Михаил Туган-Барановский - Джон Стюарт Милль. Его жизнь и научно – литературная деятельность

• Название: Джон Стюарт Милль. Его жизнь и научно – литературная деятельность
• Автор: Михаил Туган-Барановский
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Он стал скептически относиться к своим реформаторским планам: что будут делать люди, чем они наполнят свою жизнь, когда цель будет достигнута и борьба за лучшее будущее увенчается победой? Стоит ли бороться с пороками и невежеством, господствующими в современном обществе, когда успех повлечет за собой только скуку и пресыщение жизнью? Как достигнуть того, чтобы люди были счастливы теми ежедневными будничными событиями, которые составляют главное содержание жизни каждого человека? До тех пор, пока не найдено разрешение этого вопроса, нечего и думать о социальной реформе.

Карлейль в таких выражениях говорил одной общей знакомой об этом кризисе, пережитом Миллем:

«Бедный малый! Он должен был освободиться от бентамизма, и все муки и волнения, перенесенные им, привели его в конце концов к таким мыслям, которые никогда не приходили в голову Бентаму. Но все-таки он слишком любит требовать доказательства для всего. Если бы Стюарт Милль очутился в раю, то он не успокоился бы до тех пор, пока не уяснил бы себе его устройство».

В таком настроении духа Милль оставался около полугода. Наконец это тяжелое состояние мало-помалу начало проходить. Он случайно прочел мемуары Мармонтеля, где очень живо описывались чувства одного молодого человека, потерявшего отца и неожиданно для самого себя сделавшегося единственной опорой осиротевшей семьи. Этот эпизод растрогал Милля до слез. Мысль о том, как он сам поступил бы в подобном случае, воскресила его энергию; он почувствовал, что в его душе еще не все умерло и сохранилось еще достаточно любви к своим близким, чтобы заботиться о них в случае нужды. Он начал с большим интересом относиться к своим обычным занятиям, стал оживляться во время разговора, увлекаться книгами и перестал думать о самоубийстве. Вместе с тем он сделался другим человеком: он стал увлекаться искусствами, в особенности музыкой. Опера Вебера «Оберон» привела его в восторг и воскресила в его душе надежду радоваться и наслаждаться, как все другие люди. Но привычка к анализу и рефлексии продолжала отравлять все его удовольствия: его серьезно мучила мысль, что музыкальные комбинации ограничены, так как октава состоит всего из пяти тонов и двух полутонов, следовательно, когда-нибудь будут исчерпаны все музыкальные мелодни, и человечество не будет больше наслаждаться новизной и оригинальностью музыкальных произведений. Он прекрасно сознавал, что в течение его личной жизни музыкальное творчество не прекратится, но не мог отделять своей собственной судьбы от участи всего человеческого рода. Чтобы полюбить жизнь, Милль должен был поверить в возможность счастья для всех людей.

В самое тяжелое время, когда его мрачное настроение достигло своего апогея, Милль пробовал найти исцеление в поэзии. Он прочитал всего Байрона, – но сходство между настроением байроновских героев и его собственным не могло возбудить в нем особенно радостных чувств. Зато поэмы Уордсворта были настоящим бальзамом для его больной души. Уордсворт описывает все то, что всегда производило глубокое впечатление на Милля: мирную деревенскую жизнь, горные пейзажи, идиллически спокойную природу. Уордсворт показал разочарованному юноше, что, помимо борьбы за идеи, в жизни есть много прекрасного; он научил его любить и понимать незаметную будничную жизнь простых людей, которые родятся и умирают в полной неизвестности, не совершают никаких подвигов и оставляют по себе память только в тесном кругу близких родных. Спокойное созерцательное настроение, господствующее в поэмах Уордсворта, передалось и Миллю, и жизнь перестала казаться ему холодной, мертвенной пустыней. Он убедился, что в жизни есть такой источник радости и счастья, которого никакие социальные реформы не могут иссушить, и что счастье это будет все увеличиваться по мере того, как люди будут становиться гуманнее и научатся лучше понимать и ценить красоту и величие мироздания.

После перемены, происшедшей в мировоззрении Милля, он не мог поддерживать дружеских отношений с прежними товарищами и стал искать новых связей. Вскоре он подружился со своими постоянными оппонентами в «Обществе публичных прений» – Морисом и Стерлингом. Стерлинг был живой, веселый и откровенный человек; в скором времени он сделался самым близким другом Милля. Впоследствии им не удавалось часто видеться, так как Стерлинг имел слабое здоровье и не мог жить в Лондоне. Но когда судьба сводила их вместе, они встречались как братья. Они оба имели большое влияние друг на друга, и, хотя первоначально их философские убеждения были диаметрально противоположны, с течением времени разница в их воззрениях значительно смягчилась. Милль научился ценить Кольриджа и Карлейля – любимых авторов Стерлинга, а последний перестал относиться с пренебрежением к Бентаму и утилитарной философии вообще. Стерлинг рано умер; по словам Милля, это был необыкновенно симпатичный, обаятельный человек, лишенный всякого мелкого тщеславия и всегда готовый принять новое мнение, если оно казалось ему согласным с истиной.

Новые воззрения Милля не укладывались так легко в определенные рамки, как его прежние взгляды. Он не выработал себе никакой определенной философской системы на место покинутых им теорий Бентама. Он проникся убеждением, что априорные теории не могут объяснить всего многообразия и сложности человеческой жизни и что истина обыкновенно лежит одинаково далеко от всех крайних мнений. Он часто говорил впоследствии, что сектанты нередко правы в том, что они признают, но всегда неправы в том, что они отрицают. Милль совершенно отказался от мысли о пригодности одной и той же формы правления для всякого народа, и отрицал практическое значение всех идеальных построений, в которых не приняты во внимание условия времени и места. Относительно демократического строя он тоже значительно изменил свои взгляды. Раньше он был неограниченным приверженцем демократии; теперь же считал необходимым обставить известными гарантиями господство народа из опасения стеснения индивидуальной свободы и деспотизма большинства над меньшинством. Вместе с тем Милль отказался от всяких абсолютных решений в области социальных вопросов и в практической политике стал предпочитать компромиссы радикальным решениям.

Относительно значения чувства в деле морали и личной жизни человека Милль совсем разошелся с Бентамом: он считал главной задачей воспитания развитие в людях чувства любви и симпатии в самых широких размерах, средством для чего должны были служить изящные искусства, со значением которых он познакомился на собственном опыте. Таким образом, взгляды Милля по многим существенным пунктам значительно изменились, хотя в общем его мировоззрение по-прежнему покоилось на признании закона ассоциации основанием всей психологии, а принципа наибольшего счастья – основанием этики и политики. Вначале он был склонен преувеличивать размеры своего разногласия с Бентамом и зашел в этом направлении так далеко, что впоследствии сам признавал несправедливость такого отношения к своему прежнему кумиру.

Новое направление Милля рельефно обнаружилось в его статье о Бентаме, написанной им через несколько лет после описанного перелома в его жизни. В этой статье указаны достоинства и недостатки теории Бентама, но последние очерчены особенно ярко. О самом Бентаме Милль отзывается в таких выражениях:

«Он видел в человеческой душе только то, что доступно самому грубому наблюдению… Его полное незнакомство с более глубокими основаниями человеческого характера помешало ему понять, какое значение имеет эстетическое чувство в деле воспитания человека… Вряд ли кто-либо приступал к делу с более ограниченными представлениями о силах человеческой души, чем Бентам…» и так далее.

Неудивительно, что подобное отношение к Бентаму возбуждало негодование среди его друзей и последователей. Между обеими сторонами возникло охлаждение, продолжавшееся несколько лет. С течением времени старые приятели Милля убедились, что он продолжает оставаться радикалом и утилитаристом, хотя и на свой собственный манер, и между ними опять возобновились хорошие отношения. Что касается его отношений к отцу, то сам Милль описывает их следующим образом:

«По своему настроению и образу мыслей я чувствовал себя очень далеким от отца, даже более далеким, чем это было в действительности, если бы только с обеих сторон было возможно спокойное обсуждение причин разногласия. Но с моим отцом нельзя было спокойно говорить об основных вопросах его мировоззрения, в особенности нельзя было говорить мне, которого он мог считать перебежчиком из своего лагеря. К счастью, мы всегда сходились относительно текущих политических вопросов, преимущественно интересовавших его в это время. Мы мало говорили о том, в чем не были согласны друг с другом. Он знал, что привычка к самостоятельному мышлению, которую он сам так старался развить во мне, приводила меня иногда к взглядам, отличным от его собственных, и замечал, что я неохотно говорил об этом. Я не ожидал ничего хорошего для нас обоих, если бы стал говорить с полной откровенностью, и открыто противоречил отцу только тогда, когда он высказывал свои мысли в такой форме, что я не считал себя вправе молчать».