Н. Холодковский - Карл Бэр. Его жизнь и научная деятельность

• Название: Карл Бэр. Его жизнь и научная деятельность
• Автор: Н. Холодковский
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

И другие лица, кроме Грубе, знавшие Бэра как лектора, отзывались о его красноречии не особенно лестно. Один из современников Бэра, здравствующий и поныне, рассказывал составителю этого биографического очерка забавный анекдот, как Бэр просил одного знакомого, отправлявшегося за границу, передать его поклон известному анатому Пуркинье, причем прибавил, что Пуркинье замечательный ученый, но плохой лектор. Как же был удивлен знакомый Бэра, когда, повидав Пуркинье и передав ему поклон, он услышал от чешского ученого такой же отзыв о Бэре как о великом эмбриологе, к сожалению, прескверно читавшем лекции!

Тем удивительнее, что Бэр в письменной речи оказывается необыкновенно изящным и легким. Все его сочинения написаны таким превосходным, плавным, красивым и богатым языком, что подобное изложение сделало бы честь не только немцу, но и французу. Особенно хороши в этом отношении его популярные статьи, собранные в трех томах и изданные в Петербурге на немецком языке под заглавием «Речи и статьи смешанного содержания» («Reden und Aufsätze vermischten Inhalts»). Здесь рассматриваются различные научные вопросы, в том числе вопрос о целесообразности в природе, о Дарвиновом учении, о распространении животных и т. д. Жаль, что этот сборник отпечатан только на немецком языке, а потому малодоступен для большинства русских читателей, которые нашли бы в нем весьма интересное и удобопонятное для всякого образованного человека чтение. Правда, некоторые из этих статей напечатаны и на русском языке, но они разбросаны в различных специальных и официальных изданиях, весьма мало распространенных в публике. «Речи и статьи» ясно доказывают, что Бэр был не только гениальным ученым и мыслителем, но и прекрасным популяризатором; это последнее качество его пропадает для среднего русского читателя, а между тем некоторые из «Речей» Бэра даже переведены с немецкого на другие иностранные языки, например, на голландский.

Глава VII

Бэр как личность. – Внешность и характер Бэра. – Бэр как член общества. – Его юмор. – Бэр-стихотворец. – Отношение Бэра к русской национальности. – Его политические и религиозные убеждения

При описании жизни героев мысли вопрос об их личном характере и чисто житейских свойствах естественно отступает на задний план. Потомство ценит деятелей науки и искусства по тем их делам, которые имеют значение для человечества вообще, и, в сущности, нисколько не заинтересовано в чисто личных особенностях этих деятелей. «Биографии замечательных людей, – говорит профессор Штида, – должны быть письменными монументами, но не письменными фотографиями. Они должны представлять важнейшие внутренние черты, имевшие влияние на положение и деятельность этих лиц, но не должны отмечать временных слабостей. Так статуя изображает не больного, а здорового человека». В особенности это справедливо по отношению к биографиям ученых-биологов – людей, живущих главным образом в сфере мысли, среди отвлеченных занятий, людей, сравнительно мало интересующихся общественною жизнью и вовсе уже не интересующихся ее мелочами. Личные свойства таких людей обыкновенно остаются вообще малоизвестными, и поиски данных об этих свойствах – труд неблагодарный и почти бесполезный.

К счастью, относительно Бэра все, что мы знаем о его личных свойствах, вполне гармонирует с его обликом великого научного деятеля. Это была натура вполне благородная, столь же открытая и добросовестная в мелочной прозе жизни, как и в своей отвлеченной деятельности. Были, конечно, и у него некоторые недостатки – например, некоторая обидчивость, объясняемая сильно развитым самолюбием, – но эти недостатки никогда не вели его к поступкам, которые можно было бы назвать дурными и ничем не оправдываемыми. К недостаткам его относилась и нерешительность, которую он иногда обнаруживал при решении практических вопросов своей жизни и карьеры: так, он то старался пристроиться в Германии, то опять, без всяких видимых причин, рвался в Россию, то снова стремился в какой-нибудь из немецких городов; при переговорах относительно занятия той или другой кафедры (например, в Дерптском университете, который неоднократно звал его к себе) трудно было добиться от Бэра раз и навсегда определенного ответа, что не могло не раздражать лиц, ведших с ним эти переговоры, и так далее. Это все достаточно объясняется непрактичностью Бэра в житейских делах – непрактичностью, свойственною почти всем деятелям отвлеченной мысли.

Вот как характеризует Бэра профессор Грубе, близко его знавший:

«Внешность его не имела ничего величественного и статного; он мало заботился о своей одежде и осанке. Черты его удлиненного лица, увенчанные широким и выпуклым лбом, были тонки; рот, очерченный несколько резко, становился еще резче, когда Бэр старался выразить что-нибудь особенно точно или выставить что-нибудь на вид. Его светлые большие глаза, составлявшие контраст с темными волосами, могли метать искры, когда он был раздражен, – а раздражался он в свои молодые годы довольно легко и был даже вспыльчив. Он вполне был мыслителем, обращающим мало внимания на внешний мир; отсюда проистекала его рассеянность, проявлявшаяся весьма нередко; но ведь астроном Медлер, которого часто упрекали в таком же недостатке, не без основания отшучивался, говоря, что рассеянностью называют обыкновенно сосредоточенность. Бэр был натурой в высшей степени правдивой и благородной, восприимчивой и отзывчивой; он не настолько углублялся в свои занятия, чтобы не помочь, по силам, людям, находящимся в стесненном положении, и не забывал никогда об общем благе. Это доказывается и его ободряющей публичной деятельностью в Кенигсберге во время холеры и его долголетним участием в учреждениях, помогавших бедным. Будучи сторонником мягкого образа действий, он, однако, не боялся борьбы, когда видел нарушение истины или права; и в этой борьбе он выказывал столько диалектического искусства, ловкости и терпения, что читать его полемические статьи – истинное удовольствие… Все отличия и почести не могли сделать Бэра высокомерным; в его присутствии всякий чувствовал себя легко…», и так далее.

С этою характеристикой вполне согласуются отзывы всех, кто имел случай лично знать Бэра сколько-нибудь близко. Его мягкий и приветливый характер вместе с присущим ему живым и оригинальным умом делали его весьма приятным членом общества. Бэр был очень остроумен, и его меткий, весело-незлобивый юмор сквозил как в речах его, так и в сочинениях, иногда даже в статьях специального характера. Для образчика этого юмора нелишне привести следующую выдержку из его речи, сказанной в ответ на приветствие Миддендорфа во время торжества пятидесятилетия ученой деятельности Бэра:

«В заключение, – сказал Бэр, – позвольте мне еще раз поблагодарить всех присутствующих за их участие и попытаться отплатить им за это новою теорией. Смерть, как известно каждому, доказана опытом, и этот опыт повторялся весьма часто, но необходимость смерти все-таки еще ничуть не доказана. Низшие организмы живут часто лишь в течение одного определенного времени года, и за эти пределы жизнь их не простирается, разве лишь они оставляют зародышей новых индивидов; таковы, например, однолетние растения. Но чтобы организмы, переживающие зиму и лето и имеющие средства накоплять пищевые материалы, чтобы эти организмы обязательно должны были умирать, – это, повторяю, не доказано. Знаменитый Гарвей анатомировал однажды мужчину, который умер на 152-м году своей жизни, и нашел все его органы совершенно здоровыми, так что этот человек, вероятно, мог бы жить еще долее, если бы его не переселили из деревни, ради лучшего ухода за ним, в столицу, где он и умер от слишком хорошего ухода. Я склонен поэтому считать смерть лишь за проявление подражательности, за нечто вроде моды, – и моды совершенно ненужной. В этом убеждении меня укрепляет и философия Шопенгауэра, которая рассматривает все существующее как проявление воли. Если камень падает, то это является лишь следствием присущей ему воли, заставляющей его падать, точно так же, как я иду вследствие моей воли, побуждающей меня идти. И вот я поставил себе задачею не желать смерти и, если мои органы не захотят исполнять свои обязанности, то я их воле противопоставлю мою волю, которой они должны будут подчиниться. Я советую и всем присутствующим поступить точно так же и приглашаю вас всех на мой вторичный докторский юбилей через 50 лет на этом же месте и прошу только оказать мне честь дозволением принять вас, как гостей, в качестве хозяина».

Эти слова, исходившие из уст 72-летнего старика, столько же поражают своим остроумным юмором, сколько и жизнерадостностью, какую нечасто можно встретить и в молодом человеке. Они красноречиво свидетельствуют о полноте душевных сил и ясности ума, свойственных Бэру и в его преклонные годы!