Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

• Название: Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
• Автор: Тамара Катаева
• Издательство: Минск: Современный литератор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-14-1615-4

Роман-монтаж «Другой Пастернак» – это яркий и необычный рассказ о семейной жизни великого русского поэта и нобелевского лауреата. За последние двадцать лет в свет вышло немало книг о Пастернаке. Но нигде подробности его частной жизни не рассказываются так выпукло и неожиданно, как в новом исследовании Катаевой «Другой Пастернак». «Боттичеллиевский» брак с Евгенией Лурье, безумная страсть, связавшая Пастернака с Зинаидой Нейгауз, поздняя любовь с Ольгой Ивинской – читателю представляется уникальная возможность узнать о личной жизни Пастернака с абсолютно неожиданной стороны.

Перефразируя Толстого, Катаева говорит о своих книгах: «В „АнтиАхматовой“ я любила мысль народную, а в „Другом Пастернаке“ – мысль семейную».

---

Ну и Лилечке нравится. «На улице встретили Полонскую с Володей и Яншиным по бокам под ручку – тусклое зрелище» (Там же. Стр. 190). Письмо от Эли про Татьяну: «она конечно выходит замуж за францnote 30 виконта. <> Представляю себе Володину ярость и как ему стыдно» (Там же.

Стр. 191).

Это были платные женщины, по которым он тоже хотел стать профессионалом. Оговоримся сразу: платные – только для него, это он не хотел ничего дармового, и Нора Полонская была платной только для Маяковского он сам хотел за всех платить и за Полонской видел назначенную цену: муж, карьера, родители. Бросит все – значит, у него хватило чем заплатить. Даже самая отпетая авантюристка вряд ли клюнула бы на такие перспективы: было видно, что он ни капли не влюблен и даже не азартен, просто раздражен и эгоистичен: будет по-моему или… что? Для себя – застрелился, для нее – ославил в предсмертной записке. Тут же он страдает по Татьяне – Полонской даже этого объяснять не стал, и Лиля ходит стороной, как лесник: погонит – не погонит? Норе не было ни одной зацепочки, чтобы уважаемого Владимира Владимировича всерьез воспринимать. И он этого не знать не мог, за что ж было обижаться? И Татьяна Яковлева тоже подсластила пилюлю: ну как тягаться с виконтами! Даже слово-то какое, титул какой не бог весть какой высокий, но звонкий, и тем не менее для него – вот ОНА не захотела. Что бы было «товарища правительство» и ей не попросить что-то отстегнуть из гонораров?

Зинаиду Николаевну тоже кремировали. Она была готова к повторению участи Лили Брик. Рядом с ее мужем Пастернаком его сын уже положил свою мать, Евгению Владимировну.

Ольга Ивинская умерла в 1996 году. Самые были времена, чтобы и ее к Пастернаку в могилу доложить. А что? Заброшенное переделкинское кладбище переживало те же трудные времена, что и вся страна.

Почему Мария Вениаминовна Юдина хоронила Зинаиду Пастернак? Почетность попастернаковского вдовства уже перешагнула необходимый приличиями срок – после смерти Пастернака прошло шесть лет, да и какие приличия нужно было соблюдать Юдиной, уже и к его смерти едва передвигавшей ногами? Что еще могло привезти ее к чужому катафалку? Общего у Юдиной и петербургской консерваторки Зинаиды Еремеевой была только музыка. Только положение достойной почитательницы (надо было быть не меньше чем достойной) могло вызвать у Юдиной ответное чувство долга.

«Когда в 1966 году в похоронном автобусе на пути в крематорий я сидел у гроба вместе с Марией Вениаминовной Юдиной, то заметил, как она шевелит губами и крестится».

ОЗЕРОВ Л. Сестра моя – жизнь //Воспоминания о Борисе Пастернаке. Сост. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. Стр. 446.

Ничто не может приучить человека к мысли о скоротечности жизни. На сколько хватает воображения, человек играет со своим временем и с прожитым временем доступных его полю зрения людей – и все забывается. Самые наглядные и азартные игры, грубые и простые – как в шашки на щел-баны, «в Чапаева» – это перезахоронения и подзахоронения. Давно надо бы забыть, а родственники делят. Дележ (под него надо подводить базы оправданий и бывших реальных событий) приобретает абсурдный постельный оттенок.

Молодой сильный мужчина Евгений Пастернак против воли смертельно больной и старой – она не снизила темпы своего старения, взятые с пятнадцатилетнего возраста, и к середине шестидесятых была мужественной (мужеподобной и окаменелой) развалиной – вдовы похоронил свою мать в могиле своего отца. При здравствующей вдове в могилу ее покойного супруга похоронили чужую женщину. Чужой для вдовы молодой мужчина решил, что его мать этого заслуживала. Евгений Борисович был моложе Ольги Всеволодовны и борьбу развернул над ложем смерти.

Анна Саед-Шах: «<…> дело было <…> в признании статуса. Помните, как Сталин пригрозил Крупской, что, если она будет себя неправильно вести, он назначит Ленину другую вдову. А Ольга Ивинская очень активно претендовала на роль вдовы гения. И, если я не ошибаюсь, старший сын Пастернака Евгений готовил на эту же роль свою мать, первую жену Бориса Леонидовича».

Наталья Анисимовна Пастернак: «При живой еще Зинаиде Николаевне Женя захотел похоронить свою мать вместе с отцом. Но в конечном итоге не получилось, и он захоронил ее рядом, прямо у дороги. Зинаида Николаевна категорически не хотела устраивать из могилы поэта общежитие жен и просила не хоронить ее там. Урна с ее прахом простояла больше десяти лет в кабинете. И, когда отняли дом, волю вдовы все-таки нарушили. Теперь она лежит рядом со своим мужем».

http://2004.novayagazeta.ru/nomer/2004/38n/n38n-s28.shtml .

Евгения Владимировна похоронена не над дорогой, как сказано в интервью, и не в могиле Пастернака, как запальчиво заявлено в предшествующем пассаже, но, несомненно, на общей семейной площади, вниз от тропинки, по которой проходят туристы, вполне однозначно для изучающих литературный обиход: Евгения Владимировна Пастернак – в семейной усыпальнице Пастернаков, наглядно и правомочно, никому не придет в голову спрашивать, если бы в момент захоронения не была еще жива Зинаида Николаевна?..

Жить семьей, быть женой – во времена, когда титулы «жены» и «не жены Бориса Пастернака» раздавал сам Пастернак. Когда он был жив, он сделал свой выбор в пользу Зинаиды Николаевны. Наверное, заступился бы и за нее, если б в контору кладбища явился молодой мужчина с его фамилией и потрясал бы документами умершей однофамилицы, своей матери.

Зинаиде Николаевне, очевидно, предлагалось завещать развеять свой прах над полем за Тучковым… Все свои дни и вечера один с мамочкой – здесь нет ничего для насмешки, все эти разбитые семьи представляют собой две стороны одной трагедии (больше сторон – меньше осколки трагедии, пастернаковская жизнь треснула пополам в тридцатых, а под конец пятидесятых жизнь, как старческий зуб, стала стачиваться энергичной жизнерадостностью Ольги Всеволодовны, но больше не треснула) – он мечтал об этом часе: когда мамочка ляжет с папой снова в одну постель (наверное, Зинаиде Николаевне полагалось бы провалиться в тартарары заранее), – но он хотел видеть триумф Евгении Лурье при своей жизни.

Величие не значит ничего. Софья Андреевна Толстая слышать ничего не хотела о пожеланиях Льва Николаевича. Она лично, Софья Андреевна, произвела на свет некоторое количество детей и желала, чтобы ЕЕ ДЕТИ были материально обеспечены в жизни так, как она полагала достойным звания сыновей мужчины, которого удалось заполучить ЕЙ.

Мы – не современники и не потомки – еще менее ее приглашаемся оценивать вздорность или не вздорность взглядов вышеупомянутого Льва Николаевича. Толстой не значил ничего, никаких пожеланий высказывать не мог (мог сотрясать воздух или марать бумагу). В свое время называя ее женой, представлял себе достаточно ясно, о чем идет речь, даже расцвечивал особыми красками сцену перехода в зависимое, мужнее состояние при этой Софье – беллетризи-рованно, с художественными обобщениями, – но все это было его решение.

Величие мертвых значит еще меньше – к гробу Маяковского явилась совсем уж посторонняя женщина, его дочь от сексуальной партнерши на короткое время, очень на него – и его печально активных сестер – похожая: крупная, мясистая, длиннорукая, с большим лицом и крупными, его, чертами; американка, ни слова не знающая по-русски, совершенно, естественно, некрасивая, феминистка, считающая большим своим достоинством то, что попросту знала, кто такой Владимир Маяковский, – и прикопала в его могилу на Новодевичьем кладбище горсть праха своей матери.

Лиля Брик («На цепь нацарапаю имя Лилино… » и пр.) была развеяна над полем под Звенигородом – за нее некому было вступиться. Все, что говорили и писали о ней злопыхатели, мог бы повторить – многократно повторял в стихах – сам Маяковский (узурпировала, захватила, присвоила), но таков был его выбор, а лежа в могиле, он был бессилен.

«Ты пишешь мне: мы с тобой одной крови, папочка. На чор-та мне кровь, твоя или моя. Фауст мне ближе…»

Пастернак тоже мог анализировать – Зинаида Николаевна была по крови все же ближе всех. Жить с ней было невесело как не весело или весело самому с собой. «Глубину одиночества, которая уменьшается, если приходится ее с кем-то делить…» Она была слишком близка, пусть некрасива (для всех скажем: внутренне, и для читавших ее мемуары о том, как поражала своей прекрасной внешностью, скажем: внешне), как может быть некрасив нос или руки – и человек не обязан заставлять себя их полюбить, как бы ни понуждали его современные теории гигиены психологического здоровья, гораздо легче признать просто-напросто некрасивость носа и отказаться от услуг ринопластических Моцартов – и Пастернаку остаться при неукрашающей его поздние фотографии неотделимой Зинаиде Николаевне. Но она была единственной, при которой его одиночество не увеличивалось и его глубина оставалась на удовлетворявшей Пастернака отметке. Ничего другого искать не приходилось. Разве что посмотреть в сторону более веселой, блондинистой, компанейской, пусть похоронившей двух мужей, но не державшей урны с прахом на буфете (урны ведь не только стоят – они иногда и притягивают взгляд).