Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

• Название: Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
• Автор: Алексей Мусатов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

В первый том Собрания сочинений А. И. Мусатова входят повести «Большая весна» и «Земля молодая».

Вступительная статья Вл. Николаева.

---

Степа шел все быстрее.

Осталось лишь миновать колодец с позеленевшей, обомшелой колодой, кучу бревен, палисадник у избы Ветлугиных — они были соседями Ковшовых, — и перед ним откроется родной дом. Небольшой, в три окна, срубленный из толстых бревен, с сизой взъерошенной крышей из дранки. К стене прибит кусок жести, и на нем нарисован багор — знак того, что хозяин дома должен являться на пожар с багром в руках.

Но что это? Степа остановился и зачем-то глубже нахлобучил фуражку: избы с багром не было.

Ее место занимал огромный, в шесть окон, дом, обитый свежим тесом и покрытый железом.

По углам дома ослепительно сияли на солнце оцинкованные водосточные трубы. Наличники с затейливой резьбой, окрашенные в ядовитый зеленый цвет, как венки, облегали окна. Застекленные террасы, точно крылья, выросли у дома справа и слева. Степа понял, что это дядин дом, стоявший с ними по соседству, за эти годы, пока он не был в деревне, пополнел, раздался в боках, напялил на себя новенькую, нарядную одежду, но по-прежнему выглядел все таким же неуклюжим, приземистым и некрасивым.

Степа с недоумением оглянулся на Таню.

— А нашу избу снесли, выходит? — спросил он, не скрывая обиды.

— Нет, она здесь... Под одной крышей с дядиной... — И Таня объяснила, что произошло.

Избы их отца и дяди Ильи стояли на одной усадьбе, отделенные узким проулком. Дядя все твердил, что без хозяина дом — сирота, что без присмотра братнина изба пропадет. Наконец он уговорил свою старуху мать, подвел обе избы под одну крышу и обил их снаружи тесом.

— А кто живет в нашей избе? — спросил Степа.

— Я с бабушкой, да еще дядины дочери, — сказала Таня. — Дядя говорит, теперь наш дом сто лет стоять будет.

— Сто лет... — грустно усмехнулся Степа. — Только его не увидишь больше. Запрятали, запаковали...

Подошли к крыльцу. Калитка была на замке.

Таня заглянула под ступеньку, пошарила в водосточной трубе — ключа нигде не было. Она растерянно пожала плечами: как же теперь войти в дом? Прошла вдоль проулка, посмотрела в огород, и вдруг лицо девочки просветлело. Она поманила к себе Степу.

На огороде, у бревенчатой, прогретой солнцем стены старой бани, словно у теплой печки, сидела на бревнышке бабушка Евдокия.

Степа улыбнулся — пожалуй, впервые за этот день так широко и радостно — и распахнул дверцу в огород. Таня сделала предостерегающий жест:

— Тихо... Не буди ее!

Бабушка дремала. Платок сполз у нее с головы, обнажив седые редкие волосы. Очки в жестяной оправе еле держались на кончике носа. Корзина, которую она плела, откатилась далеко в сторону.

Таня и Степа на цыпочках подошли к бревну и присели рядом с бабушкой.

— Как она? — вполголоса спросил Степа.

— Ноги болят, глаза видят плохо. Вчера с крыльца оступилась... «Чего-то, говорит, ступенек мало стало».

— А это зачем? — Степа показал на кучу тонких, гибких прутьев.

— Бабушка, она такая — часу без дела не посидит. В поле ее ноги не пускают, так она корзины плетет... И меня научила...

Бабушка, разомлевшая от сладкой дремы, что-то бормотала во сне, вздрагивала и все больше склонялась на Степино плечо. Степа замер и, стараясь не разбудить ее, осторожно обнял за спину.

«Совсем старенькая стала», — с нежной жалостью подумал мальчик, и ему показалось, что он уже куда сильнее бабушки.

А ведь когда-то все было по-иному. Сколько раз Степа с Филькой, прокаленные солнцем, с зазеленевшими от травы рубахами и штанами, с боевыми царапинами и ссадинами на руках и ногах прибегали к бабушке в этот самый огород и взахлеб рассказывали о событиях дня: где побывали, что видели, с кем подрались...

Нередко возникали и жалобы. Филька плакался бабушке, что братец чуть не утопил его в бочаге, а Степа умолял бабушку поровну разделить все цветные стеклышки, пузырьки и бабки, которые захватил своевольный Филька и спрятал в потайном месте.

Бабушка, тогда еще сильная, с острыми глазами, громким голосом, терпеливо выслушивала внуков, мирила их, когда нужно, щелкала по затылку и не очень больно драла за уши, потом по очереди вытаскивала у мальчишек занозы, смазывала топленым маслом ссадины, прикладывала к синякам холодные листья подорожника.

И день, полный трудных дел и необыкновенных приключений, обычно заканчивался для ребят у теплой и такой уютной стены старой бани, где бабушка рассказывала бесконечную сказку про молодца-огольца, который никогда не плакал, не жаловался, но и в обиду никому не давался. И внучата сладко засыпали под певучий бабушкин говорок. Но все это было очень давно.

Степа помнит только, что они жили тогда в большом сумрачном доме, где в стенах зияли широкие щели, полные рыжих тараканов, а потолочные матицы прогнулись и поддерживались дубовыми подпорками.

Старшим в доме был дедушка Ефим — сердитый, лохматый старик, который покрикивал на своих взрослых сыновей Илью и Григория, так же как отцы, в свою очередь, покрикивали на Фильку и Степу.

Потом дедушка Ефим умер, и братья решили делиться. В доме Ковшовых тогда было шумно целый месяц. Илья и Григорий вымеряли веревкой усадьбу, взвешивали сено, овес, муку, подолгу спорили и метали жребий, кому достанется телега, а кому сани, кому теленок, а кому овца с двумя ягнятами.

Илья, колотя себя в грудь, кричал на всю улицу, что Гришке Ковшову добро все равно впрок не пойдет: к земле он не прирос, в навозе копаться не будет и рано или поздно переметнется в город на легкую жизнь — листать да подшивать в какой-нибудь конторе бумажки.

Илья требовал себе львиную долю наследства, а Григорий, которого к этому времени назначили секретарем сельского Совета, смотрел на все сквозь пальцы.

«Лопух ты, недотепа! — сердилась на Григория бабушка. — Зачем же свое законное упускаешь? Ты шуми, скандаль... Иначе Илюха тебя обведет и выведет...»

Братья разобрали старый отцовский дом, выстроили себе по новой избе, изгородью разделили усадьбу на две половины, и каждый зажил сам по себе.

Бабушка Евдокия перешла жить к Григорию, и Степа был уверен, что сделала она это только ради него, потому что любила его больше, чем Фильку.

Через год уездный комитет партии послал коммуниста Григория Ковшова в отдаленное село Дубняки. Там его избрали председателем сельского Совета.

Григорий заколотил дом и снялся с насиженного места. Степа помнит, как они всей семьей ехали в Дубняки на подводе, нагруженной домашним скарбом. Ехали двое суток, ночевали в поле, мать с бабушкой варили на костре кашу, которая пахла дымом и казалась Степе необыкновенно вкусной.

«Что ж, цыган-кочевник, теперь у тебя ни кола ни двора... И родные места из памяти вон!» — с обидой выговаривала Григорию бабушка: ей очень не хотелось уезжать из Кольцовки.

«Что вы, мамаша! — возражал отец. — Не в чужую страну едем. В Дубняках тоже наша земля, мужицкая. И кол с двором найдутся — были бы руки справные...»

Вскоре вместе с группой бедняков и середняков Григорий Ковшов организовал в Дубняках первую в округе сельскохозяйственную коммуну. Ее назвали «Заре навстречу».

Коммунары получили бывшее помещичье имение. Они привели в конюшню своих лошадей и коров, свезли в сарай плуги, бороны и телеги, устроили в барской гостиной общую столовую и начали хозяйствовать. Починили теплицу, цветочную оранжерею, навели порядок в запущенном саду.

А весной, чуть только подсохла земля, коммунары выехали в поле. Это был необычный выезд. Впереди лошадей, запряженных в плуги, размашисто шагал Степин отец, держа в вытянутых руках кумачовый флаг.

На конце загона стояли крестьяне и покачивали головой.

Отец прошел два круга и, оглядев вспаханную землю, воткнул древко флага во влажную почву.

«Тятька, дай я флаг понесу», — попросил Степа.

«Ну что ж, и то подмога, — согласился отец. — Пусть все видят, как мы новую жизнь начинаем».

И Степа долго нес впереди пахарей трепещущее на ветру кумачовое полотнище.

«Хватит, коммунар-знаменосец! Поди, умаялся», — наконец остановил его отец.

А потом случилось несчастье.

Однажды летним утром Григория Ковшова нашли у моста через речку с простреленной из обреза головой. Невдалеке лежала мертвая изувеченная мать Степы.

К груди отца была приколота записка:

С новым председателем коммуны будет то же самое. Пуль хватит на всех.

Убийцу не нашли.

Григория с женой похоронили в старом парке, под окнами правления коммуны.

Как сквозь туман, видит Степа свежевырытую могилу в парке. В нее на веревках опускают два сосновых гроба. Кругом без шапок стоят сумрачные коммунары.

Бабушка, сорвав с головы платок, вдруг падает на землю. Она не кричит, не плачет, а только смотрит страшными глазами на белые гробы и, словно заклинание, шепчет про себя: «Кто тебя найдет, злой человек? Кто тебя покарает?»