Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку

• Название: Сонные глазки и пижама в лягушечку
• Автор: Том Роббинс
• Издательство: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033861-9, 5-9713-1432-7, 5-9762-1151-8

Официально признанный «национальным достоянием американской контркультуры» Том Роббинс «возвращается к своим корням» – и создает новый шедевр в жанре иронической фантасмагории!

Неудачливая бизнес-леди – и финансовый гений, ушедший в высокую мистику теософического толка…

Обезьяна, обладающая высоким интеллектом и странным характером, – и похищение шедевра живописи…

Жизнь, зародившаяся на Земле благодаря инопланетянам-негуманоидам, – и мечта о «земном рае» Тимбукту…

Дальнейшее описать словами невозможно!

---

Некоторые из этих созданий выглядят угрожающе, других просто жаль. Например, семейка, сидящая полукругом на ступеньках молочного магазина: папа-попрошайка, мама-попрошайка, сынишка-попрошайка и младенец-попрошайка – обмотанные лохмотьями, сверкающие соплями, обветренные и больные, но не теряющие надежды, что рано или поздно придет добрый самарянин, посланник церкви или правительства, и утрет им сопли и вручит ковер и телевизор. К вашей чести, Гвендолин, вы даже испытываете к ним сострадание. Точнее, это напоминает недоумение. Странные, непостижимые существа! Как они дошли до такой жизни? Куда девались их опрятные дома и садовые участки? Куда, наконец, утекли деньги?

Деньги. Любимые и желанные. Кыо-Джо утверждает, что все седые волосы, в количестве двадцати трех (она сама считала), появились в вашей черной филиппинской шевелюре исключительно из-за страсти к наживе. На самом деле виновата валлийская кровь вашей матери: стремление к стяжательству больше похоже на животный инстинкт, чем на осмысленную скупость. Вам уже скоро тридцать, и часики тикают, подстегивая желание обзавестись… нет, не детьми – серьезными деньгами. Разбухнуть, забеременеть созревающим богатством – и разродиться звенящим потоком серебряных долларов, подобно игровому автомату.

Увы, денег нет, они куда-то пропали. Сбежали из Америки, перебирая маленькими зелеными ножками. А ведь Америка их так любила! Первыми пострадали ленивые и тупые, а теперь очередь дошла и до вас. От этих мыслей сердце сжимается в комок: черта с два младенец-попрошайка получит эту пятерку, которую вы то ли спьяну, то ли из жалости достали из сумочки. Дудки, ребята! Проблемы с деньгами? Ха, они у вас всю жизнь! Зато кредит за «порше» не нужно выплачивать.

Однако перед тем как поймать на углу такси, вы все же лишаетесь драгоценной пятерки. Она достается древнему оборванному старцу, чья борода развевается на ветру, как асбестовое мочало. У старца на груди висит плакат – пляшущие кривые буквы: «МЕНЯ УБИВАЮТ СО ВСЕХ СТОРОН». Этому вы не можете не симпатизировать.

18:50

У таксиста типичная ямайская прическа. Бессчетные часы, убитые на скручивание и разлохмачивание, не пропали даром – шевелюра напоминает колонию длинных мохнатых червей. И пахнет он плюс ко всему точь-в-точь как ваш отец. Иными словами, весь провонял марихуаной. Почему вы постоянно притягиваете таких людей? Хотя, если подумать, все правильно: раз уж человек настолько неразборчив, что соглашается на встречу с немыслимой Кью-Джо, то таксист, везущий его к месту свидания, должен соответствовать случаю.

Поначалу вы хотите ехать прямиком к Белфорду Данну, но быстро понимаете, что это выпитый джин стучит в ваши железы, вызывая неуместное желание. Однажды вы целый год регулярно пили неразбавленное виски в надежде, что в вашем голосе появится ковбойская хрипотца, и в результате убедились: крепкие напитки оказывают на вас лишь одно действие – сексуально-возбуждающее. Пришлось снова перейти на белое вино. Уж лучше пищать, чем развратничать.

– Ты о чем, сестричка?

– Это я не вам.

В любом случае у Белфорда сейчас другие заботы. Ему надо поймать бежавшего примата.

Несмотря на карибский акцент, у таксиста великолепный английский – лучше, чем у среднего американского студента. Он рассказывает о движении растафари. Чтобы не показаться невежливой, вы интересуетесь, почему Хайле Селассие, современный эфиопский император (ныне покойный), почитается растаманами всего мира как первосвященник, мессия и живой бог? Таксист объясняет, что в середине пятидесятых на Ямайке случилась затяжная засуха. Люди забыли, когда последний раз видели дождь. Селассие как раз прилетел на Ямайку с дружеским визитом. Не успел его самолет коснуться земли, как в небе сгустились тучи и грянул чудовищный ливень, который продолжался все время, пока Селассие находился в стране: три дня без перерыва. И прекратился лишь в тот момент, когда самолет поднялся в воздух. «Вот так-то, сестричка!»

Вы качаете головой. Ну и дела! Парню в отпуске не повезло с погодой, а они на этом целую религию основали! Двадцать три седых волоса качаются в унисон, разделяя ваше недоумение.

А что вы хотели, Гвендолин? Мы живем в необычном мире. И с каждой минутой этот мир делается все необычнее.

Четверг, 5 апреля, ночь Воем на луну

21:00

Итак наступает ночь. Не вечер, а именно ночь – самая настоящая, темная, хотя и не совсем глухая. У вечера на хлястике обычно висят обрывки дня, к его лацканам пристают ворсинки солнечного света – а ночь целокупна, надменна, однородна и радикальна. Световую окантовку, которую сумерки оставляют по краям небосвода, ночь стирает черным ластиком, смывает струей осьминожьих чернил, смахивает рукавами пижам, залепляет дегтем ночных бабочек. Ночь похожа на паранджу, укрывающую черты дня; но и день – лишь маска на ее черном лице. Люди, как правило, рождаются ночью и ночью же умирают. Ночь – время, когда радио играет танго для больничных сиделок, когда крысиный яд знойно поет из-под плинтуса, когда анаконда выходит на охоту, когда черный лимузин пролетает по улицам веселого района, когда слово «свобода» пылает неоновым огнем на тысячах забытых языков, а зыбкие остатки детских фантазий бродят под ветвями пихт, опьяненных луной.

Ночь самого черного дня вашей жизни. Изменилось ли что-нибудь к лучшему? Едва ли. Американский орел продолжает бегать по восточным биржам, как обезглавленная курица, пугая брокеров фонтанами густой крови, а вы с замиранием девичьего сердечка следите за поросячьими отбивными, исчезающими в бездонной утробе Кью-Джо, – можно подумать, что отбивные отправляются вслед за деньгами в черное всепожирающее небытие.

Вы с подружкой сидите в пластиковом закутке, в дешевом ресторанчике под названием «Собачья будка», чей девиз – работаем круглосуточно – подтверждается сомнамбулическими движениями официантов, многие из которых, похоже, таскают тарелки без перерыва со дня открытия заведения в 1934 году. «Собачья будка» ориентируется на пожилую пролетарскую клиентуру, но в мутный полночный час сюда стекаются экстремальные образчики молодежи: панки, гопники, рэйверы, металлисты, кришнаиты, кикбоксеры, а также мажорные папенькины детишки, искатели приключений из богатых районов типа Хантс-Пойнта и Мерсер-Айленда. Опытные официанты легко управляются с хлипкими юнцами; тем не менее вы рады, что время не слишком позднее, и публика в ресторане не столько опасна, сколько деклассированна. Это не значит, разумеется, что вам здесь уютно.

Когда Кью-Джо предложила «Собачью будку» в качестве места встречи, вы поначалу приняли это за глупую шутку, навеянную тем, что некоторые господа в отеле «Виржиния» выли по-собачьи. Да, именно так: по-собачьи! Причем господа уважаемые – поэты, художники, музыканты и кинематографисты, которым пристало бы обсуждать Гёделя, Эшера и Баха или проливать всеобъясняющий свет яркого интеллекта на темные причины биржевого краха, отыскивая в нем параллели с технологическими теориями Маклюэна и «Падением дома Ашеров». Конечно, нельзя утверждать, что уважаемые господа вовсе не затрагивали этих тем. Трудно судить о содержании чужих бесед, тем более в общественном месте, где запись черного блюзмена ревет из колонок так яростно, что негры старой закалки, услышав эти звуки, заткнули бы уши и бежали в лес, побросав самодельные гитары. В большом гостиничном фойе наверняка были столики, вокруг которых в тот час витал интеллектуальный диспут высочайшей пробы. Ваш слух, однако, не уловил в шуме разговора ни упоминаний о Доу-Джонсе и дойче марке, ни имени Мишеля Фуко. Зато несколько раз вы ясно слышали несомненный собачий вой.

Более того: стоило какому-нибудь куртуазному содомиту в стильных очках и алом берете тихонько завыть, как окружающие начинали с воодушевлением подвывать, и что самое странное – лица при этом озарялись потрясенными улыбками, словно на всю компанию снисходила благодать, природу которой никто не умел объяснить. Что за чушь? Какая-то новая причуда? Кью-Джо в ответ на расспросы только пожала плечами: «А, доктор Ямагучи!» – и предложила пойти в «Собачью будку».

Вы согласились, ожидая новых совпадений. Но всему свое время. Пока – время поросячьих отбивных.

«Ну что, Гвендолин, глупая буржуазная сучка? Пообедала, не дождавшись меня?! Теперь сиди и смотри, как это делается!»

Действительно, есть на что посмотреть. Кью-Джо врезается в кучу отбивных плавно и убийственно, как матерая касатка в стаю лосося – надкусывает первую, затем вторую, всех по порядку – калеча, лишая возможности бежать, – и возвращается, чтобы прикончить раненых, и обглодать хрящи, и до капли вылизать подливку, оставив на тарелке горку гладких косточек, напоминающих фишки для китайской игры.

А когда вы отлучаетесь, чтобы позвонить, она заказывает вторую порцию.