Снегов Снегов - Прометей раскованный

• Название: Прометей раскованный
• Автор: Снегов Снегов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: История
• Год: 1972

  В этой повести рассказывается о том, как впервые была раскована атомная энергия и как вспыхнула борьба за мирное ее использование, за то, чтобы она не попала в руки Гитлера, не стала орудием массового уничтожения и атомного шантажа.

      В повести описаны события драматической борьбы между учеными-атомщиками западных стран в предвоенные годы и в годы войны.

      Работы советских физиков лишь упомянуты, а не развернуты — полное их изложение заслуживает того, чтобы стать темой отдельной книги.

---

А за стенами Санте забушевала буря. «Свободу Лаижевену!» — кричали надписи на стенах, листовки, прокламации. «Пишите Ланжевену!» — требовали подпольные листки. На Санте обрушились лавины писем от учёных и студентов, рабочих и чиновников, стариков и подростков — от всех, кто не позабыл ещё, что рождён французом. Гестапо растерялось. Защита Ланжевена становилась всенародным делом. Ничего похожего заправилы тайной полиции не ожидали.

В день, когда в расписании значилась очередная лекция Ланжевена, в Коллеж де Франс собрались все его студенты. Историк Фараль стал уговаривать толпу разойтись. Не надо давить на следственные власти. К сожалению, профессор Ланжевен известен связями с коммунистами. Его освободят, когда станет ясно, что он не зашёл далеко в политических симпатиях, мало приличествующих учёному.

Но на возмущённых студентов не действовали уговоры. Немецкая полиция взяла под охрану входы в институт. Жолио отпер закрытую аудиторию, взошёл на трибуну Ланжевена, простёр руку в зал:

—   Гордость французской науки Поль Ланжевен брошен оккупантами в тюрьму. И после этого нам твердят о сотрудничестве? Я торжественно объявляю, что не возвращусь в свою лабораторию, не прочту ни одной лекции, пока Ланжевена не освободят!

В ответ на демонстрации немцы закрыли высшие школы, предписали иногородним студентам покинуть Париж, выстрелами разогнали студенческую сходку. Широко прокламированное «культурное сотрудничество» проваливалось. Гестапо отступило. Ланжевена после полуторамесячного заключения выслала под надзор полиции в старинный городок Труа, в оккупированной немцами зоне Франции.

Жолио вернулся в лабораторию и возобновил лекции.

Немалое влияние на освобождение Ланжевена оказало ходатайство Гентнера. Гестапо не хотело создавать препятствия представителю «арийской физики». А Жолио Гентнер сказал не без иронии:

— Фредерик, если вы хотите привлекать специальное внимание гестапо, то я не буду возражать против ваших публичных выступлений. Во всех других случаях они излишни.

Жолио понял намёк. После кампании за вызволение Ланжевена наблюдавшее за Жолио гестапо не могло обнаружить серьёзных поводов для придирок. Правда, профессор занимался своими темами. Но институт был открыт для немцев, сам профессор с такой готовностью знакомил приезжих из Берлина со своими исследованиями, что обезоруживал самых подозрительных. Доклады Гентнера носили успокаивающий характер.

В Париже мало было столь же благонадёжных учреждений. Да разве и можно было ожидать здесь чего-либо опасного? Значительная часть помещений Коллеж де Франс была занята под немецкие военные учреждения, двери лаборатории Жолио были неподалёку от кабинетов, где сидели немцы в мундирах. Лояльность прославленного учёного была вне подозрений, вспышка в связи с делом Ланжевена объяснялась личной привязанностью ученика к учителю. Здесь не к чему было особенно присматриваться, незачем совершать обыски. В оккупированной зоне росло партизанское движение, проклятые маки взрывали поезда, бросали самодельные бомбы в штабы. Борьба против маки была важнее, чем подглядывание за любезным, благожелательным профессором.

Но если бы гестапо произвело тщательный обыск у себя под боком, то оно обнаружило бы, что рядом с безобидными материалами сушится и пироксилин, а лаборанты, наряду с жидкостями для анализов готовят смеси для бомб и зажигательных бутылок, а вентиляционная труба в коридоре превращена в склад оружия. Да и на квартире лояльного профессора были бы наедены отнюдь не лояльные материалы. А в некоторых лаборантах в белых халатах, усердно таскающих бутыли с кислотами, узнали бы безуспешно разыскиваемых партизан, за голову которых назначена награда.

Однажды Жолио арестовали после организованной им в музее встречи руководителей партизан. Жолио с возмущением доказывал, что его приняли за другого. Гентнер снова вмешался. Нужно работать тщательней, господа! На что это похоже? Спутать великого учёного, так дружески настроенного к немцам, с подпольным террористом!

После освобождения Гентнер сказал Жолио с обычной иронией:

—   Материальные тела отбрасывают тень. Безопаснее, когда видят одну, а не две тени. Невежды могут вообразить, что человек раздваивается.

В 1942 году Жолио вступил в Коммунистическую партию.

Осенью 1943 года из Лондона приехал агент, которому нужно было встретиться с руководителем Национального фронта освобождения. Речь шла о совместной акции сил Сопротивления и британской авиации против германской армии, занявшей Южную Францию. Агенту дали явку — домик в окрестностях Парижа. Хозяин домика, пожилой огородник, провёл гостя в комнату, где уже сидело несколько лидеров Сопротивления. Президент Национального фронта запаздывал, хозяин с беспокойством выглядывал в окно. Наконец показался велосипедист с пакетом на багажнике. Хозяин поспешил навстречу.

—   Осторожнее с грузом, Жак, — сказал велосипедист. — Если вы с ним споткнётесь, заседать мы будем на небесах.

И он весело рассказал, что поезда из Парижа временно не ходят, пришлось взяться за велосипед. На выезде из города его остановили жандармы, проверяющие пропуска.

—  Я им рассказал пару анекдотов времён моей бабушки. Жандармы во всю глотку ржали. А я улизнул без осмотра багажника.

— Вы дожидаетесь, чтобы вам специально запретили рисковать собой? — проворчал хозяин, укоризненно качая головой.

— Начнём, друзья, — предложил велосипедист, садясь за стол. — Итак, что нам предлагает Лондон?

Агент во все глаза смотрел на велосипедиста. Он знал высокого, худого человека с носатым лицом. Недавно это лицо было напечатано на первых полосах парижских газет. Но под фотографией стояла подпись: «Новый член Французской Академии наук».

—   Разве господин Фредерик Жолио... — начал гость.

— Здесь нет Жолио, — сурово вмешался хозяин. — Перед вами Жан Гомон, президент Национального фронта освобождения!

Вскоре после этого подпольного совещания Гентнер предложил Жолио прогуляться по Парижу. За столиком в их любимом кафе на бульваре Сен-Мишель Гентнер хмуро заговорил:

— У бога три ипостаси, три обличья. Вы не бог, Фредерик, и у вас ипостасей меньше, но всё же больше, чем надо, чтобы быть в безопасности. За вами следит гестапо.

—   Мой бог, за кем не следит ваше гестапо! — легкомысленно откликнулся Жолио. — Им просто нечего делать. Только этим я объясняю, что их заинтересовала скромная фигура академика Жолио.

— Не заблуждайтесь. Их заинтересовала другая личность, которая обитает в теле академика Жолио.

Гентнер говорил слишком серьёзно, чтобы можно было продолжать в шутливом тоне. Жолио молча отхлебнул из бокала.

— Меня убирают из Парижа, Фредерик. Для сегодняшних трудных времён меня считают слабым. К тому же моя жена не немка, а швейцарка — тоже минус в их глазах. Главой немецких физиков в Париже станет ярый гитлеровец, невежда, нечистый на руку... Вам нужно сделать выводы.

—   Какие выводы, Вольфганг?

—   Бегите! Уходите в подполье, Фредерик! Вы знаете, меня не интересовала ваша вторая жизнь, хотя я о ней догадывался. Но сегодня раздваиваться слишком опасно. Если не может исчезнуть партизан, должен исчезнуть академик.

Жолио долго молчал, любуясь игрой света в бокале красного вина, потом спокойно сказал:

—   Благодарю, Вольфганг, за предупреждение. Я ещё погожу исчезать.

3. Отец ядерной физики в бомбовом отсеке

Гейзенберг страшился, что гестапо узнает о его тайных разговорах с Бором. Но гестапо ничего не узнало. Гейзенбергу недальновидность гестапо пошла определённо на пользу. Бору — нет.

Гестапо не нуждалось в дополнительных сведениях, чтобы ненавидеть Бора. Великий учёный давно уже был у него бельмом на глазу. И если Бора не арестовывали, то лишь потому, что слишком уж велика была его слава в мире и слишком глубока любовь к нему народа Дании.

Бор не скрывал ненависти к фашизму. Он бойкотировал научные конференции, созываемые нацистскими учёными, высмеивал нацистские теории. После поражения гитлеровцев под Москвой в Дании, как и в других оккупированных странах Европы, усилилось движение Сопротивления. Немецких солдат убивали на улицах, поезда летели под откосы, пламя охватывало армейские склады. В этих условиях нескрываемая вражда Бора к гитлеровцам становилась, особенно для интеллигенции, своего рода знаменем отпора оккупантам. За Бором учредили усиленную слежку. Практически он находился в состоянии необъявленного ареста.

Друзья из Англии тайно слали Бору тревожные предупреждения, упрашивали бежать. Чедвик прислал письмо, переснятое на микрофильмы размером с булавочную головку. Микрофильмы упрятали в головки ключей от комнатных шкатулок. Капитан Гит, участник датского Сопротивления, принёс присланные из Англии ключи Бору. Всё это походило на шпионскую повесть. Бор гордился, что оказался участником приключенческой истории.