С. Южаков - Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность

• Название: Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность
• Автор: С. Южаков
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Враждебное настроение общества по отношению к Сперанскому указывало, по мнению де Сенглена, на него, и его принесли в жертву. “Таким образом, все актеры, – прибавляет де Сенглен, – кроме царя, который один был деятелен и один с Армфельдом направлял таинственно весь ход драмы, остались в дураках. Мы действовали, как телеграфы, нити которых были в руках императора. Из чего хлопотали? О том, что давно решено было в уме государя”. В последнем, по-видимому, есть доля истины. Падение Сперанского, как кажется, было предрешено сравнительно задолго до катастрофы. Александр лишь собирал данные: “Сперанский никогда не был изменником отечества, – сказал долго спустя Александр в разговоре с графом Закревским, – но вина его относилась лично ко мне”. Так колебались современники в объяснении катастрофы 17 марта 1812 года. Профессор Романович-Славатинский дает сжатое резюме этих разноречивых объяснений и толкований: “Интрига воспользовалась тем мрачным состоянием духа, в котором находился император Александр в начале 1812 года, когда уже близилась война с Наполеоном. Дело интриги повели граф Армфельд и министр полиции Балашов. Сперанского прямо обвинили в измене. Государь хорошо знал неосновательность этого обвинения, но все-таки пожертвовал своим благороднейшим слугой. В лице его он хотел покарать иллюзии своей молодости”. Что главная причина падения заключалась в направлении Сперанского, думали и некоторые из современников. В Записках Корниловича читаем: “Сперанский был сослан по наущениям шведа Армфельда и министра полиции Балашова за представленные императору проекты об отделении судебной власти от правительственной и о постепенном введении представительного правления”.

Но если у Сперанского не было сильных друзей, то были все же единомышленники в русском обществе, все это деятели первой половины правления Александра. Сами враги Сперанского, как свидетельствует де Сенглен, опасались, что Сперанский может быть энергично поддержан либеральными вельможами и сановниками, в особенности графом Кочубеем и графом Мордвиновым. Друзья Сперанского рассчитывали еще на графа Шувалова. Последний действительно высказывался в пользу Сперанского, но его голос не имел большого значения. Кочубей, сам выдвинувший Сперанского и высоко ценивший его, поддался в это время влиянию сплетен и великосветских клевет. Не доверяя, конечно, толкам об измене, он заколебался в вопросе о корыстности и интересовался состоянием Сперанского. Это временное колебание, скоро прошедшее, заставило, однако, Кочубея воздержаться от всяких шагов в пользу Сперанского, с которым вскоре, еще опальным, он возобновил дружеские сношения и переписку. Заступничество Кочубея, однако, едва ли принесло бы пользу Сперанскому, как не принес ему пользы Мордвинов, в то время более влиятельный нежели Кочубей. Не будучи в состоянии спасти Сперанского, Мордвинов, этот рыцарь чести и благородства, подал в отставку. Не получая формального увольнения, Мордвинов все-таки оставил Петербург немедленно после высылки Сперанского и не стеснялся громко защищать последнего.

Между тем Сперанский ничего не подозревал и продолжал спокойно работать в тиши своего кабинета и вести свой обычный уединенный образ жизни, посещая немногих близких знакомых. 17 марта 1812 года, в воскресенье, он обедал у приятельницы своей покойной жены, г-жи Вейкардт. Сюда явился фельдъегерь с приказанием явиться к государю в тот же вечер, в 8 часов. “Приглашение это, которому подобные бывали очень часто, не представляло ничего необыкновенного, – замечает барон Корф, – и Сперанский, заехав домой за делами, явился во дворец в назначенное время. В секретарской ожидал приехавший также с докладом князь А. Н. Голицын, но государственный секретарь был позван раньше”. Александр объявил Сперанскому об ожидавшей его участи: удаление от дел и ссылка под надзор полиции в Нижний Новгород. Но какая причина этого жестокого решения? Ни об измене, ни о продажности Александр ничего не сказал Сперанскому. Здесь, лицом к лицу со своим сотрудником стольких лет, император не произнес обвинения, еще за день лишь сообщенного Парроту. Его ли, Сперанского, обвинять в продажности и корыстных видах, его, который не воспользовался своею близостью к императору и его расположением и ничего для себя не исходатайствовал, ни аренд, ни земель, ни капиталов, как то было тогда в обычае? Его ли, Сперанского, обвинять в франкофильстве и пожертвовании русскими интересами, когда исключительно благодаря его инициативе и энергии был создан таможенный тариф 1810 года, столь сильно повредивший французской торговле и промышленности и открывший вместе с тем первую серьезную брешь в континентальной системе, этом любимом детище Наполеона? Ему ли, наконец, предъявлять обвинение в измене в интересах Франции и Наполеона, когда именно через него в течение стольких лет Александр направлял свою неофициальную политику, не доверявшую официальной французской дружбе? Личность Сперанского, представшая Александру в этот вечер во всем его скромном, нравственном величии, одним своим появлением отстранила все эти обвинения... Что же оставалось? “Я не знаю в точности, – пишет в своем пермском письме Сперанский, – в чем состояли секретные доносы, на меня возведенные. Из слов, которые, при отлучении меня, Ваше Величество сказать мне изволили, могу только заключить, что были три главные пункта обвинения: 1) что финансовыми делами я старался расстроить государство, 2) привести налогами в ненависть правительство и 3) отзывы о правительстве”. Первые два пункта имеют очевидную связь с записками Карамзина, Чичагова и Розенкампфа, а последний – с вышеприведенным доносом Балашова. Покуда продолжалась эта последняя аудиенция, князь Голицын и генерал-адъютант граф Павел Кутузов ожидали в секретарской. Наконец вышел Сперанский. Он был “почти в беспамятстве, вместо бумаг стал укладывать в портфель свою шляпу и наконец упал на стул, так что Кутузов побежал за водой. Спустя несколько секунд дверь из государева кабинета отворилась, и Александр показался на пороге, видимо расстроенный: “Еще раз прощайте, Михаил Михайлович”, – проговорил он и потом скрылся.

Сперанский отправился домой, где его с полицией ждали Балашов и де Сенглен, уже успевшие выпроводить Магницкого и ныне с тревогой ожидавшие Сперанского, слишком замешкавшегося у государя. По собственному сознанию де Сенглена, и ему, и Балашову приходило-в голову: “Ну, а если он оправдается и, вместо Сперанского, отправлены будут они, Балашов и де Сенглен?” “Признаюсь, – говорил Балашов, – эта мысль тревожила и меня. Чего доброго? Ни на что полагаться нельзя”. Наконец въехала карета. Это был Сперанский, у заговорщиков отлегло от сердца. Засим все последовало, как принято. Бумаги были собраны и заперты в кабинете, который был запечатан де Сенгленом. Некоторые, отобранные Сперанским и запечатанные им в конверт, вручены Балашову для передачи в собственные руки императору. Сперанский не захотел тревожить спавшую дочь и, сделав распоряжение о следовании семейства за ним (то есть тещи и дочери), простился с прислугою. С частным приставом Шипулинским его помчали в ссылку, через Москву, в Нижний Новгород. Так совершилось это историческое событие и так завершился первый период правления Александра I, период либеральных начинаний и преобразовательных планов.

Не рассказываем печальной истории ссылки Сперанского. Ограничиваемся следующей краткой, но живописной характеристикой, сделанной профессором Романовичем-Славатинским: “Оскорбляемый на пути всеми встречными, даже ямщиками, Сперанский скоро был доставлен в Нижний, откуда его перевезли в Пермь. Здесь положение его сначала было таково, что он нуждался в насущном хлебе и должен был закладывать царские подарки и пожалованные ему ордена, чтобы добывать небольшие суммы денег. А его, имевшего незадолго пред тем в руках своих все финансы империи, подозревал даже Кочубей в приобретении больших богатств! Велики были и оскорбления, которым подвергался в Перми наш реформатор: враждебные ему демонстрации делал архиерей даже во время божественной литургии, когда изгнанник отводил свою душу молитвой; уличные мальчишки дразнили его криком “изменник, изменник!” и бросали в него грязью. Нуждаясь в средствах к жизни, всеми оскорбляемый, Сперанский в январе 1813 года написал из Перми свое знаменитое письмо к государю, полное достоинства и гордого сознания своей правоты и заслуг перед отечеством. В письме этом он оправдывал совершенные им реформы, вспоминал свои прежние интимные беседы с государем: “Что другое вы слышали от меня, кроме указаний на достоинство человеческой природы, на высокое ее предназначение, на закон всеобщей любви, яко единый источник бытия, порядка, счастия, всего изящного и высокого?” Государь дозволил Сперанскому переехать из Перми в новгородское поместье Великополье, принадлежавшее его дочери. Здесь начинаются искательные сношения с Аракчеевым, которые ложатся некоторой тенью на светлый образ нашего реформатора.