С. Южаков - Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность

• Название: Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность
• Автор: С. Южаков
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Губернатором в Пензе пробыл Сперанский с 30 августа 1816 года по 22 марта 1819 года, то есть два с половиной года продолжалась эта “очистительная” служба. Прибытие его в Пензу сопровождалось преувеличенными ожиданиями пензенского крестьянства и общим опасением дворянства и привилегированных сословий. В народе говорили, что Сперанский официально был сослан за измену, но на самом деле, по наущению господ, за желание освободить крестьян, которым он и явится теперь защитник и заступник. Еще в 1812 году, немедленно после его падения, “многие помещичьи крестьяне даже отправляли за него заздравные молебны и ставили свечи”. Оправдать всех ожиданий народа, конечно, Сперанский был не в силах. Правда, он возбудил одно за другим два дела о жестоком обращении помещика с крестьянами, именно одно о засечении на смерть и другое об истязании, но эта защита от крайностей жестокости и угнетения и была все, что мог тогда предпринять наилучше настроенный губернатор. Встревоженные этим помещики успокоились однако, когда Сперанский скоро и энергично подавил крестьянские волнения, возникшие в одном из уездов. Симпатичность и даже обворожительность личности Сперанского довершили примирение дворянства с губернатором, и вскоре он стал очень популярен. Справедливость, доступность, бескорыстие, вместе с деловитостью и знанием дела, привлекли к нему общую любовь, и когда он через два с половиной года, покидая Пензу, “вышел из дому, народ столпился и, окружив его в слезах, не хотел пускать далее”. Стечение народа при его отъезде было громадное. Толпы народные провожали его до самого парома через реку и, сопровождая криками благословения, непритворно плакали. “Да и кто не благословлял бы его? – замечает современник, оставивший нам описание этих проводов, – кто мог им быть недоволен? Кто несчастный остался им неутешенным? Утро 7 мая на берегах Суры было истинным торжеством добродетели”.

Будучи только губернатором, Сперанский, однако, немедленно по снятии опалы, силой не зависящих ни от него, ни от Александра обстоятельств, оказался сейчас же у дел государственных. Его единомышленники, всегда умевшие высоко ценить его, Мордвинов и Кочубей, незадолго перед тем снова вернулись к делам государственным, состоя председателями департаментов государственного совета. Неудивительно, если они интересовались мнениями Сперанского по вопросам, которые поступали на их разрешение. Гораздо знаменательнее было отношение министра финансов Гурьева, делавшего оппозицию Сперанскому в бытность его у власти, а теперь пересылавшего к нему в Пензу на его заключение и оценку все свои проекты и планы. Гурьев даже решился при случае напомнить государю о той пользе, которую принес бы Сперанский, если бы был возвращен к государственной деятельности, на что получил ответ, что это возвращение является лишь вопросом времени и даже скорого времени. Уведомляя Сперанского об этом обещании Александра, Гурьев так мотивирует свое непременное желание видеть Сперанского поскорее опять у кормила правления: “Юстиция и полиция суть спутницы финансов и они неразрывно должны идти вместе. Что же делать, если одна действует в духе 19 века, а другая несколько веков позади и ежели еще какая-то посторонняя сила домогается все обратить в состояние кочующих?.. Вы один в состоянии дать направление и совокупить к единству действия правительственных частей, ежели бы были введены в круг прежнего вашего положения”.[11] Таким же образом и другие люди, бывшие прежде в оппозиции Сперанскому (например, Трощинский), ныне желали его возврата, не говоря уже о Кочубее, Мордвинове и других, сохранивших либеральные мнения. “Посторонняя сила, домогающаяся все обратить в состояние кочующих” (проще говоря, всемогущество Аракчеева с его милитаризмом и тиранией и быстрое возвышение Голицына с его обскурантизмом), побуждала всех, кто еще не проклял все, чему поклонялся, и не поклонился всему, что проклинал, искать противовеса и опоры. Сперанский казался такою опорою, но возврат его в Петербург еще решен не был. Он получил несколько более важное назначение, но не в столице. 22 марта 1819 года состоялся указ о назначении Сперанского сибирским генерал-губернатором с чрезвычайными полномочиями для производства ревизии. Назначение это Александр сопровождал милостивым рескриптом, в котором признал, что враги Сперанского “несправедливо оклеветали его” и что задача, на него возлагаемая новым назначением, заключается в обличении злоупотреблений и в разработке плана реформы сибирского управления, каковой план поручалось ему привезти в Петербург для личного доклада императору. В частном собственноручном письме Александра, единовременно присланном, указывалось, что заслуга сибирской ревизии и реформы откроет ему, Александру, возможность поставить Сперанского в положение, “более сходное тому приближению, в коем я привык к вам находиться”. Тем не менее, Сперанский был очень встревожен сибирским назначением. Он опасался, не новая ли это ловушка, устроенная его врагами? 7 мая 1819 года отбыл Сперанский из Пензы, а 22 мая он уже прибыл в Томск, вступив в пределы Сибири, целого царства, данного ныне ему в полное распоряжение.

Это царство управлялось на иных началах, нежели русское царство в Европе. Как ни были неудовлетворительны русско-европейские порядки того времени, сравнительно с сибирскими они могли казаться совершенством. Произвол и личное усмотрение правящих лиц заменяли в Сибири законы не только de facto, но почти de jure. B XVIII веке нередко приходилось сменять зарвавшихся чиновников военной силой. Это может служить примером слабого влияния центральной власти и самостоятельности и независимости сибирского управления. Меры же их произволу и деспотизму и вовсе не было. Это была поистине система сатрапий, где личная воля крупных и мелких тиранов заменяла собою и закон, и правосудие, и все инстанции, и ведомства управления. До особенного безобразия дошло дело при генерал-губернаторстве Пестеля, пользовавшегося покровительством Аракчеева. Он управлял Сибирью 14 лет и дал отличный пример системы сатрапий и пашалыков[12]. Сам живя почти постоянно в Петербурге для поддержания своего значения, он управлял Сибирью через окружного губернатора.

Дорожа местом и не злоупотребляя вниманием читателей, мы не отправимся за Сперанским в Сибирь и не будем вместе с ним обличать крупных и мелких грабителей и воров, целой ордой угнетавших забытый и отдаленный край. Скажем только о результатах ревизии.

“Ревизия его, – замечает барон Корф, – более была совестна, чем строго соответствовала законным формальностям, и многое в ней было окончено собственной его властью, без мер особенно крутых, но, однако же, и без послабления”. Сперанский постоянно держался мнения, что виновны не люди, а установления, и что “неправильный ход дел введен и терпим был многолетними попущениями”. Сперанский не столько желал карать прошлое, сколько обеспечить будущее. “При всем том в окончательном выводе ревизии, несмотря на множество решенного на месте, все еще оказалось 73 дела, следовавшие к высшему рассмотрению, и по ним насчитывалось обвиненных 680 человек и сумм к взысканию на 2 850 000 руб.” Два губернатора, иркутский – Трескин и томский – Илличевский, были отданы под суд с устранением от службы. Эта ревизия произвела громадное впечатление в Сибири и впервые показала сибирякам, что порою и для них может найтись правосудие и справедливость. Сперанский без всякого сомнения первый поднял в Сибири знамя законности. Такова была задача его ревизии; по возможности упрочить законность в сибирской жизни и управлении было задачей его реформы, или, как он сам выражался, “преобразить личную власть в установление и, согласив единство ее действия с гласностью, охранить ее от самовластия и злоупотреблений законными средствами, из самого порядка дел возникающими, и учредить ее действие так, чтобы оно было не личным и домашним, но публичным и служебным”.

Конечно, Сперанский, ставя себе подобную задачу, не мог обманывать себя и ласкать иллюзией ее выполнимости в полном объеме. Сама Европейская Россия требовала еще очень многого, чтобы ответить поставленному здесь идеалу, но она отвечала ему более, нежели Сибирь, гораздо более уже хотя бы потому, что для нее, в сознании управляющих и управляемых, идеал законности был уже признан, как задача и цель. В Сибири времен Сперанского и это было новостью. Беззаконие и личное усмотрение всесильного сатрапа (на всех ступенях власти, от генерал-губернатора до исправника и волостного писаря) было фактом, освященным признанием правительства и сознанием населения. Поэтому-то, если надежда дать Сибири учреждения, осуществляющие всю намеченную задачу, была бы со стороны Сперанского странной иллюзией, то попытка возвысить сибирские порядки до русско-европейских представлялась задачей, не безнадежной и вполне достойной труда и заботы. Эту задачу реформа Сперанского решала вполне, и всякая критика этой реформы с иной точки зрения была бы несправедлива и нелогична. Только на высшее гражданское сознание и высшее государственное понимание метрополии можно было опереться, реформируя низший гражданский строй колонии. Естественно, что превзойти в этой реформе меру гражданского и государственного развития метрополии было совершенно невозможно. Только работая над совершенствованием русского государственного и гражданского развития и порядка вообще, можно было надеяться, в частности, достигнуть и дальнейшего совершенствования сибирского строя и сибирского сознания. Единственно, что можно было требовать от Сперанского, чтобы, поднимая Сибирь до Европейской России, он избегнул насаждения в Сибири тех сторон русско-европейского строя, которые хотя и соответствовали той стадии государственного и гражданского развития, на которой тогдашняя Россия стояла, но являлись препятствиями на пути ее дальнейшего развития. Крепостное право и частное крупное землевладение были этими главными тормозами – и их не знала Сибирь. Сперанский не допустил их распространения на Сибирь. В остальном его сибирское учреждение было не более как насаждением русско-европейского строя управления, очень умно и искусно примененного к местным условиям. “Все они (учреждения), – писал Сперанский, – представляют более план к постепенному образованию сибирского управления, нежели внезапную перемену”.