Тим Уиллокс - Религия

• Название: Религия
• Автор: Тим Уиллокс
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-33790-3

Все началось страшной весенней ночью 1540 года от Рождества Христова в маленькой карпатской деревне.

Так уж вышло, что тринадцатилетний сын саксонского кузнеца закалил свой первый в жизни клинок в крови воина-сарацина, убившего его маленькую сестру. Пройдя трудными путями войны, воюя то под зеленым знаменем мусульман, то под знаменами крестоносцев, повзрослевший Матиас Тангейзер приходит к выводу, что война в жизни человека не самое главное. Но судьба распоряжается по-иному.

Пустившись по следу тайны исчезновения сына графини Ла Пенотье, он оказывается на острове Мальта в самом эпицентре сражения между рыцарями-госпитальерами и отрядами захватчиков-турков. Привычный к военным будням, Матиас пока что не знает, что ему следует опасаться вовсе не вражеского меча, а той тайной и страшной силы, которая невидимо управляет кораблем кровавой войны.

---

Звезды над Английским обержем мерцали без числа. Карле хотелось увидеть в этом беспорядке образы и значения, какие умели видеть в них другие. Какие умел видеть Матиас. Смотрит ли он сейчас на эти же самые звезды? Как бы она хотела, чтобы он был здесь, чтобы обнимал ее. Она подумала об Ампаро и почувствовала собственную низость. Карла прогнала прочь эти мысли. Оберж, до сих пор не пострадавший от ядер, уже не был уединенным жилищем тех, кого она мысленно называла отрядом Матиаса, его странным семейством, состоящим из мятежных душ. Никодим спал на кухне, где поддерживал огонь и оставлял для нее зажженную лампу, чтобы она могла осветить лестницу, поднимаясь наверх. Борс отправился на свою мрачную вахту у Калькаракских ворот, куда его влекла ночная прохлада и где, как он божился, рано или поздно Матиас возникнет перед ними из темноты. Теперь в оберже обитали еще два английских джентльмена, а все остальное место было отдано выздоравливающим, переведенным сюда из госпитальной палаты. Но у Карлы до сих пор оставалась ее собственная комната в доме Старки, примыкающем к обержу, и эта комната была настоящим сокровищем.

Войдя в оберж, Карла сняла туфли и тихо пошла. Она увидела, что Никодим спит на полу в кухне, и взяла тусклую лампу из ниши в стене рядом с буфетом. Поднявшись к себе в комнату, она закрыла дверь и стянула испачканное кровью платье, одно из трех простых черных платьев, которые сшила, с широкими рукавами, чтобы их можно было закатывать, и с высоким воротником — для соблюдения приличий. После недели восстановления запасов воды из недавно обретенного источника стирка снова была разрешена — хоть какая-то радость, — и на завтра у нее было чистое платье. Раздевшись, она смыла с себя пыль водой из ведра. Вода была свежая и отдавала запахом апельсинов; она напомнила себе — надо поблагодарить Борса, когда она снова увидит его, поскольку это он принес воду.

Карла позволила воздуху высушить и охладить кожу. Затем капнула оливкового масла из высокой бутыли, тоже знак внимания от Борса, на ладони, втерла в кожу лица, шею, плечи. Ее тело похудело, но, как она надеялась, не загрубело. В комнате, как и во всем доме, не было зеркала — монахам они ни к чему, — и Карла не удосужилась раздобыть зеркало для себя. Она осознала, что уже несколько недель не видела собственного лица. Что же она обнаружит, когда снова себя увидит? Такие вещи, как внешний вид, больше не казались важными. Но может быть, она ошибается, может быть, как предполагал Матиас, именно ее внешность заставляет мужчин бороться за жизнь.

Она скользнула в когда-то белую ночную рубашку, сделавшуюся серой и почти прозрачной от постоянных стирок в морской воде. Карла распустила волосы, тряхнула головой, освобождая их, и несколько минут наслаждалась, расчесывая и проводя пальцами по локонам. Когда был открыт новый источник чистой воды, Лазаро приготовил для нее настой из остатков белого вина, меда и экстракта толченого чистотела. Она втерла настой в голову и оставила на сутки, прежде чем смыть щелоком, а затем чистой водой. И вот теперь, после нескольких недель, поневоле проведенных в грязи, ее волосы были мягче, чем когда-либо прежде. Лазаро обмолвился, что он сейчас занимается приготовлением еще одного притирания, из воловьей желчи, кумина и дикого шафрана, который требуется настаивать шесть недель, а потом это средство вернет ее волосам золотистый оттенок. Наверное, она все-таки обзаведется зеркалом. Борс мигом раздобудет его, Карла была в этом уверена, и он не станет упрекать ее за тщеславие.

В ночи грохнула пушка — с высот Коррадино, подумала она: ее уши теперь различали по звучанию разные батареи и их местоположение. Цель где-то на Лизоле. И точно, она не услышала ни приглушенного жужжания приближающегося пушечного ядра, ни удара от его приземления. Турки возобновят атаки завтра, сказал ей Лазаро. Но эти же самые слова она слышала последние четыре дня. Карла положила щетку для волос. Пора спать. Когда она развернулась к своей постели, там, у противоположной стены тускло освещенной комнаты, стоял Людовико.

* * *

Дверь у него за спиной была закрыта, а она даже не услышала звука. Если бы кто-нибудь другой возник рядом так же внезапно, она испугалась бы. Но она не испугалась. Это отсутствие изумления было каким-то образом связано с его личностью; словно он обладал способностью материализоваться там, где пожелает, а уже появившись, считал свое присутствие чем-то совершенно естественным и не более удивительным, чем лунный свет. На Людовико была черная сутана с высоким воротником — одеяние братьев ордена, с восьмиконечным крестом из белого шелка, нашитым на груди. Талия была обвязана ниткой с бусинами четок. Его крупная голова была сплошь покрыта темными щетинками отрастающих волос. Лицо, обожженное солнцем, худое, словно высеченное из мрамора. Прошло больше тринадцати лет с тех пор, когда она видела его в последний раз. Его зрелость была еще великолепнее, чем юность.

Все эти недели на Мальте Карлу окружали мужчины, которым было присуще особое обаяние странников, явившихся из чужих земель. Матиас, Лазаро, Ла Валлетт, Борс и множество суровых рыцарей, которые заставляли землю содрогаться, когда они шли по улице, — все эти мужчины были уверены, что мир создан специально для того, чтобы они оставили в нем свой след. Каждый нес с собой явственно различимую индивидуальную ауру. Они приносили ее с собой в комнату так же, как приносили собственную тень. Людовико же нес с собой ауру посланника, чьи хозяева правят нижним миром, пока еще не ведомым Господу. И Сатане тоже, и человеку. Он сиживал за одним столом с Папами — с королями — и ощущал, как их сердца, не его, начинают биться быстрее. Он переходил вброд широкие реки из крови невинных. Он зачал ее ребенка.

Людовико смотрел на нее от двери, не произнося ни слова, его угольно-черные глаза были непроницаемы. Он мог бы точно так же рассматривать свою очередную жертву или же — любовь всей своей жизни. С очевидным испугом Карла поняла, что вот это последнее — правда. Она задумалась, сколько времени он стоит так, наблюдая за ее туалетом. Сейчас он рассматривал ее без всякого выражения. Как, должно быть, рассматривал горящих еретиков, обмазанных смолой, взывающих к Богу, когда они в агонии бросались вниз с утеса.

Она обнаружила, что не боится его. Пока не боится. Она ощущала скорее некое странное и неожиданное расположение, даже нежность, смешанную с тоской. Жалость. Каким прекрасным он был когда-то, каким прекрасным стал и каким жутким был тот путь, по которому он шел все это время. Должно быть, привязанность сохраняется навеки, привязанность к мужчине, которого любила со всем пылом юношеского безумия. Мужчине, который не только разбил ей сердце, но и спалил до основания здание ее жизни, оставив лишь закопченные краеугольные камни.

Тогда Людовико казался ей диким созданием, добровольно заковавшим себя самого в цепи своего призвания. Цепи, которые она была в силах разрушить. Разрушая его оковы, верила она, она разрушает и свои собственные, ведь разве не свобода первый и главный дар любви? Они занимались любовью в тени глубоких долин, от жесткой травы, впивающейся в спину, у нее горела кожа. Они занимались любовью в пещерах и храмах давно исчезнувших с лица земли племен, и у языческой статуи громадной каменной матери в Халь-Сафлиенти, и у Голубого грота, вспыхивающего яркими искрами, под любовное бормотание моря, и он рано поутру вплетал цветы ей в волосы. Но он не исполнил своих обещаний… А она, как оказалось, выковывает себе клетку. И только эта клетка и осталась у нее, когда Людовико скрылся в своей собственной.

От противоположной стены комнаты Людовико спокойно наблюдал за ней.

Вспоминает ли он ту же опьяняющую свободу, когда страсть делала их бессмертными и неподвластными никаким страхам? Она на мгновение закрыла глаза, чтобы привести в порядок мысли и разрушить исходящее от него заклятье. Этот человек, пусть она любила его и выносила его сына, обрек на мучения и смерть тысячи других людей. Он был черной рукой Папы. Что бы она ни сказала ему, а сказать она могла многое, разговор только затянул бы ее в паутину, сотканную ей самой. Отчего-то она отчетливо понимала это. Карла знала, именно этого он добивается, и, когда она окажется в этой паутине, он сможет делать с ней, что пожелает. Ее снедало пугающе сильное желание открыть ему свое сердце, рассказать обо всех долгих годах, проведенных в разлуке, о своей сердечной боли, о гневе, о жалости к себе. О ее желании отыскать своего мальчика — их мальчика — и, вместе с сыном, отыскать утерянные и пропавшие частицы себя самой. Но именно этого он и хотел. Именно на это он рассчитывал. Она собрала в кулак всю свою волю, которая давала ей силу промывать раны кричащих людей соленой водой. Она открыла глаза. Людовико так и смотрел на нее.

— Пожалуйста, — произнесла она. — Уходи. Уходи сейчас же, или я позову Борса.