Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

• Название: Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
• Автор: Тамара Катаева
• Издательство: Минск: Современный литератор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-14-1615-4

Роман-монтаж «Другой Пастернак» – это яркий и необычный рассказ о семейной жизни великого русского поэта и нобелевского лауреата. За последние двадцать лет в свет вышло немало книг о Пастернаке. Но нигде подробности его частной жизни не рассказываются так выпукло и неожиданно, как в новом исследовании Катаевой «Другой Пастернак». «Боттичеллиевский» брак с Евгенией Лурье, безумная страсть, связавшая Пастернака с Зинаидой Нейгауз, поздняя любовь с Ольгой Ивинской – читателю представляется уникальная возможность узнать о личной жизни Пастернака с абсолютно неожиданной стороны.

Перефразируя Толстого, Катаева говорит о своих книгах: «В „АнтиАхматовой“ я любила мысль народную, а в „Другом Пастернаке“ – мысль семейную».

---

Пастернак не хочет найти доверенного юриста, очень доверенного здесь, или просто перепоручить вести свои дела кому-то за границей по рекомендации сестер. Родные сестры, вполне обустроенные и обжившиеся, живут в Англии. Все услуги можно было оплачивать из этих же гонораров, вместо того чтобы давать своим уважаемым издателям невнятное поручение сделать подарки тем, кто принимал участие в подготовке издания «Доктора Живаго», – в результате больше половины гонорара ушло одним переводчикам. В Советском Союзе процессом руководит человек, который «всегда все берет на себя», и Пастернак подписывает контракты с легкостью пугачевского же министра. Получать причитающееся по столь тщательно подготовленным документам предполагается в чемоданах. Фельтринелли, прослышав про близящуюся реформу, скупает рубли (тут уж так счастливо проворачивалось дельце – близилась реформа денег в СССР) по дешевке на черной бирже в Германии. Для таких операций лондонские юристы ни к чему – здесь вполне достаточно финансового темперамента Ольги Ивинской. «Мать вошла во вкус и начала засыпать Серджио просьбами – туфли, кремы для лица…» (ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 211). (Лицо – на фотографиях – остается миловидным, дряблым и испитым.)

«Нас начали преследовать почти сразу после опубликования романа в Милане в ноябре 1957 года…» (ИВИН-СКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Стр. 174). Ольга пишет «нас», несомненно, машинально.

Две книги русских авторов выходят на Западе почти одновременно, и обе имеют огромный, в том числе коммерческий, успех.

«Если голландские предложения содержат что-либо материально выгодное, пусть вся прибыль будет отдана в Ваше распоряжение, пользуйтесь ею по своему усмотрению, денежные вопросы меня не касаются». Это – Пастернак.

ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 302.

Набоков: «Вера без устали твердила требовавшим встречи лично с Набоковым, что это невозможно, она говорила, что если бы пришлось принимать всех, ему потребовались бы гонорары раз в десять больше предлагаемых».

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 420.

Какая здесь связь? Что бы он стал делать на эти удесятеренные гонорары? Выдавать посетителю по доллару за каждую сокращенную минуту визита? Просто он свои социальные контакты, кроме как в цифрах, не представлял. Пастернак же привык ничего в цифрах не планировать. Назовет его Бухарин на съезде – ему дадут перевод, выйдет Постановление партии – заморозят все договора. Если он в силе – Олюша будет переводить тоже, не хуже его. Нет – съедет и с дачи, Зина шубу продаст, Ленечка в автомеханики пойдет, не пропадем.

«Это не моя заслуга, что денежная сторона дела для меня незначительна или вторична».

ФЕЛЬТРИНЕЛЛИ К. Senior Service. Стр. 107.

«"Олюша, ну куда же мы положим такие деньги?" – горестно советовался он с матерью. „А вот в этот чемодан“, – отвечала еще менее искушенная мать, и они успокоились. (Деньги, немалые, почти сумма Нобелевской премии – все воздается, – начали в обговоренном виде поступать в Москву, по спискам Ольги Всеволодовны.) Там фигурируют и „галстуки с курами“, и кофты, и знаменитая нейлоновая шуба для меня. Были и деньги. Однажды весной, в 1960 го-ду<> Джузеппе передал нам чемоданчик. <> Мы принесли чемоданчик домой, открыли – там было 150 тысяч (старыми) деньгами. Б.Л. им чрезвычайно обрадовался. Дал на хозяйство Зинаиде Николаевне, Леня купил себе машину… »

ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 211.

«Как смешно приходил Б.Л. в отчаянье, когда представители вынимали из портфелей новые и новые проекты контрактов, каждый раз страниц по 15 убористого машинописного текста! Ведь все эти контракты, цифры были тогда пустым, абстрактным звуком. <> Мы не предполагали, что они могут обернуться весьма реальной решеткой».

Там же. Стр. 160.

Вот сцена, запомнившаяся Емельяновой на всю жизнь: «Мы садились у освещенного подъезда в такси – респектабельная семья, мать – в новой, присланной уже „оттуда“ нейлоновой шубе, я, провожаемая несколькими знакомыми корреспондентами, Б.Л., сияющий, раздарив автографы счастливым немцам, – и это всего спустя год после переделкинской канавы, ночного похода к Федину, оскорбительных писем. Но ощущение какой-то ирреальности происходящего, мимолетности, чувства, что судьба ошиблась, одарив нас внезапным благополучием, что это – миг, миг, вдруг остро охватило меня тогда».

Там же. Стр. 151.

Что здесь не миг? Вот так, респектабельной семьей, они ходили в театр по очереди с Зинаидой Николаевной. Зинаида Николаевна выглядела барыней. Ольга – напарницей карманника из незабвенного сериала про Жеглова и Шарапова. «Респектабельный» – это, как часто у случайно, наспех, «как пришлось», употребляющей слова лит-институтской выпускницы и сорбоннской профессорши Емельяновой, – не то слово. Для просто респектабельности вроде и многовато – «иностранные корреспонденты», «автографы». Для респектабельности вполне было бы достаточно и одной новой шубы. Но Ивинским-Емельяно-вым ничего не дано в единоличное и всамделишное пользование – ни «семьи», ни «респектабельности», ни славы, – она и сваливает все в кучу: если кому-то недосуг разбираться, проглотит все.

А счастья – они ведь все-таки были на самом деле очень довольны в этот вечер – им действительно было отпущено на миг. Пастернак умер рано, прожив на двадцать лет меньше среднего члена своей семьи, для того, чтобы в русской литературе не случилось эпизода, когда солнечный жизнерадостный поэт, труженик-поденщик, аскет, семейственник и хороший друг многих друзей и обездоленных людей, оказался бы разоблаченным сам; не только Лиса-Алиса с круглыми коленками и улыбочками, Ольга, а сам он, великий поэт Борис Пастернак, был бы пойман с чемоданами полуфальшивых и уже достоверно контрабандных денег. Поднявший жизнь толстым тяжелым пластом и весь его полюбивший, рассмотревший, принявший, об этом написавший прекрасные, запутанные, как жизненные пути, стихи, он – и попасться с чемоданами.

Она представляла себе, какие «щедрые», бесстыдные пиры закатывались бы на «большой» пастернаковской даче, будь она ее хозяйкой.

«Мама колдовала над столом, превзойдя даже свою всегдашнюю щедрость – на каждого приходилось чуть ли не по три курицы!»

ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 169.

«Щедрость» здесь тоже весьма неуместное слово. Ольга Ивинская жила не на свои деньги и поэтому не могла быть щедрой. Непонимающе, неуважительно относилась к чужим деньгам – да; была щедрой – это как? Такси и шубы – это не щедрость, как не противоположность щедрости единоличное присваивание чужого чемодана (это – воровство,) и гипертрофированное отсутствие щедрости в эпизоде с Нобелевкой: здесь она пожертвовала тем, что несомненно перепало бы ее семье, но перед лицом так же неизбежного дележа с другими семьями (здесь все равно – более или менее законными).

Ну а даже если б все было чисто, на свои «по три курицы на человека» говорит тоже не о ЩЕДРОСТИ просто мотовствующей хозяйки.

Она хотела понадкусывать эти курицы, чтобы меньше досталось Зинаиде Николаевне.

«Та note 37 поступила по отношению к маме, прямо скажем, не очень благородно. Она потребовала у главного редактора Гослитиздата, чтобы он выбросил из книги стихов Тициана Табидзе <> принятые переводы мамы (надо сказать, очень талантливые)».

Там же. Стр. 153.

Приписка о талантливости – имеет полное право – очень важна. Возможно, Ивинская была очень талантлива, но со стихов или переводов не жила. Она потребовала, чтобы Пастернак обменял Нобелевскую премию на ее переводы, – он обменял. На те же переводы менять вдову друга не стал. Ирочка перебарщивает в очернительстве: ничего неблагородного в поступке Нины Александровны не было, наоборот, он весь был – благородство. Пусть даже по отношению к Зинаиде Николаевне и семье Пастернаков. Это было таким высоким благородством (она рисковала дружбой и гостеприимством Б.Л.), что уже по одному этому не могло быть НЕБЛАГОРОДНЫМ ни в каком другом отношении. Недружественным и даже агрессивно недружественным по отношению к Ольге Ивинской – да, но именно благородство запрещало ей делать какие-либо другие шаги, кроме этого.

«Имея кормление от толмачного дела… »

Переводческая деятельность Пастернака обширна и благодарна. Дочь Ингрид Бергман Изабелла Росселини в одном интервью рассказывала о своем опыте приемной мамы. Она, имея и родных и приемных детей, живя с ними одной семьей, не в теории, а в практике знает, что ее жизнь обогащена совершенно особым знанием: родные дети объединяют ее с ее родом, с ее прямыми предками, а приемные – со всем человечеством. Свои стихи – это родные дети Пастернака, переводы – приемные. Дети (приемные) попались удачные (пять томов). Поднимая их, он много чего пережил. Это было какое-то благословение, за что-то награда. Как благородно, как нужно ему, и столько людей кормилось! Как и в семье – дети выросли, у родителей начинается своя, новая жизнь. В каждом периоде есть что-то свое, и очень часто самое радостное (не только спокойное и безбедное, о чем тоже, конечно, нужно попечься) – в старости. У Пастернака все сошлось, и родные и приемные на ногах, и тут – Нобелевская премия! Ах, если б бес не в ребро, если б не Ольга Всеволодовна…