В. Огарков - Екатерина Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность

• Название: Екатерина Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность
• Автор: В. Огарков
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Во всяком случае, в списках наград по поводу коронации Дашковы заняли не последнее место, и княгиня получила звание статс-дамы государыни.

Однако только этим внешним знаком благоволения милости государыни и ограничились: прежние друзья были далеки теперь душой. Хотя празднества в Москве беспрерывно следовали одно за другим, но княгиня проводила время в семейном кругу, нигде не появлялась и не показывалась даже во дворце. Это было несомненным знаком совершенного охлаждения к ней государыни.

Мы не будем рассказывать здесь о том, что происходило в Москве в это время, когда благодаря честолюбивым видам Орловых, вызвавшим недовольство большого круга лиц, возникли известные волнения, душой которых был Хитрово, один из участников события 28 июня. Прошлое Дашковой, ее решительность и недовольство являлись, конечно, основательным предлогом для обвинения ее в участии и в этих событиях, что, однако, было совершенно несправедливо. Императрица, недовольная ею, подозревала во многом свою недавнюю поклонницу. Княгиня не сдерживалась в разговорах, и ее смелые речи доходили до государыни, что, разумеется, еще более подливало масла в огонь.

В мае, в то время, когда княгиня, недавно разрешившаяся от бремени, лежала в постели, муж ее получил через Теплова следующую записку от государыни: “Я искренно желала бы не предавать забвению услуг княгини, и мне очень прискорбно ее неосторожное поведение. Напомните ей об этом, князь, так как она позволяет себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз”.

Эта записка в связи с другими обстоятельствами так подействовала на княгиню, что она сильно заболела, и окружающие даже опасались за ее жизнь.

Но императрица несмотря на перемену отношений исполнила свое обещание: она была восприемницей новорожденного сына Дашковой. Впрочем, на этой формальности все и кончилось: государыня даже не спрашивала о здоровье матери новорожденного. Вскоре Дашкова, по некоторым известиям, должна была с мужем уехать из Москвы, а по рассказу Дидро, только болезнь спасла ее от ареста.

Так прервались надолго добрые отношения недавних друзей; они возобновились с более мирным оттенком некоторое время спустя, когда Екатерина II не могла уже опасаться, что ее упрочившейся славе повредит популярность Дашковой, и когда сама княгиня, наученная горьким опытом жизни, стала несколько тактичнее и даже научилась говорить не совсем заслуженные комплименты.

В конце декабря 1763 года княгиня, оправившись от болезни, явилась в Петербург; но Дашковым уже не было места во дворце; они поселились в наемном доме.

Когда в 1763 году императрица отправила войска на запад поддержать кандидатуру Понятовского на польский престол, в том числе выступивших в поход генералов был и Дашков. Лето 1764 года княгиня провела на даче своего родственника, Куракина, в полном уединении, с детьми и девицей Каменской. Обстоятельства складывались так, что опять навлекали подозрение на княгиню. По соседству жил родственник ее, Петр Иванович Панин. Его посещал, между прочим, Мирович. Конечно, и Дашкова встречалась с ним у родственника. Посещения Мировича отнесли на счет Дашковой, имевшей уже весьма “красную” репутацию. Это было таким обстоятельством, которое отнюдь не могло охладить неприязни к ней императрицы. Однако и в этом случае, как и раньше, вся вина Дашковой была лишь в том, что она не стеснялась громко и откровенно высказывать свои мысли.

В доме своей тетки Паниной в сентябре 1764 года княгиня узнала о смерти своего мужа, ставшего жертвой лихорадки во время переходов с отрядом. Княгиня лишилась чувств при этом печальном известии. Но она была не из такой породы, чтобы долго позволять себе “разнюниваться” и сентиментальничать. Ее и тогда уже обладавшая большими задатками практичности, живая, жаждавшая деятельности натура скоро нашла выход из охватившей ее грусти. Если Дашковой не удалась та роль, которую она думала разыгрывать в общественной жизни, то теперь сама собою ясно обозначилась перед ней цель: воспитание детей и приведение в порядок расстроенных дел мужа.

Князь Дашков – добродушный и хороший человек, не обладавший особенными дарованиями (хотя княгиня и расписывает его самыми радужными красками в своих мемуарах в этом смысле), – был бонвиваном, не прочь покутить, завести интрижку и вообще сделать то, что было в нравах тогдашней молодежи. Конечно, его дела не могли быть особенно в порядке, и честь приведения их в блестящий вид принадлежит его молоденькой вдове, доказавшей своей деятельностью, что она не меньше смыслит и в практических, деловых вопросах, как и в политике с наукой.

Вскоре после смерти мужа вдова написала письмо к Екатерине II, – письмо, свидетельствующее, что Дашкова отнюдь не пренебрегала “просить” и пользоваться из того источника, откуда черпали все тогдашние лица ее круга. Приводимый ниже отрывок из этого послания довольно живо иллюстрирует непоследовательность философии автора мемуаров и разлад его теории с практикой.

Описав трогательными чертами, – обычная манера всех подобных просительных писем, – свое печальное положение после смерти мужа, княгиня заканчивает: “Я себя и с моими младенцами повергаю к монаршим стопам вашим: воззрите, всемилостивейшая государыня, милосердым оком на плачущую вдову с двумя сиротами, прострите щедрую свою руку и спасите нас, несчастных, от падения в бедность!”.

Хороша бедность “философа”, обладавшего несколькими тысячами душ! И как не похож автор этого шаблонного письма на гордого автора записок, где высказываются благородным языком многие возвышенные истины!

Молоденькая вдова, решив не продавать ни одной пяди родовой земли, сумела в несколько лет уплатить долги мужа и привести в отличный вид свое хозяйство. Нередко это достигалось, даже в те молодые годы, путем чрезмерной экономии и не совсем благосклонного отношения к своим “вассалам” – душам. Как это ни грустно, но следует отметить в романтической княгине Дашковой весьма практические свойства – черта, отмечаемая единогласно всеми ее современниками... Казалось бы, “дистанция огромного размера” между идеальными воззрениями на обязанности к обществу, как о том трактуется на многих страницах записок, и самой обыкновенной, чичиковской практичностью, обнаруженной на Деле; но душа человеческая такова, что в ней нередко способны совмещаться крайние противоречия...

Все эти четыре-пять лет, от смерти мужа до первой поездки княгини за границу (в 1769 году), не представляются интересными для биографии Дашковой: все это время она не играла никакой роли благодаря неблаговолению императрицы; жила большей частью в имениях мужа (из которых любимое – Троицкое) и посещала родных и знакомых. Романтическая княгиня в названные годы самым мещанским образом “копила” деньги, и здесь не будет неуместным взглянуть на то, какими это средствами достигалось. Мы потом подробно скажем о мелких чертах скупости, которая была главным образом свойственна княгине уже в старости, а здесь бросим взгляд на отношения Дашковой к крестьянам. Тут, как и раньше мы могли бы догадаться, практика жестоко шла вразрез с теорией.

В интересном разговоре с Дидро о “крепостных”, происшедшем за время первой поездки Дашковой за границу, княгиня высказала, что прежде она думала об этом предмете (освобождении крестьян) то же самое, что и знаменитый собеседник, но “теперь, – говорила она, – я вижу ясно, что лишь образование ведет за собой свободу, а не наоборот: свобода без образования – анархия... Если бы низший класс в нашем отечестве был образован, то он заслуживал бы освобождения”...

Невольно хотелось бы тут сказать словами Гейне:
Этой песни давно уж знаком нам напев,
Да и авторы тоже знакомы:
Проповедуют воду нам пить и вино
Проповедники кушают дома...

Красноречие Дашковой будто бы было так поразительно, что Дидро воскликнул:

– Что за женщина! Вы в одно мгновение перевернули в моей голове понятия, выработанные в продолжение целых двадцати лет!

Мы позволим заметить, что если и сказал знаменитый энциклопедист эти слова, приводимые в записках Дашковой, то это было, так сказать, лишь facon de parler[2], – той лестью, – часто совершенно бесшабашной, – которая вошла в обычай у французов при объяснениях со знатными и на которую так был щедр даже отчаянный насмешник Вольтер. Во всяком случае, эти слова не могли соответствовать задушевным идеям Дидро, которые он проводил в своих произведениях.

Дашкова, разумеется, не была “жестокой” помещицей; она была “разумной хозяйкой” и более соответствовала тому типу патриархальных господ-отцов своих детей-крестьян, который выставляется с такой любовью у всех защитников старого режима. Она при том допускала ограничение крепостного права и как англоманка распространяла этот принцип “ограничения” и на все другие сферы власти.