Вячеслав Шишков - Угрюм-река

• Название: Угрюм-река
• Автор: Вячеслав Шишков
• Жанр: Историческая проза

«„Угрюм-река“ — та вещь, ради которой я родился», — говорил В. Я. Шишков. Это первое историческое полотно жизни дореволюционной Сибири, роман о трех поколениях русских купцов. В центре — история Прохора Громова, талантливого, энергичного сибирского предпринимателя, мечтавшего завоевать огромный край. Он стоит перед выбором: честь, любовь, долг или признание, богатство, золото.

Произведение написано в традициях авантюрного романа; по нему снят любимый не одним поколением зрителей прекрасный фильм.

---

Кирпичный чай, вскипевший на керосинке, ароматичен, крепок. Гость положил в стакан два больших куска сахару, сказал:

— А по-моему, вы, любезный мой Иван Иваныч, не правы. Ей-богу, не правы. Ни черкесец, ни Прохор Анфису не убивали. Убил ее тот, что сгорел. Может быть, хахаль ее, царство ей небесное. А может, и не он; может, каторжник какой, бродяга из тайги. Мало ль их тут шляется. И убил с целью ограбления. Попомните-ка это. А ежели так, то — фють! — концы в воду, и все чище чистого обелятся сразу, и вам, окромя нижайшей от Громовых благодарности, никакой канители. Подержите-ка, говорю, вы это в уме, зарубите-ка это на носу. — Иннокентий Филатыч даже сглотнул слюну от удачно пришедшей ему мысли и заерзал на стуле. — Ну, а скажите, ради бога, вы тщательно производили обыск у покойницы между ее смертью и пожарищем, будь ему неладно? — настораживаясь и побалтывая ложечкой в стакане, спросил купец.

— Что это, допрос? Прошу вас, Иннокентий Филатыч, без допросов… И вообще… Я не должен бы вам…

— Какой, к шуту, допрос… Что вы, что вы! — замахал на него клетчатым платком купец и облегченно по-сморкался. — А просто так….

Черные глаза его сегодня на особицу лукавы: в них горел купеческий хитрый ум. Белая борода аккуратно подстрижена. Румяные пухлые щеки в густой серебряной щетине. Седая голова не причесана, вихраста, на толстой шее бронзовая медаль. Пальцы рук коротки, но зорки и блудливы. Перстень с бирюзой. Поношенный сюртук. Сапоги бутылками ловко начищены ваксой «молнией».

— Так как же? Был перед пожаром обыск-то? Следователь отхлебнул чаю, убавил огонь в лампе и уставился взглядом в угол, в тьму:

— По правде вам сказать, я, к сожалению, дал маху. Обыска пред пожаром не было… Да и кто мог предвидеть пожар?

— Не было?! — привскочил купец с обжигающего стула и из пятисот рублей мысленно отбавил еще двести.

Следователь вынул из-за рубахи термометр и стал его внимательно разглядывать.

— В сущности, — сказал он, — производить обыск было бессмысленно: об имуществе убитой осведомлен лишь Петр Данилыч, ну, еще, пожалуй, его сын. И только. А они оба больны. Так что путем обыска вряд ли предварительное следствие могло установить факт похищения имущества у пострадавшей… Тридцать восемь шесть десятых — Опять вверх пошла.

— А документик?! — вновь подскочил купец. — Ведь тот документик мог в лапы вам попасть. Вот в чем суть-с.

Следователь неприятно сморщился и промолчал. Потом сказал, слегка ударяя ладонью в стол:

— Только имейте в виду: этот разговор между нами. И чтоб никому ни-ни… Поняли?

— Понял, понял… И, выходит, значит, так. — Иннокентий Филатыч встал, со всех сил потер кулаками поясницу, выпрямился и мелкими шажками пробежался взад-вперед по комнате, чуть задержавшись на ходу у неряшливой кровати следователя. Оправив смятую подушку, он сказал:

— Выходит так. Убийца грянул из ружья и убежал — кто-то помешал ему: не удалось обворовать. А потом, на следующую ночь взял да и залез опять… Караульного подпоил, конечно, или обманул, уж я не знаю как… может, поделиться обещал…

— Караульный арестован.

— Значит, залез с отмычкой и стал второпях хозяйничать… Богатства много, а страшновато: покойница лежит, отмщения просит, жуть на душу наводит. Он, для храбрости — к шкафу, а в шкафу вин, наливок сколько душе желательно, а жулик — пьяница. Вот и дорвался… Тут ему башку-то и ошеломило — сразу, как баран, округовел. Здесь сундук, там гардероб, темно, снял лампу с керосином, да и кувырнул ее… Вот и… А тут покойница из гроба поднялась, держит его, не пускает. Ну, может, сам к ней приполз — медальоны с нее разные снимать… А огонь пуще, дым, смрад… Тут грабителю и карачун… Вот и все… Так или не так? Давай руку! Видишь, я тебе убийцу разыскал… — и старик вопросительно захохотал, поблескивая желтыми зубами.

— Да, правильно… — раздумчиво проговорил следователь. — Может быть, и так. Сейчас, сейчас… Кверху, дьявол, идет.

— Кто идет?

— Температура. Сейчас, сейчас… — следователь отметил на графике точку и провел синим карандашом черту; руки его дрожали. — Тридцать восемь шесть десятых… Ну-с?

— И он поднял болезненно раскрасневшееся серьезное лицо свое на собеседника.

— Вы слышали, что я говорил-то?

— Конечно, слышал. Ну-с?

— Вот так и действуй. А мы тебе…

— Я, возможно, так и стал бы действовать. Возможно… Но вот в чем дело… — Следователь, торжествующе играя густыми бровями и морщинами на лбу, достал с этажерки старенький портфель. — Вот видите, газета без уголка. Я взял ее у Прохора Петровича, при допросе. А вот и уголочек.

— Ну, что ж из этого?..

— Его нашел я в комнате потерпевшей. Он был в качестве пыжа в ружье убийцы… Видите, обгорел с краев. Значит? — и следователь поджал губы в уничтожающей гримасе.

— Ну что ж из этого?..

— Значит!

— Ну что ж из этого?.. — мямлил, толокся на месте язык купца. Всерьез испугавшись, он мысленно прибавил к тремстам рублям еще пятьсот, еще пятьсот и тыщу. Вдруг уши, его покраснели, жилки забились в висках, зрачки расширились и сузились. — Гляди, гляди! — резко вскричал он, приподнимаясь, и ткнул перстом в окно, за которым мутнел поздний вечерний час. — Отец Ипат… Пьяный!..

— Нет, кажется, не он, — повернулся, уставился в окно и следователь. Его крепко лихорадило.

— Нет, он… Нет, не он… Это дьякон…

— Какой дьякон? — спросил следователь, протирая глаза.

— На поминках, из города выписывали… И с монашкой!..

— С какой монашкой?

— На поминках… Видишь, видишь, что он разделывает? Кха-кха-кха…

Меж тем пальцы купца работали с проворством талантливого шулера. Он быстро глотал чай, давился, перхал, кашлял, глотал остывший чай, давился, крякал.

Следователь круто отвернулся от окна.

— Вот я и говорю, — перехваченным голосом сказал купец, как гусь вытягивая и втягивая шею. — Вот я и…

— Где?! — будто из ружья выпалил следователь, и охваченные дрожью руки его заскакали по столу. — Бумага, клочок, пыж?! — Одной рукой он сгреб купца за грудь, другой ударил в раму и закричал на улицу:

— Десятский! Сотский! Староста!..

— Иван Иваныч, друг… Ты сдурел. Я тебе тыщу, я те полторы, две…

— Эй, кто-нибудь!.. За приставом!..

— Да что ты, сбесился, что ли? Пожалей старика… Что ты, ангел… Лихоманка у тебя. Тебе пригрезилось… Три тыщи хочешь?

Ребятишки молниями полетели по селу. Первым прибежал урядник. За ним — сотский и двое крестьян. За ними — доктор.

Самый тщательный обыск никаких результатов не дал. Иннокентия Филатыча раздели донага, перетрясли всю одежду — пропажи не нашли.

Иннокентий Филатыч падал на колени, плакал, клялся и божился, призывая на седую голову свою все громы, все невзгоды. Какой документ? Какой пыж? И за что так позорят его незапятнанное имя? Его сам губернатор знает, он с преосвященнейшим Варсонофием знаком… Да чтобы он… да чтоб себе позволил?! Что вы, что вы, что вы!.. Господин урядник, господин доктор, будьте столь добры иметь в виду!.. А следователь невменяем, он же совершенно нездоров; нет, вы взгляните, вы взгляните только, который градус у него в пазухе сидит…

Однако Иннокентий Филатыч был арестован и заперт в узилище бок о бок с Ибрагимом-Оглы.

Следователя доктор уложил в кровать. Температура больного подскочила на сорок и три десятых. Следователь бредил:

— Я, я, я… Марью Авдотьевну сюда подать! Наутро пристав получил от Прохора Петровича из рук в руки пятьсот рублей задатку.

— Федор Степаныч, вы пока имеете за мной еще пятьсот рублей. Не оставляйте меня…

Я один ведь… И не считайте меня, пожалуйста, преступником. Я чист, клянусь вам.

Пристав выходил через кухню. Десятский бросил ложку, стиснул набитый кашей рот, быстро вскочил из-за стола, одергивая рубаху.

— Карауль… В оба гляди за мальцом!..

— Сл…ш…юсь… Кха, чих!

Утром же, через час после полицейского визита к Прохору, Иннокентий Филатыч Груздев был освобожден. Пристав даже извинился перед ним: конечно же, тут явное недоразумение, мало ль что следователь мог выдумать в бреду… Ну, допустим, уголочек неприятной бумажки, правда, был, так ведь следователь мог во время пароксизма бросить его в печь или, извините за выражение, взять, да и… тово.

Иннокентий Филатыч вполне согласился с резонными доводами пристава, по-приятельски простился с ним, оставив в начальственной ладони сто рублей, и заспешил в отдаленность в укромное местечко, в лес: его желудок издавна привык к регулярной работе по утрам. Освободившись от некужностей, он тщательно исследовал их. Никаких остатков окаянного пыжа не оказалось, пыж за ночь переварился целиком. Вот и хорошо.

В качестве злостного свидетеля оставался еще учитель Пантелеймон Рощин. Иннокентий Филатыч, толстенький, веселый, в бархатном купеческом картузике, пошел после обеда к учителю для дружеских переговоров. Что произошло там — неизвестно, только священник с дьяконом, вместе проходя мимо учительской квартиры, видели, как Иннокентий Филатыч катом катился по лестнице и прямо вверх пятками — на улицу.