Чинуа Ачебе - Человек из народа

• Название: Человек из народа
• Автор: Чинуа Ачебе
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Романы крупнейшего нигерийского прозаика рассказывают о колониальном прошлом и сегодняшнем дне независимой африканской страны. В романе «Человек из народа» разоблачаются политические выскочки, вскормленные колонизаторами и оказавшиеся у власти после их ухода. Национальные проблемы не могут быть решены средствами, полученными в наследство от угнетателей, – такова главная мысль писателя.

---

– Видит бог, – продолжал министр, – я поныне жалею об этом. Что может быть благороднее профессии учителя?

Тут все прямо-таки покатились со смеху, в том числе достопочтенный министр, да и я сам. Этот человек отличался бесподобной самоуверенностью. Только он мог позволить себе такую рискованную шутку – если, конечно, он и в самом деле думал пошутить, – когда повсюду среди учителей царило нескрываемое недовольство. Но вот смех утих, и мистер Нанга, вновь перейдя на серьезный тон, доверительно сообщил:

– Можете не сомневаться, те из членов кабинета, кто когда-нибудь работал в школе, сочувствуют вам всей душой.

– Кто был учителем, всегда им останется, – сказал старший преподаватель, поправляя рукава своей вылинявшей мантии.

– Золотые слова! – заметил я.

Мне хочется думать, что это прозвучало саркастически. Чтобы понять, какой притягательной силой обладал этот человек, нужно было испытать ее действие на себе. Будь я суеверен, я бы сказал, что его амулетом было обаяние.

– Только учителя могут оказать такой прекрасный прием. – Он повернулся к приехавшему с ним корреспонденту: – Посмотрите, какое стечение народа!

Корреспондент тотчас выхватил записную книжку и принялся что-то строчить.

– За всю историю Анаты такого еще не было, – заявил мистер Нвеге.

– Вы слышали, Джеймс? – обратился министр к корреспонденту.

– Нет, сэр. А в чем дело?

– Этот джентльмен говорит, что такого еще не было за всю историю Анаты, – повторил я за мистера Нвеге. На этот раз я намеренно валял дурака.

– Как зовут этого джентльмена?

Мистер Нвеге назвал себя и свой полный титул – владелец и директор анатской средней школы. Затем он повернулся к министру и сказал, чтобы подчеркнуть свою роль в организации этой встречи:

– Я лично обошел все селение и оповестил людей о вашем приезде… я хочу сказать, о приезде министра.

Тем временем мы вошли в актовый зал; министра и его свиту усадили на возвышении. Появление высокого гостя было встречено оглушительными овациями и криками. Мистер Нанга, поворачиваясь во все стороны, приветственно махал веером.

– Благодарю вас, сэр, благодарю вас, – кивнул он мистеру Нвеге.

Огромный, свирепого вида детина из свиты министра, стоявший вместе с нами позади возвышения, прогудел:

– Вот то-то и оно. Сыщите-ка еще такого министра, чтобы говорил «сэр» всякому, кто старше его. Нипочем не сыщете.

Все согласились, что человека, который, несмотря на свой высокий пост, отдавал бы дань уважения старшим, встретишь не часто и что мистер Нанга в этом смысле – исключение. От такой грубой лести мне стало неловко за министра: верный признак того, насколько изменилось – или, быть может, еще только менялось? – мое отношение к нему.

– Министр, не министр – каждый должен почитать старших, – промолвил мистер Нанга. – Пусть другие ведут себя, как им угодно, а мой девиз: поступай, как совесть велит, и посрамишь дьявола.

Меня поневоле восхищало в нем полное отсутствие скромности. Ведь скромность не что иное, как оборотная сторона гордыни. Каждый из нас думает про себя, что он парень хоть куда. Скромность мешает нам заявить об этом вслух, хотя мы не прочь услышать это от других. Быть может, именно отказ от такого рода лицемерия и помогает людям вроде Нанги преуспеть, в то время как мягкотелые идеалисты только тешат сами себя, пытаясь привнести в политику неуместную щепетильность и деликатность.

Пока я предавался подобным размышлениям, вокруг пышным цветом расцветала грубая лесть.

Мистер Нвеге не упустил случая оседлать своего конька. Умение себя держать, которое отличает нашего министра, заявил он, объясняется тем, что достопочтенный мистер Нанга получил образование еще в те времена, когда оно было образованием не на словах, а на деле.

– Вот именно, – согласился министр, – я говорил и говорю, что наши шесть классов стоили не меньше теперешнего Кембриджа.

– Кембриджа?! – воскликнул мистер Нвеге, подобно министру, окончивший шесть классов. – Кембриджа?! Куда там! Вы хотите сказать – не меньше нынешней степени бакалавра искусств.

– Надеюсь, ты не обиделся, – заметил министр, повернувшись ко мне.

– Разумеется, нет, сэр, – отвечал я в том же добродушно-шутливом тоне. – Я ходатайствую о стипендии для продолжения образования за границей, чтобы оправдать надежды мистера Нвеге.

Помнится, при этих словах красивая девушка, которую я сразу заметил среди сопровождавших министра лиц, взглянула на меня. Наши взгляды встретились, но она тотчас отвернулась. Мне показалось, министр заметил это.

– Мой личный секретарь получил степень бакалавра в Оксфорде, – сказал он. – Он должен был приехать со мной, но ему пришлось остаться закончить кое-какие дела. Между прочим, Одили, по-моему, ты зарываешь в землю свой талант. Я хочу, чтобы ты приехал в столицу и занял какой-нибудь важный пост на государственной службе. Нельзя же все предоставлять людям нагорных племен. Вот хотя бы мой секретарь – он с нагорья, но ведь и наш народ должен потребовать свою долю общественного пирога.

Заезженное выражение «общественный пирог» для многих было в новинку и вызвало взрыв аплодисментов.

– Ну и говорит – как по писаному! – раздался чей-то восторженный возглас. Это должно было означать, что мистер Нанга в совершенстве овладел искусством изъясняться на языке белых. Министр обернулся и наградил улыбкой своего почитателя.

И тут мой друг Эндрю Кадибе совершил бестактность, особенно непростительную потому, что они с мистером Нангой были из одной деревни, – назвал министра кличкой, которой его наградили, еще когда оп преподавал в школе: «М. И. без пяти минут».[1]

Министр метнул на своего земляка взгляд, напомнивший мне того Нангу, который четыре года назад возглавлял неистовствовавшую свору заднескамеечников.

– Простите, сэр, – жалобно сказал Эндрю.

– За что? – рявкнул министр.

– Не обращайте внимания на этого дуралея, сэр, – вмешался встревоженный мистер Нвеге. – Он всегда был глуп.

– Мне кажется, пора начинать, – сказал министр, все еще хмурясь.

Мистер Нвеге начал с того, что нашего почетного гостя нет надобности представлять, но затем продолжал говорить еще добрых полчаса, главным образом восхваляя самого себя за то, что он сделал для партии «в Анате и ее окрестностях». В зале нарастало нетерпение, и оно стало особенно заметным после того, как министр начал поглядывать на часы. Зал недовольно загудел, потом несколько голосов потребовали, чтобы Нвеге сел и дал послушать человека, ради которого они пришли. Нвеге и ухом не повел – казалось, его ничем не прошибешь. Наконец какой-то деревенский парень побойчее встал во весь рост и крикнул: «Убирайся, не то я спихну тебя за три пенса». Это помогло. Заключительные слова мистера Нвеге потонули в громовом хохоте, который, вероятно, был слышен за целую милю. Смех затих только тогда, когда министр поднялся, собираясь говорить.

Дело в том, что много лет назад, когда Нвеге был бедным и вечно голодным учителем начальной школы, то есть еще до того, как он построил собственную школу и разбогател, хотя, видимо, еще не насытился, он ездил на старом, дребезжащем велосипеде, который односельчане прозвали «трень-брень». Тормоза, разумеется, никуда не годились. И вот однажды, когда Нвеге летел сломя голову под гору к узкому мосту у подножия холма, он увидел на противоположном склоне грузозик – по тем временам событие небывалое, – который тоже катил вниз ему навстречу. Столкновения на мосту, казалось, не миновать. В отчаянии Нвеге завопил: «Спихните меня, ради бога!» Но никто из прохожих и не думал выполнять его просьбу, и тогда оп решил назначить вознаграждение: «Спихните меня, я дам три пенса!» С тех пор «Спихни меня – получишь три пенса» стало в Анате излюбленной шуткой.

Министр говорил непринужденно и просто, и его речь произвела большое впечатление. В ближайшее время не предвидится выборов, заявил он под общий смех, и он приехал не за голосами избирателей. Мы просто собрались здесь одной большой семьей – только и всего. Оп предпочел бы выступать перед своими сородичами не по-английски, ведь как-никак это язык чужестранцев, но он уже знает по опыту, что речь, произнесенная на родном языке, обычно перевирается в газетах до неузнаваемости. К тому же среди гостей есть такие, которые не говорят па нашем языке, и ему не хотелось бы, чтобы они чувствовали себя здесь чужими, потому что все мы – жители равнин и обитатели нагорий – граждане нашей великой страны, и так далее и тому подобное.

Говоря о гостях, оп явно имел в виду миссис Элеонору Джон, влиятельную партийную деятельницу с побережья, приехавшую вместе с ним. Она была уже не первой молодости, но сильно накрашена и надушена и, несомненно, принадлежала к тому сорту женщин, которые в случае необходимости умеют постоять за себя. Она восседала по левую руку от министра, непрерывно курила и обмахивалась веером. Рядом с ней сидела красивая девушка, о которой я уже говорил. Я не заметил, чтобы за все это время они обменялись хоть словом или взглядом. Странно было видеть такую молоденькую девушку в компании этих видавших виды людей. Можно было подумать, будто они остановились по дороге в каком-нибудь монастыре и вызвались подвезти одну из послушниц до соседней обители.