Линдсей Дэвис - Заговор патрициев, или Тени в бронзе

• Название: Заговор патрициев, или Тени в бронзе
• Автор: Линдсей Дэвис
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-048377-8, 978-5-9713-7642-2, 978-5-9762-6696-4

Семидесятые годы нашей эры.

Рим. Город городов. Столица великой империи.

Здесь царят весьма и весьма вольные нравы. Здесь государственные тайны обсуждаются в спальнях куртизанок и актеров.

У «частного информатора» Марка Дидия Фалько всегда много работы — ведь в Риме хватает и неверных жен, и легкомысленных любовников, и проворовавшихся управляющих, и нечистых на руку торговцев. Однако денег эта работа приносит мало.

Но наконец-то Фалько улыбнулась удача: его путешествие вокруг Неаполитанского залива оплатил сам император Веспасиан.

Но в действительности цель «увеселительной поездки» — раскрыть заговор, направленный против самого императора. Заговор, в который вовлечены, похоже, самые знатные и богатые римляне…

---

Гордиан быстро провел меня в комнату. Всюду лежали подушки, а в серванте среди серебряных чаш и графинов стояли маленькие вазочки с дикими цветами. Вот плоды государственной измены: привлекательная загородная жизнь.

— Сенатор, я Дидий Фалько. — Никаких признаков, что меня узнали. Я подал свой паспорт; Гордиан посмотрел его. — Я оставил вашего управляющего в Кротоне, привязанным к кровати.

Гордиан скинул свое одеяние. Он казался расстроенным, все еще чувствуя за него свою ответственность.

— Его ктонибудь найдет?

— Это зависит от того, как часто работники мансиона пересчитывают одеяла.

Он еще больше задумался.

— Тебе удалось одолеть Мило?

— Я ударил его каменной вазой.

— Но зачем?

— Он думал, что я шпион, — пожаловался я, давая жрецу понять что некомпетентность его управляющего заставила меня закипеть от злости. — Мило делает хорошую репутацию своему дешевому спортивному залу, но нужно тренировать его мозги! Быть придворным посыльным — неблагодарное дело. На меня набросились герои Гомера, продающие цыплят на рынке Кротона, потом напал ваш тупой работник…

Я получал большое удовольствие от этой тирады. Нужно было установить свою власть. Знатное происхождение Гордиана означало, что он всегда мог рассчитывать на поддержку сената; я работал на Веспасиана, и если бы я расстроил сенатора — пусть даже и предателя — то не смог бы больше действовать от имени императора.

— Мило утверждал, что вы не будете со мной говорить. При всем уважении к вам, сенатор, это бессмысленно и оскорбительно для императора. Вернувшись в Рим, мне будет нечего сказать Веспасиану, кроме того, что нужно хорошенько встряхнуть его города в Великой Греции, поскольку понтифик храма Геры слишком упрям, чтобы узнать судьбу своего старшего брата.

— Какую судьбу? — Курций Гордиан смотрел на меня с презрением. — Мой брат стал заложником? Веспасиан мне угрожает?

— Для этого уже слишком поздно, сенатор. Вы со своим братом нашли повод для ссоры с кемто гораздо менее деликатным.

Затем, добившись, наконец, его полного внимания одним ярким предложением я описал пожар в храме.

* * *

Гордиан сидел на широком стуле. Он усадил свое неуклюжее тело в ближайшее место, куда смог приткнуться с минимальными усилиями. Когда я рассказал ему о смерти Курция Лонгина, он невольно вздрогнул, опустившись своими тяжелыми ногами на пол. Потом на него накатилась безумная волна чувств от ужасной кончины его брата. Сенатор стоял, неловко скривившись, не в состоянии поверить в эту трагедию, когда на него смотрел незнакомый человек.

Будучи хорошо воспитанным, я тихо вышел из комнаты, оставив его одного, пока сам ходил за порфировой урной. Несколько минут я постоял на улице рядом со своим мулом, тихонько поглаживая животное, пока смотрел на море и наслаждался теплыми лучами солнца. Тяжелая утрата, поразившая этот дом, не имела ко мне никакого отношения, однако, объявив о ней, я посочувствовал Гордиану. Я снял веревку, которой была связана огромная урна, заглянул внутрь и быстро закрыл крышку.

Прах человеческого существа кажется очень скудным.

Когда я снова вошел в комнату, Гордиан с большим трудом поднялся на ноги. Я освободил маленький столик, чтобы поставить урну с прахом его брата. Он покраснел от вспышки гнева, но потом постарался скрыть свои страдания, изменив выражение лица.

— Каков ответ Веспасиана?

— Сенатор? — Я огляделся вокруг, пытаясь найти место для чернильниц и тарелочек с фисташками, которые подвинул, чтобы пристроить урну.

— Моего брата вызвали в Рим, чтобы он объяснил нашу позицию…

— Император не говорил с ним, — перебил я. Я поставил то, что мешало, с краю на полку. — Веспасиан приказал устроить вашему брату славные похороны, и он сам, — сухо отметил я, — заплатил за эту урну. Когда вы придете в себя, я попробую объяснить…

Жрец Геры схватил маленький бронзовый колокольчик и с отчаянной жестокостью зазвонил в него.

— Убирайся из моего дома!

Ну, я и не ожидал, что меня попросят остаться на обед.

Обитатели этого дома стали сбегаться в комнату, но остановились, увидев, насколько потрясен жрец. Пока он не успел приказать им выставить меня, я заставил его услышать факты:

— Курций Гордиан, ваш брат пал жертвой вольноотпущенника, связанного с Атием Пертинаксом Марцеллом. Вы поймете, как умер Пертинакс. Повидимому, обвиняя сообщников своего старого господина, этот Барнаб убил вашего брата; теперь он может прийти за вами! Сенатор, я здесь для того, чтобы передать вам императорское расположение. Вам понадобится девять дней для официального траура. После этого я надеюсь с вами увидеться.

В коридоре я столкнулся с Мило, который только что пришел. Его зияющую рану окружал темный синяк.

Я мягко воскликнул:

— Отвратительная шишка! Не волнуйся насчет урны — я смыл кровь!

И прежде, чем он успел ответить, я выскочил через дверь.

* * *

Я снова появился в храме, когда уставшая процессия, спотыкаясь, шла по берегу. Всю дорогу коза упорно рвалась обратно. Ее положение почемуто вызывало у меня сочувствие. Я тоже большую часть своей жизни блеял и следовал определенной судьбе.

У них больше не осталось главного, так что старший проситель обратился ко мне.

— Иди домой, — скомандовал я, весело размышляя. — Подмети свой дом ветками кипариса…

— А что делать с козой?

— Эта коза, — с достоинством произнес я, думая о вкусных ребрышках, пожаренных на открытом воздухе с морской солью и диким шалфеем, — сейчас посвящена богине Гере. Оставьте ее со мной!

Люди, заказавшие жертвоприношение, собрали свои венки и потащились по домам; помощники побежали в храм, чтобы посмотреть, во что там играли несносные юные слуги, когда поняли, что за ними никто не смотрит. С улыбкой я решил сам позаботиться о козе.

Животное на длинной веревке несчастно дрожало. Козочка была маленькой и милой. К счастью для нее, хотя мне и нечего было есть, я, как жрец, внезапно почувствовал себя слишком чистым душой, чтобы сожрать священную козу Геры.

Лучше признаться откровенно: я не способен убить существо, которое смотрело на меня такими трогательными, грустными глазами.

XIX

Я не мог вспомнить, как считаются девять дней траура: с момента, когда человек умер, или когда об этом сообщили. Гордиан придерживался второго варианта; это плохо сказалось на моей гигиене, но так у него было больше времени, чтобы оправиться.

Девять дней я скитался по побережью, в то время как моя коза изучала прибитые к берегу бревна, а я рассказывал ей о лучших прелестях жизни. Я выжил на козьем молоке и пшеничных оладьях у алтаря. На ночь сворачивался калачиком между мулом и козой. Мылся я в море, но все еще пах животными, и негде было побриться.

Когда в храм приходили люди, я держался подальше от входа. Никто не хотел бы увидеть, что в святыне, которую они посещают в религиозных целях, живут бородатый бродяга и сбежавшая коза.

Через два дня заместитель верховного жреца вызвался поработать за Гордиана. К тому времени я организовал из служителей две команды по игре в мяч и проводил соревнования на берегу. Когда парни уставали, я усаживал их и читал вслух «Записки о Галльской войне». Свежий воздух и Верцингеториг оберегали их от неприятностей на большую часть дня, хотя я предпочел не углубляться в изучение их ночных привычек.

С наступлением темноты, когда все вокруг погружалось в тишину, я обычно в одиночестве шел в храм и, ни о чем не думая, сидел перед богиней супружеской любви и жевал ее пшеничные оладьи. Я не просил никаких одолжений, и повелительница никогда не разрушала мой скептицизм, появляясь как видение. Нам с ней не было необходимости общаться. Богиня Гера, должно быть, знала, что у Зевса, ее грозового мужа, были те же слабости, что и у личного осведомителя: слишком много свободного времени и слишком много любовниц, предлагающих, как его провести.

Иногда я стоял на шумящей кромке моря, погрузив ноги в воду и думая о Елене Юстине, которая тоже об этом знала. Меня терзали воспоминания о том юном привратнике в доме сенатора, который отказался впустить меня, чтобы всего лишь извиниться; она была разумной и предусмотрительной. Елена Юстина бросила меня!

Я пошел обратно в храм и злобно встал перед богиней супружеской любви. Королева Олимпа смотрела на меня каменным лицом.

* * *

На десятое утро, когда от голода и одиночества у меня уже помутился рассудок, за мной спустился на берег один из прислужников храма. Этого маленького грешника звали Демосфен — типичный мальчик при алтаре, на вид старше своих лет, однако видно было, что у него еще молоко на губах не обсохло.

— Дидий Фалько, люди начинают плохо думать о вас и вашей козе!