Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

• Название: Отрубленная голова
• Автор: Айрис Мёрдок
• Издательство: Издательство «Азбука»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

Герои книги Айрис Мёрдок, признанной классиком современной английской литературы, запутываются в причудливой любовной паутине и вынуждены бесконечно обмениваться партнерами. Традиционный любовный треугольник превращается в многоугольник, а банальные любовные перипетии принимают фантасмагорический характер.

---

— Я сказал не совсем так, — попытался уточнить я. — Но если все станет известно, если другие люди узнают, то наши отношения обязательно изменятся, как и все в мире меняется от чужого прикосновения. Вспомни миф о Психее и ее ребенке. Признайся она в своей беременности, и ее ребенок стал бы смертным. Но, сохранив свою тайну, она бы родила бога.

Разговор принял неприятный оборот, особенно для Джорджи. Он вернул нас к тому, о чем я предпочитал не задумываться. Прошлой весной моя возлюбленная забеременела. В ее положении делать было нечего — оставалось только избавиться от ребенка. Джорджи прошла через все это, как я и ожидал, — спокойно, без лишних слов, деловито.

Она даже подбадривала меня своими шутками. Но нам было трудно об этом говорить, не касались мы случившегося и позднее. Какую рану нанесла эта катастрофа гордости Джорджи и ее прямоте, я до сих пор не знаю. Сам я перенес все на редкость спокойно. Благодаря характеру Джорджи, ее твердости и стоической преданности мне я ничем не поплатился. Все обошлось удивительно безболезненно. У меня сохранилось чувство, что я пострадал отнюдь не в должной мере. Лишь иногда, в снах, я испытывал настоящий страх, предчувствие наказания, которое еще ждет своего часа.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Почти в каждом браке один из партнеров — эгоист, а другой нет. Выявляется образец поведения и скоро становится обязательным: один из супругов постоянно требует, а другой уступает. Я сразу занял твердую позицию в своей семейной жизни и брал куда чаще, чем давал. Подобно доктору Джонсону, я без колебаний вышел на дорогу и не собирался с нее сворачивать. Я следовал этому правилу гораздо ревностнее, чем обо мне думали, и считал себя очень счастливым в браке с Антонией.

Конечно, я морочил Джорджи голову, говоря о неудачах моей семейной жизни. Впрочем, какой женатый человек, имеющий любовницу, не вводит ее в заблуждение? Я постоянно испытывал горечь, что у нас с Антонией нет детей, но в остальном наш брак был на редкость счастливым и удачным. Просто я очень желал Джорджи и не видел причин от нее отказываться. Хотя, как я уже говорил, мне отнюдь не были безразличны общепринятые правила, я вполне хладнокровно и рационально относился к любовным связям на стороне. Мы венчались с Антонией в церкви, но главным образом идя навстречу общественному мнению, и я не думал, что узы брака, какими бы возвышенными они ни казались, священны и нерушимы. Здесь уместно добавить, что я — неверующий. Грубо говоря, я никогда не мог себе представить, что какой-то всемогущий создатель был так жесток, чтобы сотворить мир, в котором мы живем.

Кажется, я сейчас начал в общих чертах объяснять, кто я такой. Наверное, это объяснение стоит продолжить, прежде чем я погружусь в рассказ о случившемся, когда возможностей для размышлений и излияний останется не слишком много. Как вам уже известно, меня зовут Мартин Линч-Гиббон, и по отцовской линии я англо-ирландец. Моя умная и артистичная мать была валлийкой. Я никогда не жил в Ирландии, хотя у меня сохранилось сентиментальное ощущение связи с бедной, проклятой Богом страной. Моему брату Александру сорок пять лет, сестре Роузмери тридцать семь, а мне сорок один, и порой, когда на меня накатывает меланхолия, в которой, впрочем, есть свое обаяние, я чувствую себя совсем стариком.

Трудно описывать чей бы то ни было характер, и описание не всегда его проясняет. Дальнейшие события, хочу я этого или нет, покажут, что я за человек. А теперь позвольте мне перечислить несколько простейших фактов. Я рос в годы войны, но в целом то время было для меня спокойным и достаточно бездеятельным. Я болею рядом болезней, из которых самые известные, но отнюдь не самые неприятные — астма и сенная лихорадка. Полностью излечиться от них мне так и не удалось. Поступил в Оксфорд, когда война уже закончилась, и начал жить самостоятельно, как и положено человеку в зрелом возрасте. Я очень высокого роста, и у меня довольно привлекательная внешность.

Я был хорошим боксером, в юности считался беспутным и задиристым, в общем, сорвиголовой. Я дорожил этой репутацией, а позднее, сделавшись более суровым и угрюмым, стал дорожить своим отшельничеством, маской философа-циника, ничего не ждущего от жизни и равнодушно взирающего на мир. Антония обвиняла меня в легкомыслии, но Джорджи как-то порадовала меня, заметив, что я похож на человека, смеющегося над чем-то трагическим. Добавлю, что у меня удлиненное, бледное, довольно тяжелое, старомодное лицо, как и у всех Линч-Гиббонов, нечто среднее между философом Юмом и актером Гарриком, а волосы каштановые и тоже достаточно длинные. С годами в них начала пробиваться проседь. Благодарение Богу, в нашей семье никогда не было лысых.

Женившись на Антонии, я сделал решительный шаг. Мне тогда было тридцать, а ей тридцать пять. Несмотря на всю красоту, сейчас она выглядит немного старше своих лет, и ее не однажды принимали за мою мать. А моя настоящая мать, помимо прочих увлечений, была художницей и умерла, когда мне было шестнадцать лет, зато мой отец в пору моей женитьбы еще был жив, и я время от времени помогал ему в винной торговле. Меня очень интересовала военная история, хотя я так и остался дилетантом. Отнесись я к ней серьезнее, не по-любительски, наверняка мог бы многого достичь. Когда я женился на Антонии, время вроде бы остановилось. Как уже говорилось, я был счастлив, заполучив в жены Антонию. Она считалась, да и сейчас продолжает считаться, эксцентричной светской красавицей. Ее отец был кадровым военным, а мать — второстепенной поэтессой из круга Блумсбери[2] и дальней родственницей Вирджинии Вулф. По какой-то причине Антония не получила сколько-нибудь серьезного образования, хотя долго жила за границей и свободно говорит на трех языках. Почему-то она также не вышла замуж в юности, несмотря на многочисленных поклонников. Она вращалась в фешенебельном обществе, гораздо более фешенебельном, чем я, и, благодаря постоянным отказам выйти замуж, сделалась одной из его скандальных достопримечательностей. Когда она согласилась стать моей женой, это произвело сенсацию.

В ту пору я не был уверен, не уверен и сейчас, о таком ли муже мечтала Антония, или она выбрала меня, потому что почувствовала — пришло уже время кого-то выбрать. Так ли, иначе ли, но мы были удивительно счастливы, и довольно долго, — красивая, умная пара, всеобщие любимцы. И для меня все словно застыло. Я целиком занялся приятнейшим делом — быть мужем Антонии. Когда я наконец прошел этот круг и выплыл на поверхность из теплого, золотистого тумана уже не медовых месяцев, а лет, то обнаружил, что какие-то пути для меня навсегда закрыты. В это время умер мой отец, и мне пришлось стать виноторговцем. Я чувствовал себя дилетантом и здесь, но по-прежнему считал себя счастливчиком. В конце концов, муж Антонии просто не мог быть несчастен.

Позвольте теперь попытаться описать Антонию. Это женщина, привыкшая к поклонению, к мысли, что она хороша собой. У нее длинные золотистые волосы — мне нравятся женщины с длинными волосами, — которые она старомодно собирает в узел или в пучок. Слово «золотистый» — вообще лучший эпитет для описания ее внешности. Она похожа на какую-то драгоценную, позолоченную вещь, со временем изысканно потускневшую. Еще удачнее было бы сравнить ее с отраженным солнечным светом на старинных, заливаемых водой мостовых Венеции, где лучи всегда скользят, зыблясь и подрагивая. Вот и в Антонии тоже было что-то беспокойное и трепетное. Как принято говорить, время наложило отпечаток на ее лицо; в данном случае это выражение точно — ее прекрасные черты за последние годы несколько изменились и увяли. Помоему, Антонии это пошло только на пользу, придало ей что-то чрезвычайно трогательное и привлекательное. Сейчас в ней проявилось благородство, которого не было в молодости. У Антонии большие карие глаза — умные и внимательные, выразительный, чувственный рот, губы постоянно изогнуты в изумленной и нежной гримасе. Она высокого роста и, хотя всегда была несколько склонна к полноте, по праву заслужила прозвище Лиана — я воспринимал его как оценку характерных для нее изломанных и асимметричных поз. Ее лицо и руки никогда не оставались в покое.

У Антонии неуемная жажда личных контактов. Она страстная женщина и потому считается лишенной чувства юмора, хотя последнее утверждение на самом деле ложно. Подобно мне, Антония неверующая, но у нее поистине религиозное отношение к некоторым идеям. Она полагает, что все люди устремлены к чему-то высшему и в определенной степени способны к возвышенному общению душ. Это убеждение, отчасти заимствованное из популярных восточных культов, а отчасти из христианства, лучше всего было бы назвать метафизикой гостиной. Антония преподносила его в такой форме, что могло показаться — это ее личное, выстраданное кредо. Но я догадывался, что подобные мысли ей внушила мать. С этой хрупкой, утонченной пожилой дамой у меня сложились сдержанные, но галантные отношения. В исповедуемой Антонией недогматической идее постоянной духовной взаимосвязи, где Двое ничего не скрывают и всем делятся друг с другом, не хватало ясности, но это с успехом возмещалось рвением. Такая вера у женщины, и в особенности у красивой женщины, невольно притягивает, и она оказывается в вихре страстей и эмоций, что в свою очередь подтверждает теорию. Неудивительно, что в Антонию постоянно влюблялись и желали пооткровенничать с ней о своих невзгодах. Я не возражал против этого, по-своему она облегчала мое положение, я мог не тревожиться, не мучиться сомнениями, достаточно ли я ее осчастливил. Окажись мы предоставлены друг другу, все было бы куда труднее, так что общество и ее многочисленные знакомые мне даже помогали.