Александр Кривицкий - Тень друга. Ветер на перекрестке

• Название: Тень друга. Ветер на перекрестке
• Автор: Александр Кривицкий
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1984

За свою книгу «Тень друга. Ветер на перекрестке» автор удостоен звания лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького. Он заглянул в русскую военную историю из дней Отечественной войны и современности. Повествование полно интересных находок и выводов, малоизвестных и забытых подробностей, касается лучших воинских традиций России. На этом фоне возникает картина дружбы двух людей, их диалоги, увлекательно комментирующие события минувшего и наших дней.

Во втором разделе книги представлены сюжетные памфлеты на международные темы. Автор — признанный мастер этого жанра. Его персонажи — банкиры, генералы, журналисты, советологи — изображены с художественной и социальной достоверностью их человеческого и политического облика. Раздел заканчивается двумя рассказами об итальянских патриотах. Историзм мышления писателя, его умение обозначить связь времен, найти точки взаимодействия прошлого с настоящим и острая стилистика связывают воедино обе части книги.

Постановлением Совета Министров РСФСР писателю КРИВИЦКОМУ Александру Юрьевичу за книгу «Тень друга. Ветер на перекрестке» присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького за 1982 год.

---

Миша был тогда молод, храбр, смешлив и, несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, неожиданно поворотлив. Мы поговорили о фронтовых делах. Здесь было тяжело. Фронт — в жестокой обороне. Кругом ржавая вода, замшелые пни и кочки. Шагнешь — и тут же твой след покрывает болотная жижа. Земля источала ее из всех пор.

Я снова подумал о словах политрука, они врезались в сердце. И пересказал их Матусовскому.

Осознанная храбрость — что это такое? Она отличается от экстаза, от минутной вспышки отваги. Она — развитое чувство долга, наивысшая степень героизма.

— Да, — обязанность политрука ясна и проста — быть героем!

Матусовский с волнением отозвался:

— Давно хочу написать о политруках. Где взять слова?

Спустя тридцать лет после войны я прочел в «Правде» стихи Михаила Матусовского:

Хоть седеют давно виски.
Для меня вы еще не стары.
Замполиты, политруки,
А по-прежнему — комиссары.

Ваше слово на той войне,
К сердцу путь самый главный выбрав.
Шло с гранатами наравне,
Со снарядами всех калибров.

Обжигая командой рот, —
Видно, участь у вас такая, —
Всюду первыми шли вперед.
За собою нас увлекая.

А наутро в огонь опять,
И дорог впереди без счета.
Побеждать или умирать —
Ваша главная партработа.

Вы бросали людей в штыки,
Наносили врагу удары,
Замполиты, политруки,
А по-старому — комиссары.

Дошел наш политрук до Берлина. И стояли они втроем — Солдат, Командир и Политрук — в центре Европы. Победители и освободители.

Каким же будет лицо у скульптуры, о которой давно-давно говорил Павленко?

Я вижу тысячи лиц, родных и знакомых. Вижу улыбку братьев моих, комиссаров гражданской войны, вижу решимость в серых глазах Ларисы Рейснер. Оптимистическая трагедия — судьба многих. Вижу искаженный криком рот Василия Клочкова, когда он бросает на танки своих товарищей и гибнет вместе с ними на окровавленном снегу Подмосковья. Вижу умное, строгое и доверчивое лицо Дмитрия Фурманова. Они воевали по-человечески, как говорил тот раненый политрук, и за человечество.

6

Вот вспоминаю циклы своих исторических очерков о происхождении гвардии, воинской чести, офицерских традициях и ловлю какую-то мелодию, слышу звуковой фон, будто поют рядом негромко, вполголоса, — сидят в соседней комнате, за стеной, и молодыми голосами выводят песню.

И так всякий раз. Как только кто-нибудь помянет те мои работы или я сам обращусь к ним, сразу же накатывает этот мотив — знакомый и забытый, прилетающий из дальней дали. А однажды память сделала усилие, и медленно откуда-то из-за преодоленной преграды явилась и проплыла в сознании строчка: «Нам дорог мундир офицера...» И я сейчас же вспомнил: Матвей Блантер и Сергей Васильев. Как можно было забыть?!

Блантера я хорошо знал, дружил с ним. Он жил в родном мне Курске, но был намного взрослее меня, уехал оттуда раньше. Начал писать музыку еще в отрочестве, а юношей заведовал музыкальной частью московского Театра-мастерской Форрегера. Он сочинял изящные песенки, мелодичные, легко запоминавшиеся, подчас тонко крапленные экзотикой, — знаменитую когда-то «Джон Грэй был всех смелее» или «Возле самой Фудзиямы». Они звучали повсюду. Мальчишкой я и сам наигрывал их на стареньком пианино Менцеля.

Была, впрочем, в этих мелодиях одна особенность — легкая ирония, с какой автор музыки относился к изыскам текстов. Слова уходили в сторону, оставалась мелодия, часто шутливая, всегда нарядная.

Но душе «курского соловья» было тесно в клетке «милых песенок». Матвей Блантер одним из первых композиторов вместе с Михаилом Исаковским, Алексеем Сурковым и другими поэтами проложил дорогу массовой советской песне. А началась эта полоса его жизни музыкой «Матроса Железняка» на слова Михаила Голодного.

Во время войны песенный дар Блантера стал в строй с полной выкладкой. Теперь, спустя годы, музыковеды называют созданное Блантером нашей песенной классикой. В то время я слушал его сочинения даже но на «премьерах», а еще только на «репетициях». Многое печаталось по моему отделу в «Красной звезде». А за знаменитую теперь «Враги сожгли родную хату» нам тогда сильно попало — слишком грустная...

По правде говоря, война наша оказалась столь грозной, что выкраивать из нее сюжеты, какие варьируются в буффонадном фильме «Бабетта идет на войну», было бы кощунством. Те стихи Исаковского пронзительно выразили печаль утрат, драматизм отгремевших событий. Распевная мелодия Блантера соединила траурный плач, звучание реквиема с патетикой чувств воина-победителя и слилась с поэзией в единый образ.

В первый же год войны, работая над темой воинских традиций, я все просил Блантера написать музыку офицерской песни.

— Непростая это задача, дорогой мой. Во-первых, еще нет таких стихов, — отвечал Блантер, — во-вторых, эта песни может был только застольной. Офицерам не нужен собственный марш или хоровая песня. А вот застольная возможна..

— Как во времена Дениса Давыдова! — загорелся я

— Что-то похожее, а вместе с тем все другое, — раздумывал Блантер.

Но стихов таких не было. Однажды я рассказал об этой затее Сергею Васильеву. Он часто заходил в редакцию, случалось, задерживался и нелегально ночевал у нас, живших на казарменном положении. Пропуска на передвижение ночью у него не было, а комендантский час соблюдался строго. И как-то я ему сказал:

— Напиши застольную офицерскую, а то не пущу на диван

— Это жестоко! — заорал Сергей.

В ту же ночь он написал стихи, и я свел его с Блантером. Но музыки все не было и не было И только в конце войны зазвучала эта песня:

Нам дорог мундир офицера,
В нем слава заветная есть.
В нем гордость народа,
В нем сила народа
И наша военная честь.

Споем, как бывало
В минуту привала.
Прошли мы не маленький путь!
Нам есть, что за чаркой
Веселой и жаркой
Сегодня, друзья, вспомянуть...

Песня двинулась, и впоследствии я не раз слышал ее на дружеских пирушках, да и сам певал в кругу друзей-офицеров.

А в первые дни мая сорок пятого года мы с Константином Симоновым как корреспонденты «Красной звезды» оказались в Берлине и встретили в армии Чуйкова двух композиторов — Тихона Хренникова и Матвея Блантера. Все четверо обрадовались. Ну, как же, друзья, москвичи, и в какие дни и где увиделись — в столице поверженного рейха! Начались взаимные расспросы. Было суматошно и весело.

Вечером нас пригласил к себе командующий. Война окончилась, но она еще бушевала в этом человеке со скульптурным, сильным лицом. Он был счастлив. Его шестьдесят вторая армия с боями прошла от Сталинграда до Берлина. Две крайние точки войны, а между ними прямая человеческой воли. Он был счастлив и задумчив. Сознание настороженно выходило из состояния войны в мир. Но радость, огромная радость затопляла смятение чувств и начинала безраздельно править сердцем.

Симонов читал прекрасные стихи о войне — свои и чужие. Композиторы щедро играли. Я попросил Блантера: «Офицерскую застольную»! Кто-то принес гитару. Песня пошла на взлет, мы подхватили припев...

Жизнь идет, новые времена — новые песни. Та, старая, начала забываться и в конце концов осталась в памяти музыкальным отблеском давних дней, полузабытым мотивом, звучащим в каких-то ассоциативных связях. Но вот все-таки вспомнил — и рад.

Великий путь прошли Вооруженные Силы страны. Наши военачальники показали немецким генералам, что такое оперативное искусство советской военной школы. Советские офицеры, волевые, мужественные, решительные, сбили спесь с самовлюбленных проповедников непогрешимости германской военной доктрины. В 1944—1945 годах десятки командиров немецких дивизий метались без штабов, потеряв управление соединениями и чувствуя, как противник навязывает свою волю им, воспитанникам берлинских академий.

Мы полной мерой дали испытать немецким обер-лейтенантам и майорам силу тактики маневрирования.

Прусский офицер, считавший себя венцом творения на земле и с детства ласкавший свое ухо словом «Канны», не вылезал из советского «котла». Окружение фашистских частей и полное уничтожение всех, кто не сложил оружия, стало отличительным признаком боев, проведенных Советской Армией.

Наши командиры научились соединять в своих действиях строгий расчет с риском. Подполковник Верзенко, один из тысяч советских офицеров прошедший с боями победный путь от Сталинграда до Берлина, говорил:

— В офицерском деле воля и знания являются основой творчества. Возьмем хорошего пианиста. Сидя за фортепиано, он не озабочен тем, чтобы его пальцы попали на нужные клавиши, — это техника, это самой собой разумеется. Он весь сосредоточен на выполнении своего творческого замысла. Так и хороший офицер. Вооруженный знанием техники своего дела, он имеет возможность обратиться к искусному ведению боя, к творческому решению боевой задачи в рамках тактического или оперативно-стратегического плана.