Ю. Антоновский - Джордано Бруно. Его жизнь и философская деятельность

• Название: Джордано Бруно. Его жизнь и философская деятельность
• Автор: Ю. Антоновский
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Бруно прибыл в Гельмштадт в январе 1589 года. К сожалению, ему недолго пришлось пользоваться благосклонностью герцога, который умер несколько месяцев спустя после его приезда. По случаю его смерти в Гельмштадтском университете в течение трех дней произносились речи, посвященные памяти этого замечательного человека. Также и Бруно предоставлено было, вслед за речами других, произнести и от себя похвальное слово умершему, которое он затем отпечатал отдельным изданием. Своею речью Бруно воздвиг герцогу Юлию памятник, по своей долговечности и красоте превосходивший все мавзолеи из мрамора и меди.

Герцогу Юлию наследовал Генрих Брауншвейгский. В политике он держался принципов своего отца и был таким же покровителем, если не другом, нашего философа, которому подарил восемьдесят талеров в благодарность за похвальное слово в память его отца. Приходится пожалеть, что Бруно не остался в Гельмштадте, где у него было место, по крайней мере, безопасное от преследований римской церкви, никогда не упускавшей его из виду, хотя, с другой стороны, герцог Генрих и не сумел оградить его от интриг лютеранских пасторов, относившихся к Коперниковой системе с не меньшим ужасом, чем католики. Однажды Бруно узнал, что главный пастор в Гельмштадте, Боэциус, в публичной проповеди отлучил его от церкви. Собственно, отлучение это не могло иметь для него прямых последствий, ибо он никогда не переходил в лютеранство, следовательно, невозможно было и подвергать его отлучению от церкви, к которой он вовсе не принадлежал. Но в этом случае с Бруно отлучение играло роль предостережения для лютеранской молодежи, которая пользовалась лекциями нашего философа; оно рассчитано было на то, чтобы лишить его слушателей, а с ними и средств к жизни. Бруно понял направленную против него интригу и обратился с жалобою на пастора к ректору и в университетский совет, требуя справедливости. Но ректор Даниил Гофман как единомышленник пастора был всего менее склонен удовлетворить справедливые требования Бруно по поводу нанесенного ему оскорбления. Эта неприятность наряду с другими интригами со стороны духовенства отбила у него наконец охоту оставаться долее в Гельмштадте, откуда в середине 1590 года он перебрался во Франкфурт-на-Майне, чтобы там заняться личным наблюдением за печатаньем латинских сочинений, написанных им в течение предшествовавшей зимы. Франкфурт-на-Майне служил центром европейской книжной торговли; здесь существовали ежегодные книжные ярмарки, и Франкфурт в этом отношении может быть назван Лейпцигом XVI века. Бруно, при выборе издателя для своих сочинений, остановился на фирме «Иоганн Вехель и Петр Фишер», обязавшейся, по тогдашнему обыкновению, на время печатанья книг содержать их автора на собственный счет, с тем, однако, что автор сделает сам необходимые политипажи и продержит корректуру. Но бургомистр Франкфурта не разрешил Бруно пребывания в городе, вследствие чего издатели не могли устроить его в своем собственном доме, а поместили поблизости в кармелитском монастыре, настоятель которого позже на допросах инквизиции показал, что Бруно был человек необыкновенного ума и громадной эрудиции, но что, к сожалению, у него не было будто религии, что он готов был в течение немногих лет обратить весь мир в свою ересь. Впрочем, по словам настоятеля, наш философ проводил все дни в усиленных трудах, – то писал, то размышлял над новыми сочинениями, посвящая свободное время знакомствам с книгопродавцами, которые ежегодно два раза приезжали на франкфуртскую ярмарку и нередко останавливались в том же кармелитском монастыре. В числе их были венецианские издатели Чьотто и Британно, впоследствии игравшие немалую роль на допросах инквизиции. Кроме книгопродавцев, во Франкфурте собирались ученые со всех немецких университетов, а также из Падуи, Оксфорда и Кембриджа; здесь вели они споры на самые разнообразные темы. Не может быть, чтобы Бруно, этот диалектик и любитель диспутов, не принимал в них участия и оставался спокойным зрителем при спорах своих ученых собратьев.

Полугодовое пребывание нашего философа во Франкфурте прервалось на время поездкою его в Цюрих. Здесь он читал лекции избранному кругу молодых людей по метафизике и основным понятиям логики. Среди его слушателей особенно выделялись двое: один реформатский священник с поэтически-философским складом ума, Рафаэль Эглин, получивший в том году от Цюриха гражданство за свои заслуги в деле народного образования, другой – юный патриций из Аугсбурга Иоганн Генрих Гейнцель, купивший около этого времени замок Эльг близ Винтертура. Молодой Гейнцель вел в своем новом имении веселый образ жизни. Замок его всегда был полон гостей; тут встречались феодалы с горожанами, ученые с представителями магистрата. По-видимому, и Бруно пользовался благосклонностью этого мецената. В противном случае зачем бы ему было посвящать Генриху Гейнцелю свое сочинение О сочетании образов, символов и представлений (De Imaginum, Signorum et Idearum Composirione). Вероятно, Гейнцель и пригласил нашего философа в Цюрих, где он познакомился с Эглином, отзывавшимся впоследствии с восторгом о талантах своего учителя: «Стоя на одной ноге (странная привычка Бруно), он думал и диктовал так скоро, что перья едва могли поспевать за ним, – таков он был по быстроте своего ума и великой способности к мышлению». Указанное выше сочинение, напечатанное первоначально Эглином в Цюрихе, а затем в 1609 году в Марбурге вторым изданием, под названием Словарь метафизических терминов (Summa terminorum metaphysicorum), оправдывает вполне удивление Эглина перед диалектической ловкостью Бруно.

Однако после очень недолгого пребывания в Цюрихе наш философ возвратился во Франкфурт. Остается неизвестным, что заставило его так скоро оставить Цюрих. Были ли причиною тому книги, которые предстояло корректировать, или ему не понравились стремления и интересы обитателей Эльга. Тот факт, что несколько лет спустя Гейнцелъ и Эглин судились за подделку монет и занятия алхимией, дает повод думать, не делали ли они и Бруно предложения заняться вместе с ними алхимией. Это обстоятельство могло ускорить решение нашего философа возвратиться во Франкфурт, потому что он, как мы знаем, отрицал алхимию и занятия ею резко осмеял в своем Светильнике.

Во Франкфурте Бруно всецело занялся продолжением печатания своих латинских произведений, быстро следовавших одно за другим, хотя, к сожалению, автору их и не было суждено довести печатание до конца. Все издание составляло два неодинаково объемистых тома; первый из них обнимал сочинение О троякой наименьшей величине и об измерении (De triplici Minimo et Mensura). Во второй вошли следующие три книги: О монаде, числе и фигуре (de Monade, Numero et Figura), O неисчислимом, бесконечном и неизобразимом, или О вселенной и мирах (De Innumerabilibus, Immenso et Infigurabili, seu de Universo et Mundis) и О сочетании образов, символов и представлений (De Imaginum, Signorum et Idearum Compositione).

Книги «De triplici Minimo» и «De Monade» заслуживают едва ли не наибольшего внимания из всех перечисленных латинских сочинений Бруно. В них положено начало учению о монадах, которое со времени Лейбница и до наших дней играет известную роль в истории философской мысли. Монада есть одновременно математическая точка, физический атом и психическая сущность, обладающая ощущением и волею. Концепция монады возникла у Бруно благодаря стремлению познать мир и его составные части по аналогии с жизнью, которая нам известна путем внутреннего сознания и с которою приходится сравнивать чисто объективное, в известном смысле безжизненное существование, если мы хотим это последнее постичь изнутри как нечто субъективное. Разумеется, – говорит Дюринг, – Бруно посредством своих монад не перекинул мост для перехода от сознания к бессознательному, от субъективного к объективному; впрочем, последнее и не могло входить в намерения автора рассматриваемой концепции. Он хотел лишь представить целое и его части как живое единство живых единиц, и в этом смысле сделать вселенную объектом наших чувств. Из-за этой цели он невольно должен был приписать сознание, хотя бы и в самом малом объеме, любому элементу мировой системы. Не одарив жизнью мертвую часть вселенной, Бруно не достиг бы того однородного единства мира, которое одно может стать предметом как аффекта, так и субъективного понимания. Он не хотел признавать бездны, лежащей между миром внешним и внутренним, и достиг ее мнимого устранения тем, что распространил сферу сознания далеко за его действительные пределы. По Бруно, человек служит мерилом всякого внутреннего, субъективного бытия. Каждая материальная частица должна быть мыслима не только как объект, но и как субъект. Нечто соответствующее ощущению, хотя и не одинаковое с ним, предполагается присущим всем формам существования. Этим путем каждая частица материи наделяется известной степенью субъективности, представляемой наподобие человеческого ощущения и воли. Если внутреннее состояние внешнего мира и останется, тем не менее, неизвестным, то является, по крайней мере, пропорция, благодаря которой возможно заключить об остающемся неизвестным числе, насколько вообще это мыслимо при отношениях неколичественного характера.