Даниил Мордовцев - Державный плотник

• Название: Державный плотник
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-699-14675-X

Даниил Лукич Мордовцев – русский и украинский писатель, историк и публицист. Его сугубо исторические исследования имели у современников успех, сравнимый только с «Историей государства Российского» Н.М.Карамзина. Но история нам понятна тогда, когда мы можем понять чувства минувшего. Художественная проза Даниила Мордовцева исследует чувства и настроения ушедших эпох, она написана живым и образным языком, она экспрессивна и эмоциональна.

В книгу вошли роман Д.Мордовцева о Петре 1 «Державный плотник», а также наиболее известные исторические повести писателя.

---

– О! Дас ист цу шрекклих! – не вытерпливает немец.

– Ну, шрекклих не шрекклих, господин полковник, а скучно.

Один из казаков, сопровождавших Хомутова, соскакивает с коня и, подняв стрелу с привязанным к ней пакетом, подает ее офицеру...

– По секрету, ого! – читает Хомутов надпись на пакете.

Вестовой, что привез пакет, снова машет шапкой из-за рогаток.

– Ваше благородие! Ваше благородие! – кричит он в рупор из своих ладоней.

– Что тебе, Гаврилыч?

– Квиток, ваше благородие!

– Какой там квиток?

– Квиток... расписочку, значит, что получил депорт.

– Ладно, подожди! – потом, обратясь к фон Шталю, прибавил: – Ведь у нас и расписку ему выдать не иначе можно, как через карантен. Сначала ее напиши, да высуши, да в уксус омочи, да там ее через огонь окурят, тогда и бросай на стреле на тот бок... Беда! А то она, проклятая, может, на клочке бумаги сидит, либо в чернильницу забралась, либо на конце пера угнездилась, ну, без карантену да без окуриванья огнем и нельзя ничего посылать на тот бок... Перекинешь и ее «анафемскую» на стреле... Вот дожили.

Повозки остановились у ворот карантина. Ух, это точно кладбище для живых...

III. КАРАНТИН. БЕГСТВО ЗАБРОДИ

Карантинные здания состояли из трех рядов низеньких, длинных, отгороженных одна от другой деревянных казарм, при одном взгляде на которые у приехавших сжалось сердце.

Собственно карантинные лазареты расположены были по краям этого живого кладбища. Это были длинные, очень длинные параллелограммы, с своей стороны разбитые на маленькие, в несколько сажен параллелограммики, в которых вмещались маленькие дворики с крохотными, на одной стороне крытыми навесниками и такими же крохотными в два крохотных окошечка домиками, находившимися в общей связи и под одною тесовою крышею со всеми прочими крохотными домиками общего, большого, сильно удлиненного лазаретного параллелограмма. Достаточно вообразить длинную, очень длинную, конюшню, разбитую на соответственное число стойл: каждое стойло вмещает в себе и крохотный домик со светлою комнаткою, кухнею и печкою; и свой длинненький, открытый, но отгороженный от другого дворик; и свои отдельные воротцы, запертые на замок, ключ от которого у карантинного доктора; и свое единственное отверстие, в которое по маленькому желобику вливают воду в чан для заключенных в этом параллелограммике... По длинной крыше лазаретов лепятся трубы по числу карантинных покоев.

Между лазаретами тянутся карантинные службы, заключенные в особую деревянную ограду: на первом плане караульня, вмещающая в себе покои офицерские, писарские, унтер-офицерские и жилья для часовых и конвойных. Далее покои для доктора, аптекаря и фельдшеров, покои комиссарские, служительские для могильщиков («мортусов» в смоляном платье); особо для поваров, прачек. Тут и амбары для съестных припасов, и амбары курительные, и сараи для карантинного имущества, для скота...

Все чувствует себя заживо погребенным, вступая в это чумное чистилище... Никто не смеет приблизиться друг к другу, прикоснуться, каждый боится всех и все каждого....

По знаку Хомутова привратник растворил карантинные ворота, и повозки въехали во двор.

На дворе было пусто: в тот момент, когда во двор вступали вновь прибывшие жертвы чистилища, никто, кроме доктора и его помощников, а равно страшных «мортусов», одетых во все смоляное, в смоляных рукавицах и в смоляных масках на лицах, никто не смел показываться на дворе.

Выходит доктор, молодой, плечистый, полнолицый мужчина, которого жизнь, по-видимому, еще не истрепала и который еще ищет на жизненной арене борьбы, подвигов, опасностей, ищет пробовать свои силы и силы неведомого, страшного, но тем более обаятельного врага.

Начинается, пока опять-таки издали, обстоятельный допрос: кто, откуда, с чем, зачем... В ответе слышатся слова, названия, звучащие особенно внушительно: «Хотин», «Бессарабия», «Кагул», «турки», «армия», «Малороссия», «заставы»...

– Вы подлежите тщательному осмотру, – говорит доктор после предварительного допроса.

Приезжие непосредственно из чумных мест – да это такие интересные, драгоценные субъекты для молодого, любознательного врача, который жаждет помериться силами с неведомым чудовищем!

– Пожалуйте в визитную камеру, – говорит он любезно, – я имею честь с вами короче познакомиться, и лично, и... телесно, – шутит молодой врач. – Эй, вы! – машет он страшным мортусам, стоящим в стороне и ждущим своих жертв. – Отберите все вещи, которые принадлежат приезжим... Лошадей с ямщиками и повозками, господин полковник, вы отсылаете обратно? – обращается он к фон Шталю.

– Да, государь мой... Отберите все наши вещи и расплатитесь с ямщиками, – приказывает он своим ординарцам.

Бедная Маланья забилась в солому и со страхом лает оттуда на страшных мортусов, она никогда еще не видала таких чудовищ.

– А эта собачка ваша? – спрашивает доктор.

– Наша, господин доктор.

– Казенная, полковая собственность, – улыбается сержант Грачев, широкоплечий друг Рожнова Игнашки, хотя у самого кошки скребут на сердце.

– А... Эй, мортусы!

Мортусы, взятые из тюрьмы каторжники, которым все равно не житье на вольном свете, и засмоленные от смерти, подходят к доктору.

– Возьмите эту собачку и привяжите особо. Она также подлежит карантинной выдержке...

– Воно, ваше благородие, не дастся, – пасмурно замечает мешковатый хохол.

– Как не дастся?

– Ни, не дастся, воно зле...

– Вот тебе на! – смеется доктор.

– Воно им, этим чертям, руки покусае...

– Ничего, не покусает...

Приезжих вводят в визиторскую камеру. Тут тоже торчат черномазые, в образе эфиопов, мортусы.

– Прошу, господин полковник, раздеться донага, – обращается доктор к фон Шталю.

Немец повинуется, ворча себе под нос: es tst abscheu-lich[11]. Рыжий помогает ему раздеться, снимает с него рейтузы, сапоги, чулки и обнажает сухие щепки, обтянутые сухою кожею... Немец ежится.

– Ничего, прекрасно... тело чистое... язвенных знаков нет, – бормочет доктор, внимательно всматриваясь в сухую, пергаментную кожу немца. – А это что за синий знак под левым сосцом?

Немец конфузится...

– Это ничего, так себе, пустяки, господин доктор...

– Однако же? Я все должен знать...

– Пустяки... глупость молодости... это имя Амалия, моей супруги... выжжено... порохом натерто...

– О! Понимаю, понимаю... Довольно... Обмыть господина полковника и одеть в карантинное платье, – приказывает он приставнику с мортусами.

Раздевают и осматривают молодых сержантов, сначала широкоплечего атлета Грачева.

– О! Завидное, богатырское сложение... дыхательный ящик бесподобный, есть где поместиться легким и всему рабочему аппарату тела, – удивляется словоохотливый доктор. – А это что у вас на шее?

– Образок... Память умершего друга...

– Умершего?.. Давно?

– В мае, господин доктор.

– А где?

– В Бессарабии, у Прута, недалеко от Ясс, на привале...

– Гм... А какой болезнью?

– Гнилою горячкой, господин доктор...

– Гм-гм... Гнилою горячкой... с пятнами?

– Да, с пятнами...

– Быстро? Да?

– Да... скоро... очень... в два дня...

– Гм... И этот образок был у него на теле?

– Да, господин доктор... Я везу его к невесте покойного и к матери.

– Так-так... прекрасно... Это вы знаете, что везете у себя на груди? Чуму!.. Только благодаря вашему богатырскому здоровью вы еще ходите по земле с этим страшным талисманом на теле... Взять его и особенно рачительно окурить и выветрить (это к фельдшеру).

Грачев снимает с себя образок и отдает фельдшеру.

Упрямее всех оказался мешковатый хохол: уперся, как вол, и не хочет раздеваться...

– Раздевайся! Я тебе приказываю!– горячится доктор.

– Ни, ваше благородие, не треба.

– Как не треба! Что ты!

– Не треба-бо... не гоже воно... соромно...

– Вот чудак! Соромно ему... Как же все раздевались, и господин полковник, и офицеры?

– Та негоже ж!.. Вони тут. (Хохол указал на полковника.)

– Я тебе приказываю... Слушай команду: долой платье! – скомандовал немец, на голом теле которого не оставалось никаких знаков полковничьего звания.

«Слушай команду» было магическим словом для упрямого хохла: он тотчас же сбросил с себя одежду и, вытянувшись в струнку, руки по швам (швов, правда, уже не было на голом теле), стоял колосс колоссом... Эка телище! Эка мускулы стальные, что за грудь и плечи! Недаром так млела и трепетала на этой каменной груди «чорнявенькая» и «кирпатенькая», тоже с богатырскими, только в своем роде, грудями, дивчина Горпина...

– Что за молодчина! – вырывается невольное восклицание доктора. – Да этого бронзового тела никакая чума не возьмет... Ну, молодец, братец!

– Рад стараться, ваше благородие!

Чего тут стараться! Сама природа постаралась сколотить такую грудь, такие мускулы, вырастить такую косую сажень... Хорошая была матушка, спородившая такое чадушко, да и природа, знать, была не мачеха, что вырастила, вылелеяла, выходила такое тело, славное, молодецкое... Украина-матушка, хатка беленькая, чистенькая, садочек вишневый, вербы шумливые, «гаи зелененьки», поля цветливые, солнышко жаркое да приветливое, реки с берегами густолозовыми, ночи чудные, песни дивные, вот что вырастило, выхолило этого детину бронзового... Это не то, что вот москали с дубьем, что живут как козы голодные, как «коза-дереза». А он и ел вдоволь, и пил воду из чистой «криницы»...