Владимир Козлов - Варшава

• Название: Варшава
• Автор: Владимир Козлов
• Жанр: Контркультура

«Варшава» – роман о ранних годах дикого (бело)русского капитализма, о первых «сникерсах» и поддельных, но таких дорогих сердцу джинсах Levi's, о близкой и заманчивой Европе и о тяжелой, но честной жизни последнего поколения родившихся в СССР.

С другой стороны, это роман о светлой студенческой молодости и о первой любви, которая прячется, но светит, о неплохих, в общем-то, людях, которые живут рядом с нами. И о том, что надежда всегда остается, и даже в самом банальном и привычном может мелькнуть настоящее.

---

– Пятьсот.

Я отдаю деньги.

Таня говорит:

– Ну, за знакомство.

Мы чокаемся, выпиваем.

За соседний столик садятся два быка с подругами. Таня вынимает сигарету, щелкает зажигалкой. Она затягивается, стряхивает пепел в стакан от шампанского.

Один из быков ставит на стол две бутылки водки и пакет апельсинового сока.

Таня бросает бычок в стакан.

– Пошли танцевать. Только ничего ценного не оставляй – стырят.

Она вешает сумку на плечо, я сую кошелек в карман джинсов.

На помосте – несколько чуваков и девушек. Мы поднимаемся по ступенькам, начинаем дрыгаться под «Технологию». Я ору, перекрикивая музыку:

– Тебе здесь нравится?

– Так, нормально.

В клуб заходят еще люди. Я спрашиваю:

– Наш столик не займут?

– Не должны, там же шмотки остались.

Песня заканчивается, начинается медляк. Я говорю:

– Можно тебя пригласить?

Таня хмурит брови.

– Я устала, давай лучше отдохнем.

Сидим за столиком. Таня двигает по столу пачку сигарет, я слежу за ее рукой. Она спрашивает:

– Что, так и будем сидеть? Или что-нибудь закажешь?

– Давай закажу. А что?

– Денег мало? Тогда возьми хоть водку и томатный сок.

Смотрим друг на друга, держим стаканы с водкой.

– Ну, ты б хоть тост какой сказал, а? А то без тостов пьют только знаешь кто? Алкоголики.

– Ну… Давай еще раз за знакомство.

– Просто полет фантазии…

Таня разбавляет водку соком. Мы чокаемся.

Недалеко от нас садятся два мужика и тетка. Им лет по тридцать пять, все в польских джинсах-«мальвинах» и турецких «половиках».

Таня говорит:

– Смотри, какие колхозники. Как только таких сюда пускают?… Ну что, опять танцевать?

– Не, я посижу, что-то неохота.

Пью сок мелкими глотками. Водка слегка дала по мозгам. Народу уже много. Человек двадцать танцуют на помосте, остальные бухают. На столике «колхозников» – две бутылки шампанского, бутылка водки и шоколадка.

Медляк. Таня подходит к столику, садится, допивает сок.

– Не спи, замерзнешь.

– Ага.

– Проще надо быть, Вова – и люди к тебе потянутся. – Она улыбается. – А то сидишь с таким лицом сурьезным…

Я пожимаю плечами.

Мужик из «колхозной» компании встает, подходит ко мне. Он наклоняется к уху и шепчет:

– Послушай, братан… Можно пригласить твою даму?

От него воняет водкой и потом.

– Как хотите.

Он поворачивается к Тане:

– Приветствую. Можно вас пригласить?

– А вы шампанским угостите?

Лицо мужика кривится, он шепчет мне:

– Пусть скажет спасибо, что не одна, а с тобой. А то я бы ей показал. Одни, блядь, суки кругом.

Таня танцует с двумя чуваками. Один что-то кричит ей, она знаками показывает, что не слышит. Рядом отплясывают «колхозники». Тетка расстегивает рубашку, мотает грудями в белом лифчике. Мужики скалятся.

Я поднимаюсь, надеваю куртку, иду к выходу.

На улице – дождь. К тротуару прилипли листья.

* * *

Выхожу из лифта, достаю ключ, сую в скважину. Замок заедает, я кручу ключ в одну сторону, в другую. Не открывается. Кручу еще. Дергаю дверь. Она не заперта. Я захожу в квартиру. В прихожей, на кухне и в хозяйкиной комнате горит свет.

Снимаю ботинки, куртку и заглядываю на кухню. Тетя Нина сидит на табурете, голова – на столе. Спит. Я трогаю ее за плечо, спрашиваю:

– Вам что, плохо? Вы заболели?

Она открывает глаза, тупо смотрит на меня.

– А… Вовачка. Квартирантик ты мой залатой…

От нее воняет самогоном. Внизу, около плиты – пустая бутылка.

– Я это самое… Ну, напилась, короче. Ай, пашло оно усё на хер…Да?

– Точно. Самое лучшее средство – набухаться, и все будет классно, просто супер.

– Правильна гаварыш, Вовачка. Супер-пупер. – Она дебильно улыбается.

– Ну и чего вы напились? Что случилось?

– Ай… На хер…

– Ну, как хотите.

Я выхожу из кухни. Дверь в ее комнату открыта. На диване, посреди смятой простыни – большое мокрое пятно. Я захожу в свою комнату, захлопываю дверь. Вытаскиваю из стопки книг внеклассное чтение по английскому – «Daddy Long Leg». Сажусь за стол, читаю вслух отрывок на завтра.

На кухне тетя Нина фальшиво поет:

Тячэ вада у ярок
Тячэ вада у ярок
Лодачку занясло
Вада халодненька
Лодачка тоненька
А я мало-о-оденька-а-а-а.

Я резко отодвигаю стул, встаю, подхожу к двери, приоткрываю.

– Тетя Нина, можно потише? Я все-таки учусь.

– Да, да, Вовачка, ты мяне прости. Я ж тябе, пачти што, люблю – ты у меня жывёш… Ты мне верыш?

– Верю.

– Веру, веру, усякаму зверу, и ежу-капыжу…

Я возвращаюсь к столу.

Тетя Нина разговаривает сама с собой.

– Аднажды у студёную зимнюю пору… Ну, напилась я, напилась… А хули… Аднажды у студёную зимнюю пору я из лесу вышел… Сталина, блядь, сюда надо… И Ленина… А жыдоу – пастралять усих. А то развели нешта такое – хуй прасцыш. Аднажды у студёную…

Я вскакиваю, открываю дверь. Тетя Нина стоит перед дверью.

– Можно потише?

– Можна, можна. Слушай, ты меня уже заябау. Я тебя убъю. Поняу?

– Как ты меня убьешь?

– Абыкнавенна. Нажом. Ноччу, кагда ты спать будеш.

Она надувает губы и кивает головой.

Двенадцать ночи. На кухне радио играет белорусский гимн: тот, что был при «совке», только без слов. В хозяйкиной комнате – тихо.

Я ворочаюсь на кровати, не могу уснуть. Сердце стучит, в животе ноет, хочется срать. Подушка – твердая, как камень. Я мну ее руками, поворачиваюсь к стене, натягиваю одеяло.

Просыпаюсь, смотрю на часы. Полдевятого. Я не слышал будильника и не помню, когда уснул.

Вскакиваю, надеваю штаны, бегу на кухню. Зажигаю плиту, ставлю чайник.

Тетя Нина выходит из комнаты.

– Вова, ты прасти меня, если што. Я учера, ну это… Я абы-што гаварыла?

– Да. А вы что, не помните.

Она качает головой.

– Не-а, ничога не помню. Ладна, ну ты меня прасти, а? Дурная баба напилась… Прастишь?

* * *

Звоню в квартиру Ивана Петровича. Открывает он сам – в халате и шлепанцах, с недовольным лицом.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, заходи.

Я переступаю порог, достаю из рюкзака второй том Короткевича – брал летом почитать.

– Вот, я у вас брал…

Иван Петрович забирает книгу, кладет на телефонный столик. Я поворачиваюсь уходить.

– Куда? Останься, хоть чаю попей. Вера, Володя пришел!

Вера Сергеевна выглядывает из кухни, улыбается накрашенными губами.

– Здравствуй, Володя, заходи, всегда рады тебя видеть.

Я иду в кухню, сажусь на табурет, Иван Петрович – в кресло в углу. Он берет со стола «Аргументы и факты».

Вера Сергеевна ставит чайник, включает плиту, поворачивается ко мне.

– Ну, рассказывай, как дела, студент.

– Так, нормально. Учусь…

– Да, понимаю, сложно еще что-то сказать – только начало первого курса. А вообще, учиться нравится?

– Более-менее.

– Это хорошо, очень хорошо. Только вот время такое… Что творится – просто жуть. Народ беднеет, цены растут каждый день. Стипендии вам сколько платят?

– Тысячу.

– Ну, знаешь, это еще ничего. У нас вот с Ваней пенсия всего по две тысячи. Представляешь, какая несправедливость? – Я киваю. – Всю жизнь отработали на государство, двигали науку вперед – и такой результат. Ну разве не обидно, а?

– А чего ты ожидала? – резко говорит Иван Петрович. – Я давно, как только этот меченый пришел к власти, понял, что ничего хорошего не будет. Развалил страну, поставил народ на грань выживания. Кто сейчас хорошо живет? Одни только воры и проститутки, извиняюсь за выражение. Вся старая номенклатура у власти – Кебич этот, гнида поганая. Шушкевич – да, нормальный человек, ученый, но что они ему дадут сделать?

– И главное, что обидно – мы то уже свое отжили, – говорит Вера Сергеевна. – А они как будут, молодые? Раньше все было просто – институт, аспирантура, диссертация. А сейчас?…

– Ну, у меня специальность перспективная…

– Какая там перспектива? – Иван Петрович хмыкает. – Не надо никого слушать, послушай меня. Все сейчас учат языки, все хотят за границу. А закончишь – пойдешь преподавать в училище, идиотов учить с одной извилиной. Даже в школу не возьмут – все к тому времени будет занято.

– Ладно, Ваня, ты Володю не пугай. Пусть учится, а там будет видно. Может, еще все образуется.

Вера Сергеевна ставит на стол вазочку с вишневым вареньем и хлебницу с батоном, пододвигает мне чашку чая. На ободке – отпечаток ее помады. Я поворачиваю чашку другой стороной.

Звонит телефон. Вера Сергеевна идет в прихожую. Я чайной ложкой накладываю варенье на хлеб, кусаю, запиваю чаем.

– Это ж надо – дожить до такого, – бубнит Иван Петрович. – Два года назад вышел на пенсию – сто тридцать два рубля, самая большая по тем временам. И на те деньги можно было нормально жить, еще до всех подорожаний. А сейчас разве это жизнь? Так, существование. И главное – уравниловка. Хуже, чем при социализме – кто не работал ни дня в жизни, все равно пенсию получает, рублей восемьсот, а то и тысячу. Слов просто нет…