Снегов Снегов - Прометей раскованный

• Название: Прометей раскованный
• Автор: Снегов Снегов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: История
• Год: 1972

  В этой повести рассказывается о том, как впервые была раскована атомная энергия и как вспыхнула борьба за мирное ее использование, за то, чтобы она не попала в руки Гитлера, не стала орудием массового уничтожения и атомного шантажа.

      В повести описаны события драматической борьбы между учеными-атомщиками западных стран в предвоенные годы и в годы войны.

      Работы советских физиков лишь упомянуты, а не развернуты — полное их изложение заслуживает того, чтобы стать темой отдельной книги.

---

Под западными трибунами спортивного стадиона Чикагского университета имелся просторный закрытый теннисный корт — его и отдали под реактор.

Теперь Ферми не приходилось жаловаться ни на недостаток материалов, ни на нехватку квалифицированных помощников. В Чикаго непрерывно поступали громоздкие ящики с кирпичами из графита такой умопомрачительной чистоты, какой недавно и для тончайших лабораторных работ нельзя было потребовать, и поступали тоннами, а не граммами. Металлургические компании слали окись урана и цилиндрические стержни из металлического «сверхчистого» урана. А что до помощников, то к услугам итальянского физика был целый штат молодых, энергичных, даровитых физиков, набранных во всех университетах страны. А кроме них и его прежнего «колумбийского» коллектива, в Чикаго приезжали помогать и Юджин Вигнер, и Джон Уиллер, соавтор Бора по знаменитой статье о разных путях трансформации изотопов урана под действием нейтронов, и Гарольд Юри, и много других.

Сам реактор представлял собой громоздкое сооружение в несколько метров высоты, сложенное из графитовых кирпичей. В толще графитовой массы просверлили каналы, куда вставляли стержни металлического урана. Было ещё несколько отверстий, в них покоились цилиндры из кадмия, жадного поглотителя нейтронов,— присутствие кадмия гарантировало, что цепная реакция самопроизвольно не возникнет.

Монтажем реактора командовал сам Ферми. Взобравшись на передвижной кран, Ферми возвышался над помощниками и графитовым сооружением и выкрикивал с высоты:

—   Приготовиться! Взяться за трос! Поднимайте! Прихватите справа! Крепите теперь слева!

Его стали называть адмиралом, так он казался похожим на моряка, отдающего с корабельного мостика приказы...

Среди физиков была единственная женщина, Леона Вудс, высокая, спортивного вида девушка с тёмными глазами. К концу дня все возившиеся у реактора становились одинаково чёрными от графитовой пыли; даже хорошо знавшие девушку люди не могли отличить её от других снующих кругом перепачканных людей, и Леоне в суматохе монтажа порой доставались словечки, отнюдь не предназначенные для девичьих ушей,— она не обижалась.

Осенью 1942 года, в разгар монтажных работ, в «Метлаб» прибыл генерал Лесли Гровс — инспектировать одну из важнейших групп своего «Манхэттенского проекта», как стала теперь называться организация, созданная для производства атомных бомб.

Физики с любопытством рассматривали своего нового начальника.

Высокий, толстый, громогласный, он, почти не скрывая, с пренебрежением относился ко всем, кто не носил погон на плечах. Учёные представлялись ему помесью колдунов с цирковыми фокусниками. Он был уверен, что они постараются его объегорить, и заранее готовился обрывать их и ставить на место.

После войны он так рассказывал о своём первом посещении Чикагской группы:

«Вначале у нас был серьёзный спор во вновь созданной Металлургической лаборатории в Чикаго, и я поймал этих джентльменов на арифметических ошибках. Им, конечно, не удалось одурачить меня. Среди них было несколько лауреатов Нобелевской премии. Но я всё-таки указал им на их ошибки, которые они не могли отрицать. Этого они никогда мне не могли простить».

Самоуверенный генерал нарисовал картину, весьма далёкую от реально происходившего.

Генерала мало интересовала атомная энергия. Ему нужна была атомная бомба. Он слышал, что для неё годится обнаруженный учёными, но ещё нигде не производившийся плутоний. Он хочет твёрдо знать, сколько плутония нужно на одну атомную бомбу.

— Поскольку плутоний — взрывчатка огромной силы, много его не понадобится, верно? Скажем, килограммов сорока хватит?

Физики переглянулись, кто-то осторожно проговорил:

—   С определённой степенью точности — да, хватит.

—   Но что значит у вас, учёных, определённая степень точности? У нас, у военных, ошибка в десять процентов — много. Не хотите ли вы сказать, джентльмены, что допускаете неточность в двадцать пять — тридцать процентов?

В разговор вступил Сциллард. У этого человека «жилка уважения» к высоким военным чинам была не очень развита.

—   Наша оценка верна с точностью до двух порядков, генерал.

Гровс высоко поднял брови:

—  Два порядка? Как это надо понимать?

— Один порядок — десять раз, два порядка — сто раз,— хладнокровно разъяснил Сциллард.

Генералу показалось, что его вышучивают. Но он сдержался.

—   Ваши слова, если я правильно понял, означают, что бомба может содержать с одинаковым вероятием и четыре, и четыреста килограммов плутония?

—   Вы правильно меня поняли.

—   Физика, кажется, называется точной наукой?

—   Тоже верно. Физика — точная наука.

—   А физические расчёты неточны?

—   А физические расчёты неточны.

—  Иначе говоря, вы мне предлагаете строить завод, планируя на бомбу с равной вероятностью и четыре и четыреста килограммов веса? Вы не находите, что в мире ещё не существовало такого идиотского планирования?

—   Вполне возможно. Со своей стороны добавлю, что в мире ещё не существовало атомной бомбы. Считаю, что её создание требует известных жертв со стороны планирования.

Взаимная неприязнь, характеризовавшая дальнейшие отношения Гровса и Сцилларда, началась, вероятно, именно в этот день. Генерал, впрочем, был щедр, когда тратил деньги налогоплательщиков, а не собственные. Он утвердил проект плутониевого завода в Хэнфорде, так и не добившись от учёных, сколько понадобится на одну бомбу этого никем ещё не виданного без микроскопа вещества.

Зато, чтобы продемонстрировать своё презрение к дурачащим его учёным, он не приехал на пробный пуск атомного реактора, совершившийся в Чикаго 2 декабря 1942 года.

Этот ветреный и морозный день золотыми буквами занесён в историю мировой науки.

Последние испытания начались с утра. Ферми, окружённый помощниками и гостями, командовал со специально выстроенного балкона запуском цепной реакции. Выдвижением регулирующего кадмиевого стержня занимался Вейл. Другой, аварийный кадмиевый стержень был поднят над самым колодцем в толще графита, и около него с топором в руках стоял Хиллбери: ему было поручено обрубить канат, державший толстый стержень, если понадобится срочно оборвать реакцию, но автоматический спуск не сработает. Группа рабочих, дежурившая в стороне с вёдрами жидких солей кадмия, представляла последнюю линию спасения: они должны были влить в реактор содержимое своих вёдер, если откажут все остальные меры безопасности.

Среди наблюдателей находился Артур Комптон, руководитель «Метлаба», и инженеры компании, проектировавшей плутониевый завод в Хэнфорде: если бы испытание кончилось неудачей, проект превратился бы в кучу бесполезной бумаги, а тайное подозрение Гровса, что его водят за нос, стало бы уверенностью.

Ферми приказал удалить все кадмиевые стержни, кроме центрального. Одновременно он давал объяснения гостям, не отрывавшим глаз от щитов, где самописцы вычерчивали кривые интенсивности реакции:

— Как видите, цепной реакции ещё нет. Но вот мы поднимаем на несколько футов последний кадмиевый стержень — кривая идёт выше, счётчики щёлкают громче. Но это ещё не цепная реакция. Мы не торопимся. Если нейтронов станет освобождаться слишком много, все мы взлетим на воздух. Но не бойтесь, по расчёту взрыв исключён.

Неизвестно, все ли гости и физики верили в надёжность математических расчётов, но все заволновались, когда Ферми сказал, что подъём стержня ещё на один фут породит цепную реакцию. Теперь смотрели уже не на приборы, а на Ферми. Настал торжественный миг. Ферми понимал, что каждое слово, сейчас им сказанное, будет запомнено, будет записано, будет повторено в мемуарах, статьях, даже школьных учебниках. И от него несомненно ждали ликующего восклицания, величественно-торжественной фразы, похожей на лозунг, брошенный всему человечеству. Ферми улыбнулся, посмотрел на часы и произнёс то же, что говорил восемь лет назад в Риме, когда Понтекорво открыл, что серебро по-разному активируется нейтронами:

—   Идёмте-ка обедать!

После обеда стержень был выдвинут на последний фут, и в массе графита и урана началась самоподдерживающаяся цепная реакция. Реактор работал ровно — количество нейтронов, рождавшихся при распаде ядер урана, точно равнялось количеству поглощаемых в нём.

Впервые в истории человек зажёг огонь, происходящий не от солнца. Ворота в атомный век были распахнуты.

Леона Вудс, стоявшая неподалёку от Ферми, громким шёпотом спросила:

—  А когда же надо пугаться?

Ферми ответил с улыбкой:

—   Вы опоздали. Пугаться надо было раньше, когда ещё было что-то неизвестное.

Юджин Вигнер протянул Ферми припасённую бутылку итальянского вина кьянти: