Сильвия Эштон-Уорнер - Времена года

• Название: Времена года
• Автор: Сильвия Эштон-Уорнер
• Издательство: «ПРОГРЕСС»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1979

Роман представляет собой наиболее значительное произведение известной новозеландской писательницы. Здесь повествуется о жизни маорийской деревни, о нелегкой судьбе маорийской молодежи. Рассказ ведется от лица школьной учительницы. Книга построена на живом и интересном материале, позволяющем ближе узнать далекую страну.

---

Сверхмощный стимул. Я едва не лопаюсь от прилива творческих сил. Мистер Аберкромби еще будет гордиться мной. Ради него я согласна заняться любыми исследованиями. В один прекрасный день я преподнесу ему лучшую часть себя, запечатленную на тонких страницах маленьких книжек и в моей «Программе органического обучения». Я докажу ему, что он не зря задал этот вопрос.

Какая волшебная сила извлекла мою душу из бездны отчаяния, куда ее низвергла очередная буря! Я бегу в Селах к своим кистям, объятая «сладостным восторгом, который мысль рождает».

Последние дни осени тяжелы, как ветви с плодами. Как груз Вины дома и в школе. Но хотя Вина больше не расстается со мной на границе школьных владений, где когда-то росли пальмы, а сейчас, почти без участия плотников, растут красивейшие в мире домики для приготовительных классов, хотя теперь Вина терзает меня даже в гостиной, где однажды с вечера до зари лежал в гробу Поль, она не в силах меня раздавить. Меня охраняет верный страж – моя бесценная работа. Сидя в кухне над свиной отбивной, я вновь просматриваю свою программу и изумляюсь ее простоте, удивляюсь, почему никто не составил ее прежде. И одновременно со стуком ножа и вилки в мире позади моих глаз слышится звук, похожий на скрип ржавых петель. Будто в моем классе приоткрывается тяжелая дверь. Будто кто-то ломом приподнимает многопудовую плиту окостеневших правил, традиций и запретов.

А потом перед моим мысленным взором внезапно предстает мистер Аберкромби: высокий, спокойный, седой, он стоит на пороге сборного домика, заложив руки за спину. Видения не оставляют меня. Я сижу в одиночестве, сжавшись в комок, и представляю себе, что вновь заняла достойное положение. Меня наконец признали другие учителя, я заслужила уважение инспекторов. Почтовый ящик у ворот полон писем, в саду раздаются шаги. И внезапно, как налетает ураган, меня начинают душить рыдания, мои прежние безудержные рыдания, от которых нож и вилка прыгают в руках, будто мое жалкое тело и моя истерзанная душа готовы расстаться навеки.

Но как это ни удивительно, мое тело не распадается на части ни на короткое время, ни навеки, равно как и моя душа. Когда буря стихает – будто гроза проносится над моим садом, – я обнаруживаю, что жизнерадостно кончаю свой так называемый ужин, и через минуту уже напеваю, как все нормальные люди. Кстати, по крыше, оказывается, стучит настоящий дождь, и я, не торопясь, отправляюсь навестить свой синий цветник.

В сумерках, под дождем, мне кажется, что дельфиниумы вполне оправились от тропической бури. Как величественно они парят над скромными васильками, колокольчиками и румянкой. Они уже давно непохожи на те белогубые цветы, которые я срезала летом. Осенние дожди потрудились на совесть и добрались до самых корней. Моя поливка – такая малость по сравнению с их всепроникающими струями. Щедрость осенних дождей подобна вдохновенному мастерству старшего инспектора, сумевшего преодолеть мой страх перед «пожаром мысли, что разгорается в беседе». По каким опустошенным просторам разума прошел со мною этот человек. Отец моей творческой мысли. Гость, чьими заботами я узнала, что такое «сладостный восторг».

Дождь полезен корням. И волосам, дождь полезен и волосам. Особенно только что появившимся прядям седины, «этим печальным вестникам». Говорят, лицу тоже полезен дождь, он не обжигает кожу. И не разъедает ее, как слезы. Я думаю об отце своего труда и подставляю голову струям дождя – пальцам любви. Какие неистовые порывы плоти сравнятся со сладостным восторгом, переполняющим душу?

Дождь успокаивает, дождь будоражит. Он уносит в небытие звуки и картины прошлого. Но пока они не померкнут в мире позади моих глаз, не померкнет голубизна второго цветения.

Зима

Мне суждено чужой казаться.

Дж. М. Хопкинс, стихотворение 69

Зима.

И вот на что похож мой сад. Развороченный и пустой. Промокший и жалкий. Цветы покинули его, как меня люди. Я работаю над четвертой частью хрестоматии и пишу добавления к программе, а до меня долетают стоны голых тополей на дамбе и по временам даже хриплый голос реки. Иногда я расстаюсь с волшебной пишущей машинкой, откладываю кисти и дохожу до моста, чтобы поговорить с ним о своих страданиях на языке слез и прислушаться к гулу потока внутри меня. Так сильно нуждается одинокая душа в слиянии с природой.

Но полное одиночество невозможно. Нельзя жить, не познакомившись с жизнью. За долгие годы я изучила язык лет, я знаю, что такое необходимость, я в состоянии приспособиться к ее повадкам, внять ее доводам. Может быть, я уже прибыла на конечную станцию? У меня есть близкие друзья: зима, весна, лето, осень.

Правда, я все-таки ощущаю холод одиночества, но природа не забывает обо мне: проходя по зимнему саду, я понимаю его речь, и мне становится теплее.

«У меня, – пишет Мохи, –

есть новая рубашка.

У мисс Воронтозов

Новая

вязаная кофточка».

Зима дарит мне покой, хотя зимний покой настоян на горечи. Зимой я не должна вставать на цыпочки и тянуться к заоблачным высям. Но зима не в состоянии, подобно весне, облегчить муки моей девственности. Зимние дожди и ветры прекрасно заменяют ливни слез и душевные бури. Но если зима, подобно весне, все-таки в состоянии чем-нибудь облегчить мои муки, так это голубыми просветами неба, которые иногда радуют мои глаза. Невероятно, непостижимо, ни с чем не сообразно, но я полна благодарности к небу. Неисповедимы пути господни!

Серые глаза, веснушки, улыбка и огромные ноги – Рыжик решительным шагом входит в класс, вдребезги разбивает своей веселостью и юностью чопорную торжественность, которую привезли с собой два новых посетителя – инспектора из каких-то учебных ведомств, – и приглашает нас выпить чаю.

– Это Рыжик, – представляю я Рыжика. – Он приносит здравый смысл в этот класс. Его-то нам и не хватало – здравого смысла. Зато теперь все в порядке.

– А вы что приносите? – спрашивает меня более осторожный из двух инспекторов и встает.

Я в тревоге смотрю на Рыжика. И стискиваю руки. Моя новорожденная репутация, которую я пыталась создать себе весь прошлый год, зависит сейчас от шестнадцатилетнего мальчика.

– Рыжик, – молю я своего помощника, – что приношу я?

Рыжик безжалостно медлит, разглядывает стропила, думает.

– Мисс Воронтозов приносит терпение, – бодро отвечает он.

Десять маленьких девочек со здоровыми ножками. Двадцать маленьких девочек со здоровыми ножками. Десять маленьких...

– Мистер Риердон, вы не можете уделить мне минутку? – спрашиваю я директора, вбегая к нему в кабинет во время утреннего периода активной работы.

В сборном домике я подвожу его к Хиневаке, которая стоит у доски; в одной коричневой ручонке она сжимает горсть мелков всех цветов, какие только есть в классе, а другой упорно рисует легион маленьких девочек со здоровыми ножками.

Мне жаль, что эта жизнерадостная зима подходит к концу. Увядшие страсти и засохшие цветы сейчас покоятся в земле. Даже моя незабвенная Вина взяла отпуск, и скорбь по умершему тоже. Конечно, Вина и скорбь покинули меня не навсегда, но сейчас их нет. И я еще не соскучилась по пронзительно-голубым дельфиниумам и чувственно-красной герани, я боюсь, что покой могилы отлетит и страсти пламя зашумит.

Дожди – так успешно состязаются с горестными следами людей, что крошечная частичка моей души, еще не утратившая способности радоваться, радуется изо всех сил. Вот почему жалкий лучик солнечного света, который достигает земли и чуть согревает мои размышления, кажется по контрасту ярчайшим чудом, случайно озарившим мою жизнь.

К чему предаваться скорби зимой, когда почиет любовь? Настанет весна, откроются раны, и слезы польются вновь.

«Мне суждено чужой казаться», но только в мире, который простирается перед моими глазами. В мире позади моих глаз я – душа общества. Каждому хочется побыть со мной. Кто это бежит по истоптанной траве моего сада? Это Поль. Кто это идет, шаркая ногами, по коридору нашей школы? Это господин председатель. Чьи это прозрачные пальцы прикасаются к моей душе в порыве беззастенчивой любознательности? Это лепестки цветов, которые посадил для меня директор. Что это за огромный манекен в сером твидовом костюме стоит в дверях моего класса? Это старший инспектор. Кто этот темнокрылый возлюбленный, прильнувший к моим волосам? Это Юджин. Мой разум «разверзает мрак небес».

«Мне суждено чужой казаться» – какой резкий, какой пронзительный возглас! Но в убежище моего разума слышатся спокойные негромкие голоса.

Снова весна

Хранить неуслышанным.

Дж. М. Хопкинс, стихотворение 69

А к нам снова пришла весна и снова вдохнула в нас жизнь, и утром, когда я, покончив со всеми приготовлениями, спускаюсь по ступенькам заднего крыльца, мой взгляд останавливается на дельфиниумах. Они наводят меня на мысль о мужчинах. Так пышно они расцветают летом и потом второй раз осенью, так стремительно осыпаются зимой, так безоглядно вновь рвутся к небу в пору роста, что в моих глазах они олицетворяют любовь. Сейчас они еще дети, но я не могу забыть, как явственно напоминает пронзительная голубизна их цветов просветленную страсть. Моя жизнь до того убога, что я заранее ослеплена предстоящим голубым пиром, голубым праздником, который приходит с ними в мой сад.