Энтони Бёрджес - М.Ф.

• Название: М.Ф.
• Автор: Энтони Бёрджес
• Издательство: ЗАО Изд-во Цептрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-227-01805-7

После студенческих волнений 60-х годов миру необходимо обрести свое лицо. Юный Майлс Фабер – интеллектуальный первопроходец, он призван очистить цивилизацию от эдипова комплекса и обрести право на свободу личности, любви и творчества.

---

Доктор Фонанта улыбнулся окружающим, но не сделал никакого особого жеста, который указал бы на роль, сыгранную мною и Катериной, а фактически, мной одним, в суматошном конце доктора Гонци. Я в душе склонил голову, серьезно почтив его счастливое освобождение, потом позволил сердцу подпрыгнуть, ибо мое собственное освобождение не могло отложиться надолго. В каком-то воображаемом углу арены, прячась за старшими, слоновий паренек по-прежнему слушал свое маленькое радио. Я гадал, как отнеслись к новостям на Кастите.

– Мисс Эммет, – говорит Катерина, – как мисс…

– Лучше, моя дорогая, надеюсь, скоро сами увидите.

Я сказал:

– Мы оба с моей новобрачной. Хорошо бы отправиться по обычаю на супружеское как бы ложе.

Фраза, несмотря на тмезис,[91] прозвучала слишком литературно для бедного Лльва, поэтому я ее квалифицировал двумя-тремя иконографическими бедренными толчками и разинутым в ухмылке ртом, пару раз для надежности чмокнув по-зулусски. Доктор Фонанта с радостным сожаленьем сказал:

– Ах, дорогие мальчик и девочка, – я уже с ними знаком, леди и джентльмены, у них много прекрасных качеств, – необходимо исполнить определенные светские брачные церемонии, такова традиция цирковых свадеб. Во-первых, спеть эпиталаму. Кстати, тут у меня есть подобное сочинение, свеженаписаное, и его написание послужило одной из причин моего опоздания. Итак, свободно звените бокалами, при всей моей слабости, по этому случаю голос мой далеко разлетится.

Вот уж действительно слава богу. Доктор Фонанта вытащил из внутреннего кармана отпечатанный на машинке листок, потом ему пришлось включить спрятанный микрофон. Пока компания от души выпивала, он продекламировал стих по-английски с французскими интонациями:

Духи брака пусть возложат
Милость, счастие на ложе,
Где та пара будет гостью,
С юной плотью, с юной костью,
Свежий цветик розмарин,
Один уже не один
В обусловленном союзе…

Я ничего не мог поделать. И вскричал своим собственным голосом:

– О боже, подумать только, что вам хватило смелости ниспровергать гения, подобного Сибу Легеру…

Реакция была разной. Большинство, видно, думало, будто я разыгрываю дурной невоспитанный номер, некоторые взглянули на меня новым прищуренным взглядом, другие слишком плохо знали английский, чтобы уловить хоть какую-то разницу между этим и регулярным Л львом. Царица Птиц ничего не выдала. Доктор Фонанта добродушно сказал:

– Отлично, мой мальчик, не будем читать постельных стихов. Давайте-ка мы вас, вернее, вы сами давайте, ложитесь в постель…

Он кивнул руководителю оркестра, налитому пивом мужчине, сбросившему свою лягушачью куртку. Дирижер встряхнулся, заставил оркестрантов опять задудеть, загреметь тот же свадебный марш. Доктор Фонанта крикнул, перекрикивая его:

– Отведите их для счастливого сочетания браком.

Меня сразу с легкостью подхватил превосходно развитый человечек, несомненно, проделывавший подобные вещи профессионально. Впрочем, как и слоновьи танцы, вышло слишком профессионально. Вскоре меня отдельно и грубо тащили разнообразные бандиты, Катерину – намного нежней, даже с сочувствием, – команда, составленная из всех дам труппы, за исключением Эйдрин. Ее не было видно, она исчезла с птичьей внезапностью. Пока мы двигались к выходу за ареной, явился Великий Вертун с одной целлулоидной куклой со свадебного торта, зловеще ухмыльнулся всеми зубами, вытащил из кармана зажигалку, чиркнул, зажег и уничтожил куклу меньше чем за секунду. Я сказал:

– Может, не ту выбрал, ты, дерьмомозговый, салямизадый, обожравшийся мортаделлы ублюдок.

Был в тот вечер фейерверк, с грохотом раздиравший тяжелую парчу воздуха. Доктор Фонанта, толкаемый рядом Умберто, заметил счастливое совпадение праздничных вспышек, росчерков в небе, сиреневых вспышек, но еще более счастливое совпадение шума. Он сказал:

– Во всем этом можно увидеть, вернее, услышать, кошачий концерт. А теперь, леди и джентльмены, рысью их.

И мы запрыгали бегом, Катерина слабо охала ох-ох-ох-ох, по дороге к стоянке трейлера, остановились перед дверцей прекрасного синего передвижного жилого люкса восьми футов высотой и двадцати длиной. Следовавший позади Дункель, несколько подавленный (возможно, массовыми faux pas[92] покойного доктора Гонци, нечестность которого наконец ему открылась), вышел вперед с ключом, открыл, включил свет. Доктор Фонанта сказал:

– Теперь, может быть, дамы окажут невесте любезность, подготовив ее к завершению радостного события.

Хихикая, дамы ввели, поставив теперь на ноги, Катерину, продолжавшую слабо охать ох-ох-ох-ох, а потом резким выдохом нет, и опять нет, в широкую перспективу тени и мягкости. Потом дверца закрылась, я остался с мужчиной, бросившим меня точно так же, как однажды у меня па глазах заскучавшая обезьянка бросила игрушечную собачку, украденную у своей матери, – поддерживавшие руки утратили интерес, передали ношу воздуху, удар, визг. Я поднялся, отряхнул костюм Лльва, увидел, что Умберто протягивает мне выпивку в серебряной фляжке.

– Хватит, старик, – сказал я. – Довольно с меня на один вечер.

– U trink.[93]

И клянусь богом, пришлось. Оказалось, все в порядке: шерри-бренди с каким-то металлическим привкусом, только я в самом деле уже много выпил. Надо было напиться пьяным. Доктор Фонанта сказал:

– Как говорится, немецкий кураж. Ну, едва ли вы упрекнете меня, если я прочту часть своего стихотворения, адресованную одному жениху.

В руках у него была бумажка. Читал он почти свистящим шепотом, довольно далекий шум ничего для него не значил. Сильный мужчина, который меня поднял, а потом бросил, стоял поблизости, сложив руки и ухмыляясь. Доктор Фонанта продекламировал:

Даришь ты сладкую боль,
Царства ян лихой король,
Инь уже завоевал,
Прежде чем вошел и встал,
Облекаешь ты с колен
Нераздельный ноумен[94]
В некое подобье Фрины,
Утонув в пуху перины.
Требуй от Елены ласки!
Всякое обличье – маска,
Даже сибса[95] молодца
Меч ждет ковки кузнеца.
Хомо фабер, оранг тукан,
И, пока он не достукан,
Но по Божьей заготовке
Ждет охотно перековки…

– Что это? – слабо спросил я. – Что там за слово, за имя… Может быть, я неправильно понял все строчки, но уверен, что в них… – Несомненно, я был очень пьян. Циркачи засмеялись. А потом дверь открылась, и дамы, тоже смеявшиеся, вышли, давая понять, что мне можно зайти, и я где-то на фоне услышал богатый голос отца Костелло, пропевший:

– Бог в семени твоем проистекает.

А потом очутился в трейлере, яростно, но беззвучно захлопнув за собой дверцу, и оказался лицом к лицу с бедной испуганной Катериной, – голой, и? сколько можно было судить по аккуратной стопке одежды на встроенном в стенку сиденье, – натянувшей простыню до подбородка. Освященный временем бесполезный щит против входящего мужчины.

– Я должен, – сказал я, плюхаясь на то самое сиденье, где лежала ее верхняя и нижняя одежда, – подумать.

– Ох, в какую беду ты ты…

– Подумать, – рявкнул я, – мне надо подумать.

Вокруг трейлера трещали ракеты, петарды, шумел расходившийся простой цирковой народ, отправлявшийся прикончить шампанское. Внутри вся возможная в передвижном доме роскошь – белые коврики из овчины на мраморном наборном полу, прекрасная двуспальная кровать с черными шелковыми наволочками и алыми с белым и золотом покрывалами, сложная стенная панель управления радио, светом, тостером, чайником; скользящая дверца небольшого бара. Были там гобелены – фламандская сцена охоты, мифологическое обнаженное сборище с виноградными гроздьями, винными чашами, – а также несколько хороших репродукций современных художников вроде Ростраля, Омбро, Индигена. Но ни окоп, ни фонарей, ничего, что именуется трейлером. В углу прочно встроенный стол, полный папок шкафчик с застекленными дверцами. Эту кабинку уменьшенного размера, статичную, можно было назвать будуаром. Тяжелая расшитая гардина вела, наверно, в кухоньку и ванную. В первой, я был уверен, должны быть деликатесы от Фортнума и Мейсона, включая роскошный сорт чая «Ассам» или «Кэмерон Хайлендс»; во второй должны были сверкать красивые бутылочки – «Пиналт», «Диван», «Инког», «Про энд Кои», «Рондо».

– Думаю, – сказал я.

И тут меня поразило то, что должно было поразить в отеле «Батавия», – смысл слова Тукань, фамилии цыпки Карлотты. Означало оно то же самое, что означало слово Faber, – производитель. Меня поразил мой собственный поступок до того самого протеста альфреско, – ответ на то, что не имело верного ответа; сомневаюсь, знал ли ответ профессор Кетеки. Косолапый мужчина однажды ответил на безответный вопрос, и ему пришлось переспать с собственной матерью.[96] Загадки тут с другой целью, – не для ответа. Вроде тех самых не терпящих прикосновения стенных панелей, устанавливаемых в огромных постройках современного мира, которые можно признать рационализированным переводом на другой язык существующего в природе порядка, панелей, украшенных предупреждающим знаком Банды Черной Руки, – череп, скрещенные кости, стилизованный штрих молнии. Пятьдесят миллиардов вольт, смертельно опасно. Что касается тирана с опухшими йогами, во многом ли его можно винить? Если б он не ответил, не трахнул бы свою мать. Если бы не ответил, был бы съеден заживо. Выбирай, старик. Я должен был ответить на последнюю загадку доктора Гонци, хотя в первый раз рисковал быть съеденным заживо. Я действовал лучше «опухшей йоги», по это никакой разницы не составило. Мне нет прощения. Я ответил на безответное, а на проклятое безответное часто столь же легко ответить, как на чепуху 4-2-3, ответ на которую принес в греческое царство чуму, голод, слепоту, смерть. Что распускается под дождем? Зонтик. На этом можно выстроить целый трагический цикл. Загадка становится безответной не из-за трудности, а из-за отсутствия на загадку ответа.