Николай Лесков - Некуда

• Название: Некуда
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Классическая проза

С января 1864 начал печататься роман Лескова «Некуда», окончательно подорвавший репутацию писателя в левых кругах. Современники восприняли роман как клевету на «молодое поколение», хотя, помимо «шальных шавок» нигилизма, писатель нарисовал и искренно преданных социализму молодых людей, поставив их в ряду лучших героев романа (в основном сторонников постепенного реформирования страны). Главная мысль Лескова бесперспективность революции в России и опасность неоправданных социальных жертв провоцировала неприятие романа в 1860-е гг. Лесков был объявлен «шпионом», написавшим «Некуда» по заказу III Отделения. Столь бурная реакция объяснялась и откровенной памфлетностью романа: Лесков нарисовал узнаваемые карикатуры на известных литераторов и революционеров.

Тем не менее, теперь, при сравнении «Некуда» с позднейшими противонигилистическими романами как самого Лескова, так и других писателей, трудно понять размеры негодования, вызванного им. «Некуда» – произведение не исключительно «ретроградное». Один из главных героев – Райнер, – открыто называющийся себя социалистом, ведущий политическую агитацию и погибающий в качестве начальника польского повстанского отряда, не только не подвергается авторскому порицанию, но окружён ореолом благородства. Тем же ореолом «истинного» стремления к новым основам жизни, в отличие от напускного демократизма Белоярцевых и K°, окружена и героиня романа – Лиза Бахарева. В лице другого излюбленного героя своего, доктора Розанова, Лесков выводит нечто в роде либерального здравомысла, ненавидящего крайности, но стоящего за все, что есть хорошего в новых требованиях, до гражданского брака включительно. Наконец, общим смыслом и заглавием романа автор выразил мысль очень пессимистическую и мало благоприятную движению 60-х годов, но, вместе с тем, и вполне отрицательную по отношению к старому строю жизни: и старое, и новое негодно, люди вроде Райнера и Лизы Бахаревой должны погибнуть, им деваться некуда.

---

– Да не в том, а что ж это: все это до голой подробности, как в курсе акушерства, рассказывается…

– Да ведь это все так бывает!

– Помилуйте, да мало ли чего на свете не бывает, нельзя же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в семействах, где есть и женщины, и девушки, нельзя же нимало не щадить их стыдливости.

– Будто оне, вы думаете, не понимают! Оне все лучше нас с вами всё знают.

– Да извольте, я и это вам уступлю, но пощадите же их уши, дайте что-нибудь приличию, пожалейте эстетический вкус.

– Нужно развивать вкус не эстетический, а гражданский.

Папошников добродушно рассмеялся и, тронув блондина за руку, сказал:

– Ну разве можно описывать, как ребенок, сидя на полу, невежливо ведет себя, пока мать разрядится? Ну что же тут художественного и что тут гражданского?

– Правда обстановки, – отстаивал блондин.

Редактор засмеялся.

– А п-п-позвольте узнать, – вскрикнул из-за стола Жерлицын, перелистовавший свою рукопись, – что же, тут в моей статье разве содержится что-нибудь против нравственности?

– Нет-с, – отвечал Папошников.

– Ну, против религии?

– Тоже нет-с.

– Ну, против вашей эстетики?

– Нет-с.

– Так против чего же?

– Против здравого смысла.

– А-а! Это другое дело, – протянул Жерлицын и, закурив новую папиросу, стал опять перелистывать рукопись, проверяя ее со стороны здравого смысла.

Папошников вынес блондину его рассказ и обратился к таперу.

– Повесть госпожи Жбановой?

– Будет напечатана, – отвечал редактор.

– Будет! в таком случае когда деньги?

– По напечатании-с.

– Она просит половину вперед.

– Она этого не пишет.

– Она мне пишет; я ее муж, и она мне поручила получать деньги.

– Нет-с, она просила деньги выслать ей за границу, и оне так будут высланы, как она просила.

– Ну это и я ведь могу сделать; я здесь служу, можете обо мне узнать в придворной конторе, – с обиженным лицом резонировал тапер.

– Ну так я скажу вам, что это уж сделано.

– Тогда не о чем и толковать по-пустому.

Тапер встал и, разваливаясь, ушел, никому не поклонившись.

– Я, – залебезил блондинчик, – думал вам, Савелий Савельич, предложить вот что: так как, знаете, я служу при женском учебном заведении и могу близко наблюдать женский вопрос, то я мог бы открыть у вас ряд статей по женскому вопросу.

– Ц! нет-с, – отвечал, отмахиваясь руками, редактор.

– Отчего же?

– Не читают-с, прокисло, надоело.

– Но я могу с другой стороны, не с отрицательной.

– С какой хотите, все равно.

– Да, а вы с какой хотите?

– Нет, уж бог с ними. Барыням самим это прискучило.

– П-п-п-пааазвольте-с! – крикнул опять все сидящий за столом Жерлицын, дочитав скороговоркою во второй раз свою рукопись. – Вы у Жбановой повесть купили?

– Купил-с.

– И напечатаете ее?

– И напечатаю.

– А эта госпожа Жбанова ни больше ни меньше как совершеннейший стервец.

Редактор слегка надвинул брови и заметил Жерлицыну, что он довольно странно выражается о женщине.

– Нет-с, я выражаюсь верно, – отвечал тот. – Я читал ее повести, – бездарнейший стервец и только, а вы вот ею потчуете наших читателей; грузите ее вместо балласта.

Папошников ничего не отвечал Жерлицыну и обратился к скромно ожидавшему в амбразуре окна смирненькому старичку.

– Нижнедевицкий купец Семен Лазарев, – отрекомендовался старичок и протянул свою опрятную руку. – Года с три будет назад, сюда наши в Петербург ехали по делам, так я с ними проектик прислал.

– О чем-с?

– Обо всем, там на гулянках написано, – весело разговаривал старичок.

Папошников задумался.

– Большая рукопись? – спросил он.

– Большая-с, полторы стопы с лишком, – еще веселее рассказывал Лазарев.

– Называется: «Размышления ипохондрика»?

– Вот, вот, вот, она и есть! Не напечатана еще?

– Нет-с, еще не напечатана.

– То-то, я думаю, все не слышно ничего; верно, думаю, еще не напечатана. А может быть, не годится? – добавил он, спохватившись.

– Велика-с очень.

– Ну там ведь зато обо всем заключается: как все улучшить.

– Отличные, отличные есть мысли, помню хорошо, но объем!

– Это, впрочем, все дело рук наших: сократим.

– Нет, вы позвольте, мы сами выборку сделаем. Выберем, что идет к теперешнему времени, листка на четыре, на пять.

– Что ж, я извольте, а только имя же ведь мое внизу подпечатают?

– Ваше, ваше.

– То-то, а то я, знаете, раз желаю, чтобы читатели опять в одном и том же журнале мое сочинение видели.

– А вы разве писали в нашем журнале?

– Как же-с! В 1831 году напечатано мое стихотворение. Не помните-с?

– Не помню.

– Нет-с, есть. – А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще находился в господском доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать, с презреньем даже отвергли, – так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный человек, а может держать себя на точке вида.

– Будет, будет ваше имя, – успокоил и проводил до дверей нижнедевицкого купца Семена Лазаревича редактор Папошников.

– А п-п-паааззвольте! – удержал его на обратном пути Жерлицын. – Завулонов свой рассказ мне поручил продать.

– Ну-с.

– Угодно вам купить?

– Оставьте, я прочту.

– Я не могу оставить: купите и оставляйте.

– Я так не покупаю, – отозвался редактор и попросил Лизу в кабинет.

– А п-позвольте! На одну минуту позвольте, – остановил Жерлицын. – Вы читаете, что покупаете у Тургенева?

– Читаю-с.

– Не полагаю. – Вы вот в своих журналах издеваетесь над нигилистами, а…

– Нигилисты, не читая, покупают?

– Конечно! Общий вывод и направление – вот все, что нужно. Вы знаете Эразма Очевидного?

– Нет, не знаю.

– Мой зять.

– Не имею чести.

– Редактор же он.

– Что делать, все-таки я не имею чести его знать и не имею времени о нем говорить.

Редактор увел Лизу в свой кабинет и предложил ей кресло.

– Видите, сударыня, – начал он, – мне нужно знать, какого рода переводы вы можете делать и с каких языков?

Лиза рассказала.

– Да… Это значит, вы статей чисто научного содержания переводить не можете.

– Я не переводила.

Редактор задумался.

– Прискорбно мне огорчать вас, – начал он, – таким ответом, что работы, которую вы могли бы делать, у меня в настоящее время нет.

Лиза сухо встала.

– Позвольте! Куда же вы?

– У вас работы нет – нам говорить не о чем.

Редактор слегка поморщился от этого тона и сказал:

– Я попрошу у вас позволения записать у себя ваш адрес. Работа может случиться, и я удержу ее для вас, я вам напишу. Книжки, видите, более тридцати листов, их возможности нет наполнить отборным материалом.

– Это меня мало интересует и вовсе не касается.

Папошников положил книгу журнала и взял адресную тетрадь. Лиза продиктовала ему свой адрес.

– Это там, где коммунисты живут?

– Это аккуратно там, где я вам сказала, – опять еще суше ответила Лиза, и они расстались.

Сходя по лестнице, она увидела Жерлицына, сидящего на окне одной террасы и листующего свою рукопись.

– Ищу здравого смысла, – произнес он, пожав плечами при виде сходящей Лизы.

Лиза проходила мимо его молча.

– Позвольте, – догонял ее Жерлицын. – Как это он сказал: против здравого смысла? Разве может человек писать против здравого смысла?

Лиза не отвечала.

Глава двадцать третья Post scriptum

[82]

Розанова Лиза застала уже у Вязмитиновой. По их лицам она тотчас заметила, что доктору не было никакой удачи у Альтерзона и что они сговорились как можно осторожнее сообщить ей ответ сестры и зятя. Лиза терпеть не могла этих обдуманных и осторожных введений.

– Альтерзон отказал в деньгах? – спросила она прямо Розанова.

– Да, почти, – отвечал тот.

– Ну вот! Вы говорите почти, а Женни смотрит какими-то круглыми глазами, точно боится, что я от денег в обморок упаду, – забавные люди! Тут не может быть никакого почти, и отказал, так, значит, начисто отказал.

– Ну да.

– И сестра тоже?

– Она что ж? Она ничего.

– Ну, я обращусь к Зиночкину мужу, – спокойно отвечала Лиза и более не стала говорить об этом.

– А что ваши попытки, Лизавета Егоровна? – осведомился Розанов.

– Так же счастливы, как и ваши, – отвечала она и, по-видимому, была совершенно спокойна.

Пообедали вместе; Розанов попросил позволения отдохнуть в кабинете Вязмитинова.

Был серый час; Лиза сидела в уголке дивана; Евгения Петровна скорыми шагами ходила из угла в угол комнаты, потом остановилась у фортепиано, села и, взяв два полные аккорда, запела «Плач Ярославны», к которому сама очень удачно подобрала голос и музыку.

– Спой еще раз, – тихо попросила Лиза, когда смолкли последние звуки.