Лев Троцкий - Сталин. Том I

• Название: Сталин. Том I
• Автор: Лев Троцкий
• Жанр: Биографии и Мемуары

Сколько бы ни издали еще книг об Иосифе Виссарионыче – все они будут вызывать споры и обвинения в необъективности. Такой он был человек (a может, и не человек, нелюдь или монстр?). Однако мемуары Льва Троцкого занимают особое место среди огромного количества книг о Сталине. Прежде всего потому, что, в отличие от других авторов, Лев Давидович много лет знал его лично и был непосредственным участником описываемых событий. Неумолимый и надежный как ледоруб принцип «нет человека – нет проблемы» не позволил Троцкому дописать книгу до конца, но даже то, что удалось опубликовать, вызвало потрясение и у сторонников Сталина, и у е ярых противников. Почему? Да потому, что и те, и другие прекрасно понимают: товарищ Станин все еще с нами!

В первом томе воспоминаний Троцкого описывается период до 1917 года, в который Иосиф Джугашвили-Сталин (он же Коба) прошел большую часть своего кровавого пути к власти.

---

Централистические тенденции большевизма уже обнаружили на Третьем съезде и свою отрицательную сторону. В подполье успели сложиться «аппаратные» навыки. Наметился тип молодого бюрократа. Условия конспирации ставили, правда, формальной демократии (выборность, отчетность, контроль) весьма узкие пределы. Но несомненно, что комитетчики сужали эти пределы значительно больше, чем требовала необходимость, и предъявляли к революционным рабочим более строгие требования, чем к себе самим, предпочитая командовать и в тех случаях, когда нужно было внимательно прислушаться к массам. Крупская отмечает, что как в большевистских комитетах, так и на самом съезде, почти не было рабочих. Господствовали интеллигенты. «Комитетчик, – пишет Крупская, – был обычно человеком довольно самоуверенным; он видел, какое громадное влияние на массы имеет работа комитета; „комитетчик“, как правило, никакого внутрипартийного демократизма не признавал; „комитетчик“ всегда внутренне презирал немного „заграницу“, которая с жиру бесится и склоки устраивает: „посадить бы их всех в русские условия“… Вместе с тем он не хотел новшеств. Приспособляться к быстро менявшимся условиям „комитетчик“ не хотел и не умел». Эта осторожная, но очень меткая характеристика Кобы, который был комитетчиком par excellence. Уже в 1901 году на заре своей революционной работы он отбивался в Тифлисе от притязания рабочих на участие в комитете. В качестве «практика», т. е. политического эмпирика, он безразлично, а позже презрительно относился к эмиграции, к «загранице». Лишенный, к тому же, личных качеств для непосредственного воздействия на массы он с удвоенной силой держался за аппарат. Осью мирозданья был для него комитет: тифлисский, бакинский, кавказский, прежде чем стал ею Центральный Комитет. Приверженность к партийной машине разовьется в нем впоследствии с чрезвычайной силой; комитетчик станет сверхаппаратчиком, «генеральным секретарем», персонификацией бюрократии и ее вождем.

Чрезвычайно соблазнительно сделать по этому поводу то заключение, что будущий сталинизм был уже заложен в большевистском централизме или, более общо, в подпольной иерархии профессиональных революционеров. Однако при прикосновении анализа этот вывод оказывается очень беден историческим содержанием. В строгом отборе передовых элементов и их сплочении в централизованную организацию есть, конечно, свои опасности, корни которых надо искать, однако, не в «принципе» централизма, а в неоднородности и отсталости трудящихся, т. е. в тех общих социальных условиях, которые как раз и делают необходимым централистическое руководство классом со стороны его авангарда. Ключ к динамической проблеме руководства – в детальных взаимоотношениях между аппаратом и партией, между авангардом и классом, между централизмом и демократией. Эти взаимоотношения не могут иметь априорно установленный и неизменный характер. Они зависят от конкретных исторических условий; их подвижное равновесие регулируется живой борьбой тенденций, которые, в лице крайних своих флангов, колеблются между аппаратным деспотизмом и импотентной расплывчатостью.

В брошюре «Наши политические задачи», написанной мною в 1904 г. и заключающей в себе немало незрелого и ошибочного в критике Ленина, есть, однако, страницы, дающие вполне правильную характеристику образа мыслей тогдашних «комитетчиков», которые «потеряли потребность опираться на рабочих после того, как нашли опору в „принципах“ централизма». Та борьба, которую Ленину пришлось через год вести на съезде против высокомерных «комитетчиков», целиком подтвердила правильность этой критики. «Дебаты принимают более страстный характер, – рассказывает Лядов, один из делегатов, – намечается определенная группировка на теоретиков и практиков, литераторов и комитетчиков… Особенно выдвигается во время этих споров сравнительно молодой еще работник Рыков, сумевший сгруппировать вокруг себя большинство комитетчиков». Симпатии Лядова на стороне последних. «Я не мог сидеть спокойно, – восклицает Ленин в заключительном слове, – когда говорили, что рабочих, годных в члены комитета, нет». Вспомним, как настойчиво Коба предлагал тифлисским рабочим признать, «положа руку на сердце», что среди них нет годных для посвящения в жреческое звание. «Вопрос оттягивается, – настаивал Ленин, – очевидно, в партии есть болезнь». Болезнь аппаратного высокомерия, начало бюрократизма.

Ленин лучше, чем кто-либо, понимал необходимость централизованной организации; но он видел в ней прежде всего рычаг для повышения активности передовых рабочих. Аппаратный фетишизм был ему не только чужд, но отвратителен. Он сразу подметил на съезде кастовую тенденцию комитетчиков и вступил с нею в страстную борьбу. «Горячился Владимир Ильич, – подтверждает Крупская, – горячились комитетчики». Победа осталась на этот раз за комитетчиками, вождем которых выступал Рыков, будущий преемник Ленина на посту председателя Совета Народных Комиссаров. Ленину так и не удалось провести резолюцию, обязывающую комитеты включать в свой состав большинство рабочих. Комитетчики решили, опять-таки против воли Ленина, подчинить заграничную редакцию контролю Центрального Комитета. Еще год тому назад Ленин скорее пошел бы на разрыв, чем согласился бы поставить направление партии в зависимость от подверженного провалам и потому неустойчивого по составу русского центра. Но сейчас он твердо рассчитывал на то, что последнее слово будет принадлежать ему. О крепнув в борьбе против старых авторитетов, он чувствовал себя теперь гораздо увереннее, чем на Втором съезде, – и потому спокойнее. Если он, по словам Крупской, «нервничал» в прениях, вернее, проявлял горячность, то тем осторожнее он был в организационных шагах. Он не только молча принял поражение по двум чрезвычайно важным вопросам, но и содействовал включению Рыкова в Центральный Комитет. Для него не могло быть сомнения в том, что революция, великая школа инициативы и самодеятельности масс, сумеет попутно и без труда разрушить молодой и неустойчивый еще консерватизм партийного аппарата.

В состав Центрального Комитета, кроме Ленина вошли: инженер Красин и естественник, врач и философ Богданов, оба ровесники Ленина; Посталовский, вскоре отошедший от партии, и Рыков. В качестве кандидатов были намечены: литератор Румянцев и два «практика»: Гусев и Бур. Никто не подумал, разумеется, о включении Кобы в первый большевистский ЦК.

В 1934 г. съезд коммунистической партии Грузии возвестил, по докладу Берия, что «все, написанное до сих пор, не отражает подлинной, действительной роли т. Сталина, фактически руководившего на протяжении многих лет борьбой большевиков на Кавказе». Почему так случилось, съезд не объяснил. Но все прежние мемуаристы и историки подверглись осуждению; кое-кто из них попал позже под маузер. Решено было для исправления всех несправедливостей прошлого основать особый «Институт Сталина». С этого времени производится в широком масштабе чистка старых пергаментов, которые тут же покрываются новыми письменами. Никогда еще под небосводом не было такой грандиозной мануфактуры лжи. Тем не менее положение биографа не безнадежно. Истина вспыхивает не только из столкновения мнений, как говорят французы, но также из внутренних противоречий лжи.

«В период 1904–1907 г.г., – пишет Берия, – тов. Сталин, находясь у руля закавказских большевиков, ведет огромную теоретически-организационную работу». К сожалению, не так легко выяснить, в чем именно она состояла, и даже, где именно она развивалась. Выслушаем на этот счет прежде всего самого Сталина. «Я вспоминаю далее 1905–1907 г.г., – говорил он в своей уже цитированной автобиографической речи в Тифлисе в 1926 году, – когда я, по воле партии, был переброшен на работу в Баку. Два года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня как практического борца и одного из практических руководителей… Там, в Баку, я получил, таким образом, второе свое боевое революционное крещение. Здесь я стал подмастерьем от революции»… Первое «боевое крещение» он получил, как мы уже знаем, в Тифлисе, где он проходил стаж ученичества. «Мастером» ему предстоит стать в Петербурге в 1917 году.

Как нередко у Сталина, здесь ошибочна прежде всего хронология. По смыслу цитаты выходит, будто Коба провел годы первой революции в Баку, пролетарской крепости Кавказа. На самом деле это не так. Коба был арестован в Баку в марте 1908 г. Если принять слова Сталина на веру, то выходит, что он провел в Баку не два года, а свыше трех лет. Между тем в биографии, написанной одним из его собственных секретарей, сказано: «С 1907 г. начинается бакинский период революционной деятельности Сталина. Вернувшись с Лондонского съезда партии… Сталин оставляет Тифлис и обосновывается в Баку…» Лондонский съезд происходил в июне 1907 г.; Сталин мог, следовательно, перебраться в Баку не раньше июля-августа, вернее всего, в связи со знаменитой тифлисской экспроприацией, о которой еще речь впереди. Если верить высокоофициальной биографии, то оказывается, что «бакинский период», который превратил Кобу из ученика в подмастерье, длился не три с лишним года, и даже не два, а всего шесть-семь месяцев. Противоречие на этот раз слишком велико. Попробуем проверить, какая из двух версий, исходящих из одного и того же источника, ближе к истине.