Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1

• Название: Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1
• Автор: Катарина Фукс
• Издательство: Континент-Пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7056-0017-8

Не одно поколение женщин всего мира зачитывалось американским бестселлером Кэтлин Виндзор «Твоя навеки Эмбер». Приключения капризной и своенравной красавицы, фаворитки короля Англии Карла II и вправду очень занимательны. Но, увы, они обрываются на самом интересном месте. Остается только гадать, что же случилось дальше с герцогиней Эмбер, последовавшей за своим возлюбленным Брюсом Карлтоном в далекую Америку. Не стоит мучить себя понапрасну. Лучше раскройте роман немецкой писательницы Катарины Фукс «Падение и величие прекрасной Эмбер», и тогда вы узнаете, что же случилось с Эмбер в Америке, как она попала в Испанию и какие невероятные приключения ожидали ее в сказочной России. Этот роман можно читать не только как продолжение «Твоей навеки Эмбер», но и как вполне самостоятельное захватывающее произведение.

---

Я снова надавила на кнопку звонка. И вдруг – шаги. Я испугалась. Захотелось стремглав кинуться вниз. Почудилось, что сейчас из квартиры появится какое-то страшное существо; или еще хуже – странный, загадочный и зловещий человек, которого я знала под двумя именами: Иоганна Вахта и Джона Рэндольфа, затащит меня вовнутрь и там… произойдет что-то ужасное. Мне представлялось что-то вроде вампира, пьющего кровь из моей прокушенной шеи. Я готова была уже сейчас кричать от ужаса.

Между тем, дверь распахнулась. Я увидела Джона. Он был в пальто, осунулся, показался мне каким-то вялым и равнодушным.

– Здравствуй, Кати, – равнодушно поздоровался он. – Ты застала меня случайно. Я зашел взять несколько книг, чуть не забыл их.

Он не приглашал меня войти. Я растерялась; не знала, как мне держаться. Было странное нелепое ощущение, будто он и не помнит всего того, что произошло здесь, в этой квартире, всего несколько дней назад! Я хотела было выразить ему свое соболезнование, и вдруг удивилась тому, что сама не оплакиваю Эмили, словно она никогда не существовала, никогда не дружила со мной. Я вдруг каким-то наитием осознала, что не должна ничего говорить об Эмили, о ее смерти. Но что же делать? Просто уйти? О, господи, как все это странно, нелепо! Надо было уйти. Но я никак не могла себя заставить сделать это. Просто уйти. Просто повернуться и уйти.

Я чувствовала, что Джон не испытывает ко мне злобы или ненависти. Он просто ничего не испытывает ко мне. Совсем ничего. А я? Да, в сущности, и я…

Необъяснимо! Может быть, будь я постарше и поизощренней в женских интригах (кажется, это можно назвать именно так), я бы придумала какой-нибудь ход, чтобы вызвать Джона на большую или меньшую откровенность и хоть немного прояснить для себя картину происходящего. Но я была совсем молода и неопытна. Я пребывала в недоумении. Мне казалось, что из романов я знаю если не все, то по крайней мере довольно много о том, как могут развиваться отношения мужчины и женщины, как они встречаются, любят друг друга, и наконец – как расстаются. Я знала, что ссоры и само расставание порою повергают влюбленных в отчаяние. Но то, что сейчас происходило со мной, я не могла объяснить. Мне было попросту все равно. В тот день я поняла, что самое безысходное отчаяние лучше этого отупения и прохладной пустоты.

Но никаких вариантов не осталось. Надо было идти. И тут я вспомнила! Нет, я заговорила об этом вовсе не потому, что воспринимала это как предлог остаться подольше с Джоном. Просто во мне проснулась та аккуратистка Катарина, в которой мать, отец, учительницы из пансиона воспитали неодолимое отвращение к любому беспорядку, а тем более к тому, что хотя бы отдаленно могло напоминать кражу.

– Я хотела бы вернуть рукопись, – произнесла я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал совсем обыденно, «как всегда».

– А, это, – откликнулся Джон с такими интонациями, словно разговаривал с посторонним и даже докучным человеком. – Ты можешь оставить это себе.

Все! Нить оборвалась. Надо было уходить. Что я могла ему сказать? Что я все равно хочу вернуть эти папки? Но это было бы ложью. Не то чтобы я желала сохранить их как память о нем, но вовсе не намеревалась вручать их ему насильно.

И тут снова проявился во всей красе мой странный и причиняющий мне столько неприятностей характер. Я вдруг совершенно непоследовательно и нелогично заговорила о данной мне рукописи. Заговорила даже с некоторой горячностью. Почему? Быть может, таким образом проявлялось неосознанное желание отомстить Джону. Но за что? Просто за его внезапную и необъяснимую холодность. Хотя ведь он не сделал мне ничего дурного. Короче, я вела себя, словно капризный избалованный ребенок.

– Эта рукопись кажется мне странной, – я машинально сняла перчатки, сунула их в карман пальто. – По-моему, это подделка или даже мистификация. – Я ждала, что Джон заговорит, прервет меня, возразит, но он прохладно молчал и, наверное, именно это и заставляло меня горячиться. – Мне кажется, что и та старинная рукопись, которую ты мне показал, вполне может оказаться поддельной; ты должен показать ее какому-нибудь сведущему архивариусу…

– Зачем? – вдруг спросил Джон.

– Чтобы узнать, подлинна ли она, – продолжала горячиться я. – В тексте, который ты мне дал, столько странностей, несоответствий во времени, нелепостей…

– А в жизни меньше? – прозвучал холодный и насмешливый голос Джона.

Мы по-прежнему стояли у дверей на лестничной площадке, он не приглашал меня войти. Это все было унизительно для меня, я ничего не понимала. Надо было уйти, но я, как ребенок (опять же), продолжала спорить, противоречить Джону.

– Что значит это «меньше»? – спросила я почти задиристо.

– Меньше странностей, несоответствий во времени, нелепостей?

– «В жизни бывает все», – эту фразу я слышала от покойной бабушки, и фраза эта, в сущности, ничего для меня не значила. – В жизни бывает все, – повторила я упрямо, – но я говорю о вполне конкретном предмете, о том, является ли рукопись подлинной…

– А жизнь является подлинной, ты уверена? – насмешливо бросил Джон.

– Эта рукопись – подделка! – я чувствовала, что вот-вот позорно разрыдаюсь.

– Кати, а вся наша жизнь, твоя и моя, разве это не подделка? Разве это именно та жизнь, которую мы бы желали прожить? Или вся эта горечь, тоска, затруднения и скука являются непреложным доказательством подлинности жизни, которую мы ведем?

Я уловила в его голосе теплоту. Мои гнев и отчаяние испарились.

– Да, – сникла я, – ты прав…

– Прощай, Кати, – сказал он. – И не думай обо мне плохо. И прости за то, что я ничего не могу объяснить.

Он протянул руку. Я почти машинально пожала ее. Он быстро вошел в квартиру. Дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Спускаясь по лестнице, я вдруг обнаружила, что почти преисполнена гордости. Еще бы! Кто из моих соучениц мог бы похвалиться подобным жизненным опытом! Что они могли пережить? Банальные любовные ссоры, хныканье и взаимные обиды. Я же пережила нечто странное, необычное, даже необъяснимое.

Я понимала, что ничего этого делать не следует, но даже когда я узнала из нескольких случайно оброненных фраз в университетских разговорах, что Иоганн Вахт оставил учебу и уехал (как говорили, в Берлин); я все равно несколько раз, стыдясь самой себя, приходила в знакомый дом и, замирая от неловкости, надавливала на кнопку звонка. Ответом мне было мертвое молчание. В последний раз дверь открыла незнакомая пожилая женщина – квартира была сдана новым жильцам. Я извинилась, оправдалась тем, что ошиблась дверью, и больше не приходила сюда.

Прошло лет пятнадцать. Как говорится, много воды утекло. Я успела выйти замуж и даже расстаться с мужем, успела приобрести кое-какой жизненный опыт. Я стала писательницей и даже приобрела некоторую известность.

Рукопись, когда-то подаренная мне Джоном, хранилась у меня. Иногда я вспоминала друзей моей юности, Джона и Эмили, мне было жаль Эмили, я по-прежнему не понимала, что же, собственно, произошло. Впрочем, с течением времени это почти перестало занимать меня.

Иногда мне приходило в голову, что рукопись можно издать. Это было занимательное повествование, оно несомненно имело бы успех. Но меня останавливало то, что рукопись все же являлась формально собственностью Джона и Эмили, и даже своего рода семейной реликвией (конечно, если все, что Джон и Эмили когда-то рассказали о себе, действительно было правдой).

Но когда переменчивая судьба занесла меня в Лондон, я твердо решила разузнать о Джоне. У меня была конкретная причина для поисков: я хотела получить разрешение на публикацию рукописи. Но в то же время я отдавала себе отчет в том, что хочу после стольких лет увидеть Джона; посмотреть, какое я произведу на него впечатление в своей новой роли независимой и почти уверенной в себе женщины. И кроме того, может быть, я наконец-то узнаю, почему он так странно повел себя тогда…

Но, увы, поиски ни к чему не привели.

Более того, выяснилось, что графский род Элмсбери существовал лишь на страницах американского романа. Никаких следов Джона и Эмили Рэндольф обнаружить не удалось. Я не нашла в библиотеке даже той маленькой пасквильной книжицы, изданной в восемнадцатом веке. «Должно быть, это и в самом деле редкое издание», – подумала я иронически.

Итак, что же мне оставалось делать? Кем были на самом деле Джон и Эмили (или Иоганн и Эмилия)? Англичанами? Немцами? Чудаковатыми романтиками? Или опытными шпионами? Или просто неопытными молодыми людьми, случайно замешавшимися во что-то странное? Должно быть, я уже никогда не узнаю. Во всяком случае, они, конечно, были братом и сестрой, и, наверное, даже близнецами, как сами уверяли; об этом свидетельствовало их несомненное сходство.

Теперь я могла считать себя с полным правом хозяйкой странной рукописи. И я решила опубликовать ее. В конце концов, рукописи для того и существуют, чтобы их публиковали, а затем читали.