Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

• Название: Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17582-2

Я ДРАЛСЯ С АСАМИ ЛЮФТВАФФЕ. Артем Драбкин.

Продолжение книги «Я дрался на истребителе» состоит из интервью с летчиками, пришедшими на смену погибшим в тяжелейших боях 1941—1942 годов. И хотя многие из них выпускались из училища, имея общий налет около 20 часов, у них было одно существенное преимущество — шанс попасть к опытному и грамотному командиру эскадрильи, от навыков которого во многом зависела жизнь молодого бойца. Единицы из тех, кто пришел на фронт в 1943—1944 годах, стали Героями Советского Союза, но именно они, играя роль ведомых, обеспечивали молниеносные результативные атаки Гулаева, Решетова, Кожедуба и многих других прославленных асов.

---

Потом приехал в Горький и поступил в аэроклуб. Город большой, все для меня ново. Отец не поверил, когда я ему сказал, что поступил в аэроклуб, и даже приехал проверить, не сказав мне ничего. А аэродром был огорожен, мы летали в это время. Он спросил у ребят: «А есть у вас тут такой Рязанов?» Они подтвердили, что я действительно учусь, и только после этого он успокоился. Проверил меня таким образом, ведь в деревнях такого никогда не было, чтобы летать кто-то хотел. Он думал, может, я связался с кем-нибудь… Тогда летчики в почете были. Нам давали форму, пилотку, на петлицах — истребители…

Аэроклуб я закончил нормально, у меня и свидетельство лежит до сих пор, экзамен сдавал 15 декабря 1938 года, когда Чкалов погиб, но потом очень сильно заболел и долго пролежал в больнице. Товарищи мои тем временем ушли в военное училище…

После того как я переболел, меня призвали на флот, началась война. Служил я тогда на Балтике, из Таллина эвакуировался на кораблях в Ленинград, попал в самую блокаду.

С продовольствием было плохо. Нам, военным матросам, девятнадцатилетним парням, давали по 300 граммов хлеба. Причем от хлеба там, конечно, было одно название. К хлебу еще был какой-то суп, намешанный с манной кашей; второго, по-моему, никакого не было. У каждого из нас в кармане был жмых от хлеба, перец, соль, потому что эти приправы давали хоть какой-то вкус еде. В конце концов я уже дошел до того, что 400 или 500 метров просто не мог пройти — приходилось два-три раза садится отдыхать.

Тогда я служил связистом при штурмовом полке, где воевали такие летчики, как Карасев, Потапов… [Имеется в виду 57-й шап КБФ, впоследствии 7-й гшап КБФ] Они летали еще на первых «илах» без стрелка. Летчики нас как раз и поддерживали: то хлеба дадут, то еще какой еды. Они же видели, какая обстановка. Топить нечем, все паркетные полы пожгли, мороз ужасный.

Вот это был самый страшный период. Идешь по городу, и уже до того дошло, что трупы валяются и их не успевали убирать. В баню пошли, так я не мог там находиться: все люди в болячках, все больные, кожа натянута на кости, как барабан… Гражданским же еще меньше питания давали. Только в апреле 1942 года послабление хоть какое-то наступило: кашу дали.

В 42-м году пришел приказ собрать всех бывших летчиков и отправить учиться в училище. Стал я поступать вместе со своим другом Сашкой, который, между прочим, до этого ни на каких самолетах не летал. Спрашивают: «На каких самолетах летали?» Я отвечаю, что на У-2. Сашка меня спрашивает: «А мне что отвечать?» Я говорю: «Скажи — на У-2 летал. И все». Он согласился.

Так говорили, чтобы не попасть в училище, нормальное училище. Дураки мы были в то время… Надо было говорить, что летал на двух самолетах, поскольку считалось, что если летчик летал на двух типах самолетов, то он уже опытный. Решалось все это очень просто: если летал — то остаешься, если нет — отправляют в училище. Осталось нас, «опытных», человек 8, в том числе и Сашка. Ведь не хотелось из Ленинграда уходить — казалось, что много потеряешь, если уйдешь в училище.

В июле снова начали летать на У-2. Боязни не было, потому что либо в бою тебя убьют, либо тут. Просто не думали тогда о страхе, видели же, сколько людей гибнет.

Когда начали «возить» на По-2 самостоятельно, то в переднюю кабину клали мешок с песком, чтобы как-то уравновесить. Самолет-то очень легкий, перкалевый, из реечек сделан практически. Так вот, когда у меня был первый самостоятельный полет на По-2, вот здесь была не то чтобы боязнь, но не было полной уверенности, что ты можешь справиться.

Эти самолеты ветра боялись, поэтому наши полеты проходили часа в 4 часа утра, когда в воздухе тишина, ветра нет. Вставали рано. Когда взлетали, над городом еще была дымка синеватая… тишина… и твой самолет потихоньку летит, покачивается… Но в первый самостоятельный полет я взлетел и сел благополучно. Тогда давали, по-моему, 5—6 полетов самостоятельных.

Другое дело, когда первый раз прыгали с парашютом, то здесь боязнь немножко была. Причем это уже потом прыгали прямо из кабины, а здесь прыгали с По-2, и перед прыжком надо было выйти на крыло. Инструктор набирает положенные 800 метров, говорит: «Приготовься!» Вылезаешь из кабины. В это время инструктор скорость «терял» до минимума. Подходишь к инструктору, он проверяет чеку парашюта, потом поворачиваешься от него и идешь на край плоскости. Одной рукой держишься за борт кабины, другой за чеку парашюта. Когда к концу крыла подошел, инструктор командует: «Пошел!» Вот в этот момент по теории, как нас учили, надо оттолкнуться под 45 градусов от фюзеляжа и плоскости, т. е. не попасть ни под крыло, ни под фюзеляж. Но на деле никаких отталкиваний у тебя не получается — как стоишь, так и падаешь, потому что в этот момент у тебя нет силы, чтобы оттолкнуться. Как только я отделился от самолета, я сразу дернул за кольцо. Ну а когда раскрылся парашют, то было уже все в порядке. Только смотришь, чтобы удачно приземлиться, ноги не поломать. Чтобы ноги были свободными, чтобы можно было сложиться. Потом я прыгал уже гораздо смелее и с крыла, и из кабины.

Многие летчики стараются прыжки обходить. Вот спортсмены, например, они с удовольствием прыгают, а летчики стараются этого дела избегать. Был у меня один случай. Полетели на двух самолетах: я и еще друг мой. Он выпрыгнул первым из самолета, я выпрыгнул вторым. Было, как полагается, два парашюта: один основной, другой запасной. Когда он уже раскрыл парашют, я как раз прыгнул и обогнал его. Распустил парашют и смотрю, он мне кричит что-то, жестикулирует. Тут я глянул на свой парашют, а он у меня пополам, и пока я соображал, что делать, взялся за запасной парашют. А его нужно было взять и отбросить от себя. Только я его отбросил, услышал хлопок распустившегося парашюта — бух — и об землю!! Но парашют все-таки успел погасить скорость, иначе я сломал бы себе ноги наверняка — долго еще потом хромал.

Когда попали в учебную эскадрилью при ВВС флота, порассказали нам месяц теорию, и стали летать. Кроме У-2, в эскадрилье был учебный УТИ-4 — сделали один полет в зону и два полета по кругу. Все — готов. Потом дают сперва мне боевой И-15, сделал я на нем два полета, а потом еще два по кругу на И-153 — вот тебе вся подготовка.

Конечно, мы знали о характеристиках «мессершмиттов», об их вооружении — о «фокке-вульфах» тогда и разговоров еще не было. Мы знали о преимуществах «мессеров», нам говорили, как с ними бороться. Да и сами понимали, что это значит, когда у нас скорость 300, а у него 500. Ты ни уйти не можешь, ни догнать, только в вираж уйти, обороняться. Да и летчики у них натренированные были, а мы, по сути, ничего не умели.

Но мы все равно считали «чайку» хорошим самолетом, он очень маневренный, 4 пулемета стояло. Никто не считал, что это плохие самолеты. Просто мы знали свои возможности. СБ ведь тоже был «скоростной» — 250 км/ч. Конечно, когда мы узнали о Пе-2, которые нас, истребителей, обгоняли, тогда, конечно, я понял, что «чайка» уже устарела.

На фронт я прибыл уже в январе 1943 года и попал в 1-ю эскадрилью 71-го авиационного полка КБФ. В первый месяц взял меня под опеку Абрамов [Абрамов Владимир Федорович, ГСС (559 б/в, 65 в/б, оф. 8+12 в/п, по др. д. 10+15).] — впоследствии Герой Советского Союза. Он знал, что я понятия не имел ни о чем — если до войны летчиков учили три года, то нас — всего шесть месяцев, взлет-посадка. Он понимал, какая это ответственность, — война войной, а человека можно погубить зазря. Долго Абрамов не давал мне возможности взлететь. Потом я фактически все время летал в его эскадрилье, относился к нему всегда хорошо. Он был простой, доброжелательный человек — ничего плохого про него сказать не могу, положительный мужик.

Я познакомился с ним, еще когда был в учебной эскадрилье при ВВС КБФ. Вместе с Николаем Кучерявым [Кучерявый Николай Прохорович (более 600 б/в, оф. 0+9 в/п, по др. д. всего 11) Королев Николай Иванович (оф. 4+2 в/п).] они прилетели к нам на аэродром Приютино за летчиками — было нас две эскадрильи, одна на И-16, другая на «чайках». Еще одна эскадрилья полка под командованием замкомполка Королева2 стояла на острове Лавенсаари. В Углове стоял 3-й гвардейский полк нашей же дивизии, а на Гражданке — бомбардировщики.

В первый полет Абрамов взял меня на прикрытие Ил-2, летевших штурмовать линию фронта. Когда это было, не могу сказать, — помню точно, что он мне сказал: «Встань мне в хвост и не теряйся». Он прекрасно знал уровень моей подготовки. Летели мы в непосредственном прикрытии на И-153, а И-16 были в ударной группе. Шли мы на высоте не более 1500—2000 метров, так что были хорошо видны и летящие с земли снаряды, и пулеметные очереди, а в районе цели уже снизились так, что дым с земли был выше нас! У нас были РСы, кажется РС-82, небольшие такие — 8 штук под плоскостями. Но мы не штурмовали — они были для воздушного боя. Мы, конечно, могли их и по земле использовать, но в данном случае у нас была задача использовать их в случае воздушного боя.