Иван Щеголихин - Снега метельные

• Название: Снега метельные
• Автор: Иван Щеголихин
• Издательство: "Жазуши"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Известный читателям роман «Снега метельные» посвящен героическому прошлому целины, сложным судьбам целинников Кустанайщины. События того времени стали уже историей, но интересная, насыщенная драматизмом жизнь на целине тех лет не может оставить нас равнодушными и сегодня.

Отличительные особенности произведений И. Щеголихина — динамичный сюжет, напряженность и драматизм повествования, острота постановки мо­рально-этических проблем. Жизнь в произведениях писателя предстает во всем многообразии и сложности.

---

«Всё, конец, кранты!..» От страха отупела боль, он перестал дергаться, ста­раясь собраться с мыслями. «Нож,— спокойно решил Сергей.— Нужен нож!» Вдруг всплыло детство, деревня, охота с отцом и волчья лапа, оставленная в капкане.

Он сунул руку в карман брюк — здесь ли? Нащупал холодную рукоятку и перевел дыхание — вот оно, спасе­ние! Осторожно вытащил нож, боясь уронить его, разжал зубами лезвие и, стиснув челюсти, полоснул по запястью. Первый удар, пока не больно, он нанес изо всех сил. И бо­ли не почувствовал, ее перебивала другая боль. И опять — деревня, лошадь, ей прижигают сбитую холку, а чтобы не было больно, тонким концом кнута лошади стянули губу.

Брызнула струя крови и сразу же застыла на снегу, как глина.

«Быстрее! Отдам концы, к чёрту, от потери крови».

Он сорвал ремень с брюк, накинул его на руку выше локтя, просунул конец через пряжку и туго-натуго затянул. Кровь приостановилась. В голове стало удивительно ясно. Свободная, здоровая, сильная правая рука крепко держала нож, которым предстояло отбивать­ся от смерти.

Кусая губы, Сергей начал резкими тычками кромсать запястье. Мотор работал, трактор дрожал мерной живой дрожью, будто злорадно ждал, чем все это кончится. Ка­залось, во всем мире теперь затаились люди, выжи­дая, чем кончится борьба Сергея с трактором, один на один.

Сквозь смерзшиеся прищуренные веки он видел, как взмахивает черный нож, но удара не видел, в глазах спасительно темнело от кровавых кругов. Он сжимал че­люсти до ломоты, больше всего страшась потерять созна­ние. Действовать без передышки, рубить и кромсать, быстрее! Иначе можно изойти кровью. Он начал орать, по-звериному рычать, поддерживая в себе остатки решимости.

Одна рука терпела удары, другая их наносила. В со­знании Сергея они действовали, как два разных сущест­ва. Они терзали друг друга, стремясь к одному — спасти третьего.

...Третьего спасти, третьего лишнего. На чью-то беду. Но кто третий-то, кто лишний? Он? Грачев? Или, может быть, Ирина, увитая метелью, белая, склонилась над ним, как змея над чашей.

«Умереть здесь, скрючиться, подохнуть?! Не-ет!»

Последним усилием Сергей всадил нож, резанул плот­ные, как проволока, сухожилия, потянулся всем телом назад, полоснул еще раз и с размаху сел в снег.

— Не-ет, я тебе не щенок, не-ет!— почти в беспамятст­ве, рыдающим голосом продолжал выговаривать он. Поднялся на четвереньки, вставил в серьгу ключ и закре­пил проволокой. Он старался не смотреть на серьгу, но все же видел странно маленький темный остаток чужой, уж мертвой чьей-то кисти.

Все еще боясь выронить спасительный нож, Сергей поднялся на гусеницу и влез в кабину. Мотор рокотал без перебоев; сердце Сергея стучало в голове, ослепитель­ные круги плыли из глаз в стороны, распирая виски.

«Только бы не слететь с копыт!» Теперь стало чу­диться, что еще не все, что главная опасность, какая-ни­будь страшная случайность ждет его впереди, надо быть осмотрительней.

Сергей закрыл глаза, отдыхая, и сам не знал, сколь­ко времени просидел в забытьи, мгновение или час. Оч­нулся от нестерпимой боли, окровавленная рука уткну­лась в сиденье. Сергей стянул шарф, обмотал им культю и повел трактор дальше, снова вперед — не было другого выбора, кроме как поскорее добраться к людям. Он ча­сто оглядывался. Сзади, виновато встряхиваясь, легко тащился прицеп с продуктами.

30

В полдень за Женей прибежала санитарка — привез­ли Хлынова. При смерти. Женя не знала, что и поду­мать— то ли драка, то ли авария, то ли Сергей сам с со­бой что-нибудь, не дай Бог,— опрометью побежала в больницу.

В ординаторской сидели Грачев, зачем-то пришедший Николаев, Ирина и Курман, небритый, с осунувшимся ли­цом больного. Женя едва успела поздороваться, как хи­рург спросил строже, чем всегда:

— У нас все готово для операции?,

— Как всегда.

Он знал, у Жени всегда все готово, но спросил, видимо, для других.

Женю здесь ждали, сам Грачев ждал свою верную помощницу, и Женя не могла не отметить этого. Но что с Хлыновым?

Приободренная присутствием Николаева и гордая тайным своим союзом против Ирины, Женя с суровым видом села за общий стол. Сейчас она поняла, Николаев пришел сюда неспроста. Видимо, решил, что быв­шим мужу и жене нелегко будет решить одним судьбу Хлынова. И Курман, друг Сергея, тоже сидит здесь не просто так, что-то случилось. Женя мельком успела поду­мать, – все пятеро за столом крепко связаны невиди­мой нитью друг с другом. Сложный узелок, ничего не скажешь.

Здесь уже о чем-то говорили до прихода Жени. Гра­чев подчеркнуто спокойно, неподвижно держал локти на столе. Николаев сидел нахохлившись, хмурый Курман вертел в руках шапку.

Ирина, болезненно-бледная, с тонко подкрашенными губами (битый час, наверное, маячила перед зеркалом), сидела напротив хирурга и, не отрываясь, смотрела в ок­но, в сторону. Похоже, какая-то мысль не давала ей по­коя, но она ее не могла высказать. Возможно, она не ве­рила, что Леонид Петрович найдет в себе силы помочь Хлынову, помочь, как надо, но не решалась просить Ни­колаева вызвать другого хирурга.

— Какая все-таки сила должна быть у человека, чтобы резать самого себя,— нарушил молчание Нико­лаев.

Вот уж чего не ожидала Женя от Хлынова — резать самого себя. Как это пошло. И возмутительно! Пьяный он был, что ли?!

— В средние века ампутировали конечности без вся­кого наркоза,— словно пытаясь урезонить восторг сек­ретаря райкома, отозвался Грачев, и Жене стало нелов­ко от его бестактности.

Но что все-таки произошло?

— Повторяю, у больного началась гангрена,— про­должал суховато Леонид Петрович.— Надо ампутиро­вать левую руку до средней трети плеча.

— Но он же калекой будет!— воскликнул Курман.— И так уже руки нет.

— Речь идет о жизни, а не о том, калекой он будет или нет, — ответил хирург.— Кроме того, без возмеще­ния потерянной крови пострадавший может умереть на столе. Консервированной крови у нас нет, но персонал на­шей больницы—доноры. Надеюсь, они и сегодня вы­ручат жертву несчастного случая.

Для Жени хоть что-то прояснилось,— оказывается, не­счастный случай.

— Больной в тяжелом состоянии,— неожиданно заговорила Ирина Михайловна, словно только сейчас пришла в себя и ничего еще не слышала. Вызывающе глядя на Николаева, она продолжи­ла:— Жизнь больного в опасности, и нам не избежать кривотолков, если мы его не спасем.

«Какое самообладание!»— подумала Женя.

— Я как постоянный донор готова поделиться кровью с каждым больным.

«Ну зачем это подчеркивать!— возмутилась Женя.— И так всё ясно. Только терзает Леонида Петровича перед операцией»

— Но, к сожалению, у нас с больным несовместимые группы крови.

Ирина поднялась и, широко, некрасиво шагая, вышла из ординаторской.

«Куда она пошла? Зачем? Откуда ей известна груп­па крови Хлынова? Неужели она еще что-то задумала? — встревожилась Женя.— Какая ужасная отговорка — несовме­стимые группы!»

— У одной кровь не подходит, а другой торопится поскорее руку отрезать,— мрачно проговорил Курман.

— Зря вы так,— отозвался Николаев.

— Вот вам и кривотолки,— беспомощно сказала Же­ня.— Леонид Петрович, может быть, другого хирурга вызвать?

— Да, лучше другого,— поддержал Курман.— Вам тоже будет спокойнее.

— Я уже пытался, сообщил в область. Но хирурга не будет. Самолетам не дают погоду. К тому же там пони­мают, операция не сложная, а всех наших сложно­стей...— Хирург помолчал, едва заметно смешавшись, откашлялся и твердо закончил:— Всех наших сложностей им не передашь.

— Леонид Петрович, я сказала о другом хирурге, что­бы успокоить вот этого товарища! Не подумайте...

— Дело в том, Женя, что каждая минута промедле­ния...— начал хирург, но Курман перебил его тоскливым голосом:

— Ну, зачем обязательно руку отнимать?!

— Обязательно. Иначе он умрет через три дня.

— Нет, не умрет. Не может этого быть,— упорство­вал Курман.— Раз и руку в таз — это легко. У меня отец на фронте точно вот в такую картину попал. Ногу под танк засунул и отморозил, вернее, под танк попал... Резать надо, говорят врачи. А отец против. Другого хи­рурга вызвали, он запретил отнимать. Теперь отец жив-здоров, не калека совсем. Видите, как может быть? А то­гда была война, некогда было рассуждать. Сейчас мирное время, целина... Нет! Я, как его друг, как его, можно сказать, брат,— против! Самолеты не ходят, трактор пройдет, лошадь пройдет, я сам поеду! Давайте трак­тор!— он повернулся к Николаеву, глаза его загорелись новой надеждой.

— А сам Хлынов согласен на операцию?— спросил Николаев.

Грачев ответил, Хлынов в тяжелом состоянии, почти без сознания.

Курман лихорадочно привстал, полный решимости.

— Я знаю, в медицине есть закон!— горячо загово­рил он.— Без разрешения родственников операцию не делать.— Он рывком стянул с себя телогрейку, шагнул к вешалке, но, увидев там белые халаты, вернулся, бро­сил телогрейку на табуретку, сверху шапку и сел на нее.— Так я говорю, правильно? Не разрешаю, как род­ственник.