Николай Суханов - Записки о революции

• Название: Записки о революции
• Автор: Николай Суханов
• Жанр: История

Несмотря на субъективность, обусловленную политическими взглядами автора, стоявшего на меньшевистских позициях, «Записки о революции» Н.Н.Суханова давно признаны ценным источником по истории революционного движения в Петрограде в 1917 году.

Мемуары помимо описания масштабных событий содержат малоизвестные факты о закулисных сторонах деятельности мелкобуржуазных партий, остроумные характеристики политических деятелей, любопытные наблюдения о быте, нравах психологии людей того времени.

Издание рассчитано на всех, кто интересуется историей России.

---

Обращением к народу Керенский сжег свои корабли. Теперь надо было действительно ликвидировать мятеж решительными мерами. Что же делал министр-президент, получивший на то специальные полномочия и формально принявший на себя всю ответственность после отставки коллег? Принял ли он меры к изоляции Ставки при помощи верных и надежных войск? Что сделал он для остановки движения 3-го корпуса? Для обороны и охраны столицы?

Как это ни странно, но в «показаниях» мы не находим на этот счет никаких конкретных указаний. Керенский ограничивается ссылками на некие неизвестные принятые им меры. Кроме того, он делает глухое заявление, что «главную роль тут играли железнодорожники, которые извещали (кого, гражданин Керенский?) о малейших изменениях». Больше ничего. Но этого мало.

Керенский положительно уклоняется от разъяснений, какие реальные меры им принимались и принимались ли они. Следователи вполне основательно ставят в упор вопросы – хотя Керенский, казалось бы, заинтересован в том, чтобы осветить эти пункты и без вопросов. Следователи спрашивают: «Как относительно Крымова, 3-го корпуса? Были отданы распоряжения о задержке, о порче пути и т. д.»… Но Керенский не отвечает и переводит «показания» на другие темы. Так мы и не знаем, что же было сделано для ликвидации мятежа до утра 27-го.

Вообще, надо сказать, «показания» Керенского замечательно любопытны с точки зрения личности Керенского. Этот государственный муж эпохи великой революции в острейший и напряженнейший ее момент в своих собственных описаниях воссоздает типичнейшую дворцовую обстановку восемнадцатого века. Тут нет революции; тут нет ни признака величайшего движения и бурления народных недр: тут нет небывалого доселе активного и прямого участия масс в государственной жизни; тут нет никакого народа, ни даже «общества» в лице его противоречивых и борющихся групп. Тут ничего нет, кроме дворца, как не было – для правителей – в восемнадцатом веке. Тут одни нотабли и приближенные, вхожие во дворец, то есть одни маленькие человечки, ходящие по маленькой сцене и говорящие, что им господь на душу положит. И вы почитайте, что говорят они в грозе и буре! Они говорят об их собственных взаимоотношениях, передают на ухо один другому о фразах, сказанных третьим, устраивают на этот счет очные ставки, проводят битые часы в досужих пересудах о комбинациях друг с другом, как будто все они, вместе взятые, действительно что-нибудь значат для хода событий, в убеждении, что они чем-то «правят» и могут с чем-то справиться. С точки зрения исторического чтения, все это необыкновенно смешно при своей поучительности. Но беллетристика тут довольно-таки лубочная.

Итак, ночь на 27 августа прошла. Наступил день полугодовщины революции. Но до сих пор о событиях знали только в самом тесном круге людей, вертевшихся около правительства. Мы не будем удивляться тому, что Керенский о наступлении мятежников на столицу не подумал довести до сведения ЦИК. Но любопытны его подчеркивания того факта, как даже в редакции «Известий» руководители Совета были чужды малейших подозрений: когда в Зимнем дворце Керенский и его камарилья были в полном курсе дела о начавшемся восстании буржуазно-помещичьей России, в «Известиях» писали статьи на тему о выступлении большевиков…

О ходе событий в воскресенье, 27-го, я имею довольно скудные сведения. С вечера почтенная компания Зимнего дворца еще не разобралась в событиях и находилась под шумно-бестолковым давлением Керенского. С утра наперсники премьера лучше разобрались, в чем дело. Я разумею при этом не кадетов, определенных сторонников Корнилова, агентов биржи и аграриев, то есть определенных заговорщиков, стремившихся к диктатуре имущих классов без всяких компромиссов с промежуточными слоями и с мещанскими верхами демократии. Я разумею именно те промежуточные верхи, выразителем которых должен был явиться Керенский. Лично Керенский действовал бестолково, непоследовательно, по-ребячьи, против своего «класса» и против самого себя. Но окружающие его сотрудники с того же поля, из тех же сфер, разобравшись к утру в событиях, заняли совершенно естественную, «единственно разумную» позицию, вытекающую и из всей их предшествующей линии поведения, и из их классового самосознания.

С утра они стали осаждать Керенского и настаивать на том, что между правительством и Ставкой происходит «недоразумение», которое необходимо кончить взаимным объяснением и компромиссом. Я, признаться, не сомневаюсь в том, что этим людям, во главе коих стоял, конечно, Савинков, было совершенно ясно, где заключается источник «недоразумения»: едва ли они могли не видеть, что виновник его – это Керенский с его тонкими макиавеллиевскими ухищрениями, с его вернейшими способами изобличить и ликвидировать мятеж. Но, осаждая Керенского, его наперсники, конечно, этого прямо не высказывали. И премьер наивно «показывает»: «На другой день, 27 августа, стала популярной мысль о том, что произошло „недоразумение“, – в силу того, что „Львов напутал“.

Ну и что же отвечал теперь Керенский осаждавшим? Он заявлял по-прежнему, что „о переговорах не может быть и речи“: „Если Корнилов действовал, добросовестно заблуждаясь, то все же действовал он преступно“. Но, отказываясь от переговоров, Керенский предлагал осаждавшим… „самим вести переговоры“, то есть не какие-нибудь переговоры, а „просил их оказать на него (Корнилова) возможное воздействие для того, чтобы он подчинился Временному правительству“. И дальше премьер непосредственно продолжает: „Не только я не мог допустить каких-либо переговоров со стороны правительства, я не мог допустить даже малейшего промедления в принятии мер… Только в быстроте и решительности пресечения дальнейшего развития событий я видел возможность избежать кровавых потрясений“… Очень хорошо.

Но воспользовавшись разрешением, в котором было отказано вчера, Савинков, наперсник Керенского, немедленно поскакал к прямому проводу. Утром он разговаривал с наперсником Корнилова, своим полным единомышленником, верховным комиссаром, вышеупомянутым проходимцем Филоненко. А вечером, часу в седьмом, как мы знаем, Савинков разговаривал с самим Корниловым. В этом разговоре, уже цитированном мной, Корнилов объяснял свой образ действий: замыслил он переворот и военную диктатуру, исходя из своего понимания наличной политической ситуации, а предпринял реальные шаги в убеждении своей полной солидарности с Керенским.

Но вместе с тем Корнилов в этом же разговоре отказался сдать должность Главковерха. Это было вполне последовательно: „солдат“ не собирался играть в игрушки», серьезное дело «для спасения страны» им было задумано и начато, и если завершение его не удалось в наилучших, легальных формах, то это еще не значило, что от него следует отказаться. Этот отказ от подчинения Временному правительству (хотя бы и его приказу, переданному в необычной форме телеграммы без номера, без надлежащих подписей и проч.) был формально первым нелегальным, мятежническим актом Корнилова.

Как же реагирует его собеседник Савинков? Также очень последовательно со своей точки зрения: Савинков сейчас же (около восьми часов вечера) скачет обратно во дворец и снова убеждает министра-президента «попробовать исчерпать недоразумение и вступить с генералом Корниловым в переговоры». Но глава государства по-прежнему непреклонен и тверд как кремень. Его по-прежнему осаждают, но он, как и раньше, отвергает переговоры с мятежником и стоит за решительные меры.

Судя по всем данным, Корнилов до вечера 27-го получил телеграмму о своем увольнении и принял решение не подчиняться. Но это было в пределах негласных взаимоотношений Главковерха и министра-президента. Страна тут была еще ни при чем. Обращение же Керенского к народу, задержанное с вечера и, видимо, разосланное днем, стало известно в Ставке именно вечером 27-го, уже после разговора с Савинковым. Ответная апелляция со стороны Корнилова была помечена им также 27-го.

Бесплодная толчея, в которой провел глава правительства весь этот день, создавалась не только «соглашателями». Ведь кабинет вышел в отставку, и формально Керенский единолично правил страной и решал ее судьбы! Это, конечно, имело свои приятные стороны, но создавало и многие неудобства. В результате Керенскому пришлось уделить добрую половину внимания в этот решительный день привычному и, вероятно, не очень претившему ему занятию: министерским комбинациям и созданию власти…

На предмет «быстрых и решительных действий» естественно выплыл вопрос о небольшой диктаторской коллегии, которая тут же получила крылатое имя «директории». К удовольствию репортеров, этим основательно занимались в Зимнем дворце 27 августа в кругу приближенных. Но как будто бы нечего пояснять, что это занятие было самое пустое. Во всей этой оперетке на Дворцовой площади эта бутафория могла иметь наименьшее значение – если репортеров оставить в стороне.