Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

• Название: Жизнь адмирала Нахимова
• Автор: Александр Зонин
• Жанр: Историческая проза

 Роман ленинградского писателя Александра Ильича Зонина (1901-1962) закончен в 1948 г. Эта книга является одной из первых советских книг по истории русского флота. Нахимов показан писателем народным героем, человеком исключительной чистоты, мужества и отваги.

---

Дни бегут. Гардемарины постепенно обучаются всему, что означено в инструкции, врученной командирам корпусных судов. Они узнают, как "делать такелаж, привязывать, ставить и крепить паруса, брать рифы, сниматься с якоря и становиться на оный, поворачивать судном против ветра и по ветру; ложиться в дрейф под разными парусами, спускать и поднимать стеньги, править рулем, бросать лаг и лот, брать пеленги и делать обсервации, писать журналы, вести счисление, полагать оное на карту, делать морские описи береговых и прочих видимых мест…"

Ежедневно после работы в парусах командир назначает пушечные и ружейные учения. Учителя – квартирмейстер Никон Муравьев, матросы первой статьи Абрам Катаев и Семен Шихов – командуют орудиями.

Они ревностны и суровы, эти старики, служившие под флагом Ушакова и Сенявина в адриатических, черноморских и архипелажских сражениях. С плохо скрытым пренебрежением они выслушивают строгие предупреждения корпусного надзирателя молодых дворянских птенцов "следить, чтобы не опалило, не ожгло".

"Разве служба и нежности могут идти рука об руку?!"

– К смотру! Бань! – сипло кричит Абрам Катаев; и Павел выныривает из порта к дулу орудия над водой, а Чигирь и Бутенев раскрепляют тали. Момент пробка снята, пыжовник прошел по внутренним стенкам ствола орудия.

"Хорошо, узла от старого заряда нет. Теперь надо банником очистить канал от нагара".

Чигирь несет на вытянутых руках картуз узлом вверх. Павел ловко подхватывает его, забивает пыжи и посылает до казны. Теперь ясно, снова пыж – и все готово. Он быстро ныряет в порт и оглядывает палубу.

"Ага, другие еще возятся! Мы снова первыми!"

Бутенев за канонира. Он вдруг становится невыразимо похож на квартирмейстера Никона. Широкий нос-картофелина лоснится. Та же размеренная торжественность и четкость движений, то же посапывание, когда пробивает картуз и из рога насыпает порох в запал.

Но вот все приготовления закончены: остается лишь ломами и ганшпугами навести пушку на мишень. Эта работа требует силы матросов, но мальчики хотят обойтись без помощи. Они подбодряют друг друга возгласами: "Ну-ка, разом! Еще раз! Еще разик!" И обливаются потом, точно грузчики, что носят из барж громадные тесаные карельские камни на постройку Исаакиевского собора.

После десяти выстрелов на бриге устойчиво держится сладкий продымленный запах жженых тряпок и пороха. Возбужденные гардемарины спорят, чей выстрел был ловче, и даже молчаливый Павел азартно защищает вероятный успех своей каронады.

Как-то ночью бриг соединяется с Кронштадтской эскадрой. На кораблях жгут фальшфейеры, отсветы слепящих огней вырывают из темноты призрачные стены парусов. Потом эскадру снова поглощает мрак. Гардемарины с завистью думают о своих товарищах, расписанных по кораблям вице-адмирала Кроуна. Да, прелесть плавания на бриге исчезла – рядом с настоящими боевыми военными кораблями бриг так жалок! Никто не ложится спать, все толпятся на палубе, следят за новыми фальшфейерами, ожидают рассвета, когда можно будет рассмотреть эскадру. Наконец наступает утро. Очень тихо, и корабли лежат в дрейфе, соблюдая строй походного ордера в две колонны. На ветре "Ростислав", "Любек" и "Дрезден". С подветренной стороны – "Три иерарха", "Гамбург" и "Святослав". Впереди эскадры фрегаты "Архангельск", "Аргус" и "Автроил".

"Симеон и Анна" меняет галс и становится в кильватере за кормой "Малого". С "Ростислава" стреляет пушка "для утренней зори" и поднимается кормовой флаг. Тотчас же флаги идут вверх на всех кораблях. Адмирал начинает будничный рабочий день эскадры. Предстоит учение на гребных судах, посылка десантных партий, потом постановка всех парусов, какие можно нести.

И Павел думает: "Нет, какой же я моряк… Сигналы и задачи, поставленные адмиралом, мне совсем, совсем неизвестны…"

Когда поднимается ветер, суда эскадры делают перестроение. Они вытягиваются в линию баталии и все вдруг поворачивают оверштаг.

Да, настоящая морская учеба еще впереди; возможно ли стать моряком на жалком учебном бриге?..

Разойдясь с эскадрою, "Симеон и Анна" бросает якорь у Петергофа. Гардемаринов в воскресный день отпускают на берег. Павел остается у воды. Так жарко, такая в ногах и руках усталость после вахты, что не хочется двигаться. Только бы лежать, лежать и слушать тихие голоса моря.

– Фонтаны, брат! – соблазняет один из друзей.

– Бог с ними, в другой раз.

– А что его спрашивать, хватай и волоки, – кричит Чигирь. А Бутенев в таких случаях рад стараться. Он рывком тащит Павла за ноги. Напрасно Нахимов упирается руками в песок, напрасно брыкается. Приятели сильны и неумолимы. Приходится натянуть куртку и брюки, надеть тяжелые башмаки и плестись под конвоем к фонтанам.

Он сначала злится, но в парке прохладно и красиво, и верно стоило увидеть дворцовые чудеса; такое в смоленской усадьбе Нахимовых не снится никому.

Между подстриженными деревьями, на усыпанной галькою дорожке, на мостках с узорными переплетами, у журчащих искусственных ручьев открывается сердцу новая красота жизни. О, как звонко, чисто щебечут птицы! А осы, шмели, стрекозы, бабочки опускаются на пестрые и пышные цветы, будто для того, чтобы заметили их разнообразные богатства.

Павел замечает, что Чигирь притих, а ругатель Бутенев, забияка Бутенев, мурлычет песенку о благодетельной натуре. Значит, и на них воздействовала природа. Он неясно понимает: сейчас товарищи не удивились бы рассказам о материнской ласке, о детстве, не стесненном корпусной дисциплиной. Сорвав веточку, Павел жует листок за листком и радуется сочной горечи.

Чигирь вздыхает:

– У нас, на Харьковщине, сейчас вишня и кавуны, да еще дыни…

– Яблоки, – в тон ему начинает Павел, но вдруг тишина взрывается. Визгливый и грассирующий, властный и растерянный голос будит парк, уничтожает очарование мирного утра.

– Как смел! Негодяй! Взять его! Обоих взять! Арестовать!

На самой задушевной ноте обрывает свою песенку Бутенев. Побледнев, шепчет:

– Государь!

– Ходим зараз побачим – кого! – сразу проникается потребностью действовать Чигирь.

Но идти незачем. Навстречу мчится растрепанный гардемарин Галл.

– Вы куда, га-спа-да? Бежим!

На ходу, выкрикивая, оглядываясь и преувеличенно ужасаясь, Галл передает, что Александр Павлович остановил Лутковского и Артюхова и стал отчитывать гардемаринов за небрежность в одежде и манере. Лутковский ответил, что гардемарины не пажи. Тогда государь поднял руку. Может быть, он не хотел ударить, а только притянул бы Лутковского к себе, но Артюхов испугался за друга и бросился государю под ноги.

– Он сначала пошатнулся, но потом поймал Артюшку за воротник. И.. и… Лутковский, Лутковский…

Они никак не могли услышать, что же сделал Лутковский, хотя уже сидели в шлюпке и гребли к своему бригу.

– Так что сделал Феопемис? – спрашивает Павел, не из любопытства, а из желания покончить с невыносимым томлением.

– Он толкнул царя и плюнул. Я сам видел – в щеку плюнул.

Вечером вызывают во дворец капитан-лейтенанта Геннинга, командира корпусного отряда. Директор Карцов уже там. А на следующий день зачитывают высочайшее повеление: "Гардемаринов Лутковского и Артюхова за весьма худое поведение разжаловать в матросы и отправить в Свеаборг, где иметь за ними особое наблюдение!"{1}.

Лутковский в корпусе считается "стариком", хотя ему всего пятнадцать лет. Он рано поступил в кадеты, и его сверстники уже выходят в лейтенанты. Но Павел больше думает о маленьком Артюхове, кротком и болезненном. Долго ли он выживет "под особым наблюдением"?

Конец плавания проходит угрюмо, и так же подавленно начинается новый учебный год. Отвозят в сумасшедший дом Николая Безобразова, заболевшего после келейного наказания розгами. Увольняют по высочайшей воле за неспособность к морской службе Роде, Толбузина и Яковлева. Умирает грузин Канчихадзе, а другой грузин, Пагава, покушается на самоубийство. Вряд ли останется на морской службе и болезненный лекарский сын Владимир Даль.

Павел видит, что путь к мичманскому производству нелегок. Корпус – не лицей и даже не сухопутный корпус, где почти сплошь учатся сынки богачей. Сто тридцать душ рабов Нахимовых в глазах большинства кадетов огромное богатство. У родителей иных товарищей или совсем нет крепостных, или десять, двадцать, самое большое пятьдесят душ. Павел с братом Иваном, Алекс Кучин, глупейший князь Урусов, генеральский сын Завалишин – аристократия корпуса. Брат Платон, ставший с этого года ротным командиром в корпусе, впрочем, разочаровал Павла.

– Нас пятеро, Паша. Поделить – на каждого выйдет 26 душ. Да и делить не придется. На имении долги.

Я отказался от своей доли, да еще помочь пришлось отцу. После войны надо было имение поднять, вас троих привезти в корпус, экипировать. Четыре тысячи долгу за мной Российско-Американской компании, не знаю, когда и выплачу. В каждую треть шестьдесят пять рублей остается жалованья. Половину отдаю за долг.