Жан Фавье - Франсуа Вийон

• Название: Франсуа Вийон
• Автор: Жан Фавье
• Жанр: История

---

И тут Вийон становится жестоким. Два завещания клеймят предательство и скопидомство - два качества, наиболее ненавистные поэту. Он завещает Валле подштанники, чтоб тот мог сделать из них головной убор для своей дамы. Он присоединяет к этому трактат "Искусство памяти". И, словно не насытившись шутками, бедный клирик хочет продать свою кольчугу и купить этому "мальчугану" лавку публичного писца, "оконце", какие можно увидеть меж контрфорсов Сен-Жак-де-ла-Бушри. Будет чем заняться!

Нет нужды говорить, что богатый наследник не станет корпеть над изготовлением копий - а Вийону приходится это делать, и, кроме того, у бедного школяра нет кольчуги, этой примитивной ячеистой одежды, за которую теперь, во времена гибких доспехов, старьевщик не дал бы и десяти су.

Один мотив, как рефрен, вырывается из-под пера Вийона: все продается. За усмешкой поэта видится некая навязчивая идея: у нищего школяра старьевщику есть еще что взять. Книга, которую он завещает, называется "У Мопансе" - имя, конечно, вымышленное, бессмыслица. Подштанники, завещанные Валле, есть "У Трюмельеров", в таверне, что находится на Рынке; выбрал ее Вийон потому, что он нашел тут рифму, и потому, что читатель, интересующийся устройством парижского общества, будет чувствителен к ассонансу: Валле близкий родственник богатого советника Пьера де Тюийера, который в свою очередь породнился благодаря женитьбе с известной династией финансистов Браков, Тюийеров, Трюмельеров; и сведущий парижанин посмеется над Жанной де Мильер, даже если он хорошо знает, что никакой содержатель таверны не примет в залог штаны от Франсуа Вийона. Как, впрочем, и святые дары, оставленные монахом из "Игры в беседке"...

Эта двойная аллегорическая фигура заключает в себе все, что хочет выразить Вийон: ему не остается даже того, что таверна взяла бы как плату за горшок варева, а Валле может украшать свою подружку чепцом из кальсон, иначе говоря - надеть на нее штаны наизнанку. И если Робер Валле ушел от своих старых друзей в сомнительное будущее, то, значит, Жанна де Мильер здесь сыграла не последнюю роль.

Игра продолжается, порой еще более упрощаясь. Сутенеру - три охапки сена. Не имея других занятий, он найдет, как его использовать. Цирюльнику "обрезки волос". Сапожнику - "старые туфли". Бакалейщику - другую таверну, с громким названием "Золотая ступка". А богатому меняле бедный школяр завещает алмаз, которого у него, конечно, никогда не было.

Горечь достигает высшего накала, когда ее меньше всего ждешь, - когда Вийон размышляет о более несчастных, чем он сам, людях. Завещая этим обездоленным свои дары, Вийон клеймит не нравы общества. Его злые шутки это разочарованные слова человека, не верящего в добро. Завещание - не насмешка. Быть может, это - покорность судьбе?

Затем приютам и больницам

Свою каморку я дарю,

А тем, кто в дым успел упиться,

Под каждый глаз по фонарю:

Быть может, путь к монастырю

Отыщут хоть тогда бедняги,

Привыкшие встречать зарю

Кто в подворотне, кто в овраге... 1

1 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 29. Перевод Ф. Мендельсона.

Вот что не радует пациентов в больнице и нищих под навесами: сквозняки - в окнах, затянутых паутиной, а не плотным вощеным холстом, - и вдобавок они получат синяк под глазом, дабы дрожать не только от холода. Здесь завещание - отражение социального зла; это жестокий взгляд человека средневековья на самый жалкий тип бродяги - на слепорожденного. Сочувствие испытывают к больным, выздоравливают они или находятся при смерти. Но калек оно не касается. Сколько их шатается, и настоящих, и притворщиков! Вот и повод для развлечения. В 1424 году парижане устроили удивительное состязание на обнесенной оградой площадке: четверо слепых против сильного борова. Свинья предназначалась тому из слепых, кто ее убьет. Успех не выпал никому: они с яростью исколошматили друг друга, к большой радости праздношатающихся. Парижане еще долго говорили об этом.

Так пусть же сквозняки леденят хворого, и пусть осыпают оплеухами бродягу, лишь бы было смешно, лишь бы увидеть, как им худо. Вийон здесь больше чем сатирик. Это признание без прикрас: бедный писака, чья свеча гаснет от ветра, выстуживающего его каморку, не щадит тех, у кого нет ни каморки, ни свечи. Так он, сгущая краски, еще безжалостнее ополчается на нужду. Но он приглашает и нас посмеяться вместе с ним. Вот типичная "острота" из злой пьесы мещанского репертуара: слепцу повезло, он может экономить. Ложиться спать, например, не зажигая свечи.

"Малое завещание" было бы неполным, если бы автор не высмеял показную набожность. Святое дело - вывести на сцену лицемерие, жадность, разврат. "Добывать себе на хлеб", сказали бы мы, но речь идет о звонкой монете. Проповедовать "пятнадцать знамений", которые возвестят о Судном дне, и в то же время зубоскалить, обеими руками загребать подношения, щупать девок - вот какова картина. А девки - это меньшее из зол.

Затем, монахам-попрошайкам,

Монашкам-нищенкам с крестом,

Как богомольная хозяйка,

Дарю заплывшего жирком

Гуся и зайца с чесноком,

Пускай нажрутся до отвала

И досыта клянут потом

Греховность пирогов и сала 1.

1 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 29. Перевод Ф. Мендельсона.

Полузабытье

Вийон прерывает нить своих размышлений и хватается за другую. Лишился ли он чувств? Или забросил свои "завещания", эту полуправду, в угоду настоящей мечте? Но разве его "завещания" - это простая придумка? Разве потрясение не есть факт возвращения к реальности? Трудно сказать, что произошло с поэтом, но внезапный кризис личности поэт воспринимает всерьез, и мы, видимо, должны поступить так же.

Но за молитвой сбился я,

Как будто мысли мне сковало,

Не от излишнего питья... 1

Вспоминая свое прошлое, рассказчик повествует о том, что пережил и физическую и психическую травму. В Вийоне-человеке внезапно нарушилось интеллектуальное равновесие. Словно затормозилась работа мозга. Вийон, верный постулатам аристотелевой логики, говорит: "Суждений вид эстимативный, что перспективу нам дает".

Усвоив законы логики - единственное, чем он обязан университету, Вийон знает, что способности человека образуют единое целое и что атрофия одной способности ведет к гипертрофии другой.

А чувства, как на грех, проснулись;

Затем - фантазия; за ней

Все органы вдруг встрепенулись! 1

1 Там же. С. 31.

Поскольку разум застыл, фантазия увлекает поэта. Что такое фантазия, забытые ли грезы, а может, его фантазия не что иное, как само "Малое завещание"?

Что это было: потеря сознания, галлюцинация, эпилепсия? Над этим еще будут раздумывать. Сам он будет впоследствии вспоминать о своем "потрясенном рассудке". Он достойно перенес испытание.

Последним его воспоминанием был звон колокола Сорбонны. Он отложил перо, помолился. И с этой минуты наступило помутнение рассудка. Пробуждение трудно, ибо действительность не имеет ничего общего с фантазией. Чернила замерзли. Очаг - без огня. Как же поэт "раздобыл" - оплатил - поленья и хворост? Он поплотнее закутался: так греются бедняки.

Тут мысли спутались в клубок

И разум мой вконец затмило.

Я дописать строки не мог:

Замерзли у меня чернила,

Порывом ветра погасило

Свечу, - хотел огонь я вздуть,

Да где уж там! 1

1 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 32. Перевод Ф. Мендельсона.

Таков образ бедного школяра. Не будем делать из него бродягу. Зима жестока и для самых именитых; люди видели, как секретарь Николя де Байе писал в своих бумагах, между двумя заседаниями Суда, о трудностях жизни профессионала, когда чернила замерзают в чернильницах.

"Реки сковало льдом, и народ в Париже специально переходил во многих местах Сену по льду, как по проезжей дороге. Все время шел снег, причем такого обильного снегопада никто никогда не помнил.

И было очень холодно, так что писцы рядом со своим стулом держали жаровню, где разводили огонь, чтобы не замерзали чернила, но чернила застывали на кончике пера через каждые два-три слова, так что записывать удавалось с большим трудом".

У секретаря есть жаровня. У поэта ее нет. Остается только посмеяться над его невезением. Так как пришло время заканчивать "Малое завещание", он прибегает к выражениям, столь милым сердцу судейских крючков, и берет заглавиями атрибуты своей нищенской жизни. Он вкладывает в эти слова не только всю свою целомудренную скромность, но и жестокий реализм. У него осталось лишь несколько медных монет, однако им приходит конец. Но кто в Париже XV века всегда имел палатку или павильончик, служившие во время войны жилищем, пристанищем для самых знатных баронов? Кто, даже если он не "тощ и черен", как щепка, всегда ест фиги и финики из Испании, которые первоклассные бакалейщики предлагают своим богатым клиентам? И Вийон не нищ, ибо сам себя относит к "средним" парижанам, как если бы он был из удачливых монахов.

Сие в означенную дату