой, когда кто-ни­будь умирает прежде времени.

— Да, в любом случае ощущаешь утрату, это естест­венно для живых. А у медиков оно, наверное, вы­ражено еще более остро. А вам не кажется, что он сам не хотел жить?

Женя подумала, не сразу ответила:

— Нет, по-моему, хотел, только — легкой жизни.

— Легче, чем у всех других. И это вывело его из числа живых еще до смерти.

— А в общем-то, умрет каждый,— грустно сказала Женя.

— Куда денешься,— усмехнулся Николаев.— Но настоящему человеку при мысли о такой неизбежности хочется жить без мелочей.

— Интересно, а вы любите мечтать?

— Конечно. Мечтаю хорошо исполнять свое дело. Оно сложное и очень интересное. У нас с вами в принци­пе одна задача: вы заботитесь о здоровье физическом, а я — о деловом и нравственном. И в конечном счете вместе мы с вами печемся о прогрессе рода человеческого.

— Значит, у вас тоже призвание? А я думала, вас просто назначили, и вы, как человек дисциплинирован­ный, все честно выполняете.

— На одной дисциплине, Женя, далеко не уедешь. В любой профессии. Нужна инициатива, желание, любовь к своему делу. Или призвание, ес­ли хотите.

— А как вы считаете, стать хорошей матерью — это призвание или обязанность?

Николаев рассмеялся.

— Наверное, и то и другое.

— Стать хорошим медиком я мечтаю иногда, а вот хорошей матерью — всегда,— призналась Женя.— Я знаю, об этом не принято говорить вслух, но мне так хочется, чтобы были сыновья, дочки. Маленькие, потом большие. Одевать их всяко, подгонять им бельишко, шлепать их. Не сейчас, конечно, а когда-нибудь потом, попозже.

— Я понимаю, понимаю,— серьезно сказал Николаев.

— Чтобы они шумели, росли. Сыновья мои, как под­растут, станут суровыми, неразговорчивыми, а дочери — наоборот, нежными и говорливыми.

Возле своего дома Николаев сказал:

— Может быть, зайдете ко мне?

— Прямо сейчас? Ладно,— не раздумывая, согласи­лась Женя.— Посмотрим, как живет начальство.

Вошли в комнату. Николаев скоренько, на ходу обил валенки у порога и нашарил выключатель.

Женя, привыкая к яркому свету, сощурилась и нагну­лась в поисках веника.

— Проходите, проходите,— Николаев легонько ко­снулся ее локтя.— Снимайте пальто, у меня тепло.

В комнате, довольно просторной и, как Жене показа­лось, не слишком уютной, было все необходимое для жилья, койка с синим одеялом в крупную клетку (поче­му-то оно бросилось сразу в глаза Жени), просторный, не новый, а, видно, купленный у кого-то здесь письменный стол, Николаев, прикрыва­я спиной, начал поспешно убирать звякающие стаканы н чайник. Здесь, как подумала Женя, теорети­чески было все, крашеный желтой краской стеллаж с пестры­ми корешками книг, даже тюлевые занавески на окнах, но практически...

— Женской руки не хватает,— простодушно сказала она и деловито осмотрелась, будто готовясь засучить ру­кава и тут же приступить к исправлению невидимых мужскому глазу недочетов, приложить эту самую женскую руку к домашнему уюту.

Николаев выдвинул из-под стола табуретку, и Женя присела на краешек, держась обеими руками за горящие от мороза щеки.

— Отсутствие женской руки я не особенно чувст­вую,— преувеличенно твердо сказал Николаев.— И вооб­ще, к домашнему, женскому труду у меня свое отношение. Оно не оригинально, но... во всяком случае, стиркой и кухней моя жена заниматься не будет.

– Слыхали мы такое!— с ласковой насмешливостью отозвалась Женя.

Николаев, не переча, только повел бровями.

— Представьте себе такую картину. К весне у нас от­крывается прачечная с машинной стиркой. По утрам ма­шина будет объезжать поселок и забирать белье в стир­ку, а вечером развозить выстиранное и отутюженное. Дет­ские ясли уж есть, будет и детский сад...

Он говорил обычные, знакомые слова, повторял знако­мые обещания, но Жене почему-то не было скучно.

— К осени откроем большую столовую, фундамент уже заложен по типовому проекту. Цена обеда — три, четыре рубля. Можно заказывать на дом... Я говорю все время о будущем, но ведь мы всего два года живем на целине, а в старых, передовых совхозах все это давно за­ведено, там жить легче. Прежде я рассуждал о женском труде отвлеченно, а сейчас все прелести быта испытал на собственной шее. Все будет, Женя, всё сделаем!— Он даже слегка пристукнул рукой по столу, но тут же вспом­нил о своей роли хозяина.

«Что полагается делать в таком случае?— подумал он.— Надо включить приемник, поймать легкую музыку. А главное, угостить чаем».

Однако ставить чайник он не спешил, заколебался, не зная сам, почему, может, побоялся насмешки Жени, и — будь что будет!— отверг чаепитие.

Спасительно зазвонил телефон, даже удивительно, что он так долго молчал.

— Слушаю!

Не отрываясь от трубки, наощупь, как слепой, Нико­лаев нашарил рукой табуретку, неловко придвинул ее поближе, сел на край и чуть не упал вместе с табуреткой. Женя отвернулась, плечи ее задрожали от смеха. Ей по­нравилось, что телефонный звонок моментально отключил его от забот о гостье, как будто ее здесь и не было. Вот он за это и поплатился, чуть не упал в наказание. Инте­ресно было видеть его таким неловким, смешным. Сла­бости у мужчин почему-то всегда привлекали Женю. Проявление слабости казалось ей более человечным свойством, чем проявление силы. Но это уже практически, а теоретически — совсем наоборот...