Николай Суханов - Записки о революции

• Название: Записки о революции
• Автор: Николай Суханов
• Жанр: История

Несмотря на субъективность, обусловленную политическими взглядами автора, стоявшего на меньшевистских позициях, «Записки о революции» Н.Н.Суханова давно признаны ценным источником по истории революционного движения в Петрограде в 1917 году.

Мемуары помимо описания масштабных событий содержат малоизвестные факты о закулисных сторонах деятельности мелкобуржуазных партий, остроумные характеристики политических деятелей, любопытные наблюдения о быте, нравах психологии людей того времени.

Издание рассчитано на всех, кто интересуется историей России.

---

В это время советское начальство окончательно взяло за правило ограничивать прения в ЦИК одними фракционными ораторами. Выступали с обвинениями министерских сфер и с требованиями единого советского фронта – Мартов, Луначарский, Ногин. От меньшевистской фракции поносил большевиков Либер, от эсеров – Авксентьев, от энесов – Чайковский. Кроме того, всесильное большинство находило способы увеличивать число своих ораторов и фракций ради «отповеди» большевикам первого и второго сорта. Так что известный нам эсерствующий кадет Виленкин «давал отповедь» от фронта (!), а новая знаменитость, недалекий, но обладающий огромной седой бородой мужичок Зенкин, отчитывал большевиков «от крестьян» (!).

Но безразлично – были ли прения или их не было, принятие резолюции Дана было обеспечено. Эта резолюция гласила: «Признавая положение на фронте и внутри страны угрожающим военным разгромом, крушением революции и торжеством контрреволюционных сил, объединенное собрание ЦИК Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановляет: 1) Страна и революция в опасности, 2) Временное правительство объявляется правительством спасения революции. 3) За ним признаются неограниченные полномочия для восстановления организации и дисциплины в армии, решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии и для проведения той программы положительных мероприятий, которая намечена в декларации (8 июля). 4) Обо всей своей деятельности министры-социалисты докладывают объединенному ЦИК не менее двух раз в неделю».

На следующий день, после тех же примерно докладов и речей, та же резолюция была принята в Петербургском Совете… Не знаю, кому это пришло в голову – воскресить на фоне наших июльских дней слова Великой французской революции. Но во всяком случае в этой оболочке не было души 93-го года. Осталась одна риторика, и притом безвкусная. Официальные формулы об «опасности» и «спасении» были совершенно бесплодны и, будучи не в нашем стиле, нисколько не ласкали слуха. Но и в деловой своей части (в передаче правительству неограниченных полномочий) резолюция не имела никакого значения… Казалось бы, кадетским сферам оставалось только радоваться освобождению правительства от Совета, но даже милюковская «Речь» сочла нужным отметить «гипноз слов», юридическую никчемность и фактическую бессодержательность резолюции о диктатуре.

И в самом деле, юридически диктатура не доделана, так как часть министров обязывается постоянной отчетностью Совету (обязан ли ею глава государства Керенский, является ли он ныне советским или подотчетным Родзянке или одному господу богу – по-прежнему никому не известно). А фактически правительство и без того делало и впредь могло бы делать все, что только считало нужным; фактически оно давно было совершенно независимо в своих действиях, ибо Совет одно игнорировал, а другое одобрял post factum; так могло бы продолжаться и впредь безо всякого шума о диктатуре… Резолюция о неограниченных полномочиях имела бы практический смысл только тогда, если бы она действительно сделала кабинет Керенского сильной властью. Но об этом не могло быть речи. Правительство не имело по-прежнему ни авторитетного аппарата, ни реальной силы в своем «свободном» и «независимом» распоряжении.

Что оно могло сделать со своей «диктатурой»? Политически — все, что угодно, оно могло делать и без нее. И оно доказало это за две недели целым рядом кричащих эксцессов, контрреволюционных актов, плохо мирившихся даже с сознанием советского большинства. Для этих актов не требовалось ни государственного аппарата, ни реальной силы, а только – своего рода смелость. Но технически, «органически» — где требовались аппарат и сила – новое правительство, даже с дарованными ему «полномочиями», не могло сделать ровно ничего. Оно не могло ни водворить в стране порядок, ни восстановить дисциплину в армии, ни реставрировать фактическую диктатуру капитала – в соответствии со своей фактической (а не декларированной) программой.[128]

Поэтому такая «диктатура» правительства ни в какой мере не могла удовлетворить плутократию. На фоне этой «диктатуры» плутократия мечтала и заботилась о другой. Но тут уж никакие советские резолюции нисколько не могли помочь. Тут надо было возложить надежды на перемену объективных условий, на послеиюльскую реакцию в народных массах, на изменение нашей «неписаной конституции».

Обстановка для этого, казалось, была вполне благоприятна. Почва для действительной буржуазной диктатуры основательно подготовлялась. Ибо реакция, депрессия, упадок духа в народных массах были огромны после июльских дней.

Уже самое голосование резолюций о «диктатуре» было в этом отношении очень показательно. Конечно, в объединенном ЦИК за резолюцию голосовало подавляющее большинство; но любопытно, что вся оппозиция при голосовании воздержалась (это были меньшевики-интернационалисты, «междурайонцы», левые эсеры и большевики). В Петербургском же Совете, где рабочая секция была чуть ли не вся большевистской, против резолюции голосовало 8-10 человек. «Диктатура» ненавистных Керенского и Церетели уже казалась лучше многого другого, что могло бы случиться…

Вполне естественно, что инициативные буржуазные группы набросились на Петербургский гарнизон, чтобы закрепить его за «полномочным» правительством, служащим плутократии. Пользуясь растерянностью масс, кто-то из офицерско-кадетских сфер созвал собрание представителей гарнизона 10 июля в Преображенском полку. Все собрание, в котором участвовал командующий округом Половцев, было сплошной травлей большевиков и закончилось провалом резолюции о доверии ЦИК, предложенной Войтинским! Президиум солдатской секции тогда потребовал, чтобы такие самочинные собрания гарнизона впредь не созывались, и созвал свое – официальное. По настроению оно отличалось немногим, но приняло резолюцию «звездной палаты»; в ней Совет уже оставался в тени, и выражалась преданность Временному правительству в таких ярких выражениях, которые напоминали антисоветские резолюции второй половины марта. Подобные резолюции, иногда прямо заостренные против Совета, стали в огромном количестве фабриковаться и в воинских частях. Офицерство же на своих собраниях громило Совет наряду с большевиками в самых разнузданных выражениях.

Положение «звездной палаты» было не из легких. Она настояла на устранении Половцева, который со своим главным штабом был источником и покровителем всей этой кампании. Но такие меры ничего не меняли в общей ситуации… Борьба за армию развернулась во всю ширь, вернувшись к мартовскому периоду революции. Но сейчас не было единого советского фронта. Сейчас Совет хотя и видел опасность, хотя и стремился сидеть сразу на двух стульях, но все же определенно прикрывал собой контрреволюцию.

Особенно показательна депрессия, наступившая среди матросов красного флота. Флотские организации и общие собрания кораблей вслед за частями гарнизона стали обращаться с повинными – с просьбами «снять позорные обвинения» и с полным доверием новой коалиции… Газеты запестрели заголовками об «успокоении». Ультиматум Керенского о подчинении и выдаче зачинщиков июльского мятежа был принят с полной покорностью. Матросы выражали полную готовность беспрекословно подчиняться правительству и только просили назначить следственные комиссии, чтобы те сами нашли зачинщиков.

Так поступил и красный Кронштадт. Он сообщил об этом через особую делегацию, направленную известному нам Дудорову, автору телеграммы о потоплении судов. Воспользовавшись таким настроением, от кронштадтцев потребовали выпуска офицеров из кронштадтских тюрем, и на этот раз требование было немедленно исполнено.

Тогда главный военно-морской прокурор предъявил кронштадтцам, казалось бы, совершенно нестерпимое требование: выдать своих вождей – Раскольникова, Рошаля и некоего Ремнева. Требование было подкреплено наглой (и невыполнимой) угрозой – блокировать Кронштадт в случае отказа. Дело обсуждал Кронштадтский Исполнительный Комитет и решил удовлетворить требование. Дело перешло затем в пленум местного Совета, и он постановил то же самое… Действительно, это было «успокоение».

Ультиматум прокурора имел смысл только в качестве нарочитой и жестокой экзекуции. Ясно, что при данной конъюнктуре кронштадтских вождей можно было арестовать попросту и без затей, как Каменева, Коллонтай и других. Сейчас Раскольников и Ремнев были арестованы волею своей собственной армии… Рошаль же сначала было последовал примеру Ленина и Зиновьева. Но раздумал и вскоре сам отдался в руки властей.

Реакция и депрессия глубоко проникли и к самый авангард, в самую надежную опору революции – в толщу петербургских рабочих. В самые июльские дни мы уже видели заводские резолюции против большевиков. Это был шок и Katzenjammer.[129]