Герман САДУЛАЕВ - Апокрифы Чеченской войны

• Название: Апокрифы Чеченской войны
• Автор: Герман САДУЛАЕВ
• Жанр: Современная проза

---

А для нас, детей, ПП-2 был идеальным местом для игр. Здесь было все. Детплощадка с крепкими, на стальных трубах, качелями: можно раскрутиться на полный оборот, сделать “солнце” — а как иначе готовить себя в космонавты, привыкать к перегрузкам? Лужайка для игры в бадминтон. Заасфальтированные дорожки, сходящиеся на правильных перекрестках, чтобы не просто гонять на самокатах и велосипедах, а изображать дорожное движение. Горка, строения гаража, деревья — многообразная местность для игр в прятки, в казаки-разбойники и в войнушку по самым причудливым сценариям. Освещаемая ночная беседка перед домом, чтобы мы резались в карты или рассказывали друг другу на ночь страшные истории.

И зря родители так убивались, что нас не загнать на обед. Какой обед, зачем? ПП-2 давало нам все, что нужно. Не отрываясь от игр можно было утолить голод плодами сливы, алычи, яблоками, грушами, айвой, черешней, малиной, смородиной, клубникой. Или испечь в костре картошку. Застрелить, ощипать и поджарить голубя. Ведь так гораздо интереснее, чем есть с тарелки под присмотром взрослых.

И взрослые не могли нам помешать. Днем почти все взрослое население ПП-2, кроме сменного сторожа у ворот да садовника, было “под горкой”, выходя только на короткий обеденный перерыв. И мы были полновластными хозяевами всей надземной части стратегического объекта. Они, титаны, трудились под землей, мы, боги, играли на солнечном свете. Ведь так и должно быть, правда?

ПП-2 был нашим городом, городом богов, городом детей.

7. Игры

В самом деле, чем мы занимались дни напролет? Мы играли.

Нет, не вдвоем. В ПП-2 было много детей, если того требовала игра, мы делились на две партии, в одной был Динька, в другой я. Иначе игра не имела смысла. Выходит, мы все же всегда играли друг с другом, я и он.

И были игры для дня и для ночи, вернее, для вечера, так как поздней ночью нам уже не давали играть, мы должны были идти домой. Но южные вечера темны оглушительно, вязки как самая черная ночь, поэтому — игры для дня и игры для ночи.

Для дня: войнушки, бадминтон, футбол, государство (мы печатали свои деньги, издавали газеты и назначали друг друга на разные звонкие должности).

Для ночи: прятки, “красное знамя”, “казаки-разбойники”, бильярд, карты, страшные истории. Например, для игры в “красное знамя” брались два красных цветка, гвоздика и роза (они срывались с кустов и цветников, изобиловавших вдоль дорожек). Эти цветки и олицетворяли знамена. Играющие разделялись, соответственно, на армию роз и армию гвоздик. “Знамена” прятались в секретном штабе. Очерченная для игры территория делилась строго пополам. Для победы в игре надо было узнать, где находится штаб и знамя соперника и выкрасть его. Но, проникнув на чужую территорию, игрок рисковал быть плененным: о местонахождении символа узнавалось от пленных, которых можно пытать, заламывая руки или заставляя поедать кислую зеленую алычу. Попавшие в плен соратники освобождались: для этого спасателю достаточно было прикоснуться к пленному. Но если быстрее успевали прикоснуться к спасателю, то и он оказывался плененным.

Был целый свод правил, для каждой игры, о, память моя слаба, теперь мне не вспомнить, но в каждой игре была своя цельная и несокрушимая логика.

И только мы, я и Динька, могли остановить игру или изменить правила. Ведь этот мир был придуман нами, для нас самих и всех остальных.

Устав от игр мы собирались, чтобы рассказать друг другу истории. Все пересказывали прочитанные в книгах, увиденные в фильмах, услышанные от других страшные истории — например, о каннибалах, которые делали пирожки с человечиной, или про “черный-черный гроб”. Но самые интересные истории рассказывал Динька. Его еще нужно было упрашивать. Немного поломавшись, он начинал повествование о своих героических деяниях. Ведь он был богом, ему было положено совершать сверхчеловеческие поступки. И он рассказывал. Как летал в космос с инопланетянами, как проплыл под водой по Волге и Каспийскому морю на сконструированной из бочки и стиральной машинки подводной лодке, как в Безмеине он сражался с конницей туркменов, только это была не конница, а ишачница, ведь туркмены, это все знают, ездят на ишаках. А у Диньки был стреляющий гвоздями пулемет, из которого он стрелял по ишакам и по их диким наездникам. Динька рассказывал обо всем обстоятельно, с подробностями и заверениями, что “все так и было, а если не верите — спросите у (называлось имя, фигурировавшее в описании очередного подвига), хотите — я дам его адрес в Безмеине”.

А мы верили. Я и сейчас верю.

8. Пророк

Итак, были титаны, наши родители, проводившие свои дни под землей, и были мы, боги. А были люди, они жили за стенами и разговаривали на чужом, непонятном языке. Они вообще жили по-другому, по-своему, хотя предполагалось, что подвластны богам и титанам.

И был Зелик, как проводник между мирами. Он жил в том, чужом мире и приходил играть с нами, в мире нашем. Он разговаривал с нами на нашем языке и с ними на их гортанном наречии.

Я всегда думаю о Зелике как о пророке. Может, только как о пророке наоборот. Ведь люди называют пророком того, кто приходит к ним с вестью от богов. Но как они назовут того, кто несет богам весть людей?

Но и оставив то, что он был из другого мира, Зелик был пророком, он говорил странные вещи. То, что он нигде не читал, то, что ему никто не рассказывал. Он говорил, что у всех: богов, людей, титанов и даже у ласточек — одинаковые души. И есть еще Большая Душа, одна для всех. И все души, они такие же, как Большая Душа, только маленькие. И это знание равнозначно счастью. А в школе нас учат всяким глупостям: математике и правописанию. Зачем нас чему-то учить? Ведь мы уже и так все знаем. Нам нужно только вспомнить. Мы все знаем, где-то внутри — и теорему Пифагора, и расстояние до ближайшей звезды, и, главное, что такое счастье. Но чтобы вспомнить, мы должны посмотреть на Того, Другого, Который в нас. А когда мы посмотрим, мы вспомним, да нет, мы поймем, что ничего и никогда не забывали, и не были ни титанами, ни богами, ни взрослыми, ни детьми, ни министрами, ни сторожами, ни собаками, ни кошками, ни ласточками, ни мальчиками, ни девочками, ни русскими, ни чеченцами.

Просто такая была игра.

9. Безмеин

Что я знал о жизни Диньки в те девять месяцев, когда он был далеко от меня? Я ничего не знал. С одной стороны тот далекий край, Туркмения, был царством тепла и света. Да, так было положено: Динька, летнее божество, должен был улетать в сказочную теплую страну — туда, где зимует лето. С другой стороны, ее не-известность, поту-сторонность: и так тоже должно было быть, ведь каждую осень божество цветения и жизни отправляется в обитель смерти. И даже название города, Безмеин — в этом слове мне всегда слышалось “бездна”. Или — “бездна змей”. А еще — “без имени”. Ведь нет имени у того места, где обитают мертвые, мы можем назвать его только отрицательно, как не-то и не-это, другое. И у мертвых тоже нет имени.

Тайна была и в рождении Диньки. Так всегда с божествами, их происхождение — загадка, миф. Мама у Диньки была, а вот отца не было. Как может не быть у человека отца? Но у Диньки его не было. Муж его матери, тихий и спокойный инженер, приходился ему отчимом.

Я знал от своих родителей, что Динькина мама забеременела в Шали от одного чеченца, они даже называли имя. Но жениться на ней этот чеченец не стал и даже знать не хотел ничего о своем сыне.

10. Отец

Я создаю все заново, склеиваю, собираю. И иногда мне светло и спокойно. А иногда больно, очень больно, я даже не хочу думать об этом, не хочу вспоминать. Но я должен. Иначе мне не найти себя, не выстроить, не собрать целиком.

Отец. Почему ты бросил меня, отец? Ведь ты и я — это одно, так должно быть, а ты бросил. Нет, не бросил, ты даже не знал, что я есть, ты не хотел этого знать, тебе это было не интересно. Почему, почему так, отец?

Из-за тебя, отец, у меня нет и не было в душе ни одного согретого уголка, только холод, только обида. Из-за тебя я стал ненавидеть свою мать. Потому что это она во всем виновата, она шлюха, блядь, она пое. лась с каким-то мерзким ублюдком, с тобой, отец, у нее было бешенство матки, а мозгов не было, ни мозгов, ни чести. У нее недостало мозгов даже вовремя сделать аборт.

А потом она вышла замуж, за тряпку, за бессловесного раба, она родила ему другого сына, а я, я всегда был лишним. И я люблю своего единоутробного брата, видит Бог, я готов порвать всех, кто осмелится уронить с его головы хоть волос. Пусть он даун, у него заячья губа, он дистрофик, но он мой брат — и я люблю его. А мать ненавижу. И не мать она мне. Как и ты не отец.

Я не был вам нужен, никогда не был нужен. Я смотрю “психологические драмы” голливудского производства, там одна и та же история, какойнибудь маньяк или просто неудачник, годы спустя все сетует: “Папа, почему ты не приходил на мои бейсбольные матчи?” А я, как я могу сетовать? На что? Какие матчи, какой бейсбол?! Ты забыл обо мне сразу, как только спустил свое поганое семя в вонючую дырку моей матери. Я не был нужен тебе, ты только хотел разрядить свой пистолет, грязный ублюдок.