Сидони-Габриель Колетт - Клодина в Париже

• Название: Клодина в Париже
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-315-6

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены ее ранние произведения – четыре романа о Клодине, впервые изданные во Франции с 1900 по 1903 годы, а также очерк ее жизни и творчества до 30-летнего возраста. На русском языке публикуется впервые.

---

Свобода, с которой я рассуждаю о таких вещах, его явно смущает. Я начинаю хохотать, а он смотрит на меня несколько шокированный моим смехом.

– Вы удивляетесь, что я говорю обо всём этом не так, как предписывают приличия? Это оттого, что там, в деревне, каждый день видишь, как спариваются коровы, и собаки, и козы, и кошки! Там это не считается неприличным.

– О, тут нет ничего неприличного. Знаете, когда я читал «Землю» Золя, я прекрасно понял, как в тех краях всё происходит. Порой крестьяне смотрят на подобное не просто как земледельцы.

– Золя совершенно ничего не смыслит в деревне. Я вообще не слишком люблю то, что он пишет…

Марсель обшаривает взглядом все уголки, прохаживается по комнате. До чего же маленькая у него нога! Он обнаружил на моём письменном столе «Двойную любовницу» и грозит мне остреньким пальчиком.

– Клодина, Клодина, я скажу об этом дядюшке!

– Друг мой, ему на это совершенно наплевать.

– До чего удобный папенька! Если бы бабушка была такой же покладистой! О, конечно же, это не мешает мне читать, – отвечает он на мой вопросительный взгляд, – но я вынужден ради сохранения мира и спокойствия делать вид, что боюсь темноты и поэтому в моей спальне должен гореть свет.

Я громко хохочу.

– Что вы боитесь! И вам не стыдно было сказать, что вы боитесь?

– А что тут такого! Ведь бабушка воспитывала меня – и продолжает воспитывать – как девчонку.

Последнее слово живо напоминает нам разговор позавчерашним вечером, и мы оба краснеем (причём он – гораздо сильнее меня, ведь у него такая белая кожа!). Мы наверняка думаем об одном и том же, потому что он спрашивает:

– У вас нет какой-нибудь фотографии Люс?

– Нет, ни одной.

– Это неправда.

– Честное слово! Впрочем, может, вам она показалась бы уродливой. Это вовсе не кокетство: держите, вот единственное письмо, которое она мне написала.

Он жадно читает это жалкое письмецо, написанное карандашом, и наш маленький парижанин, обожающий всякие «происшествия», возбуждённо восклицает:

– Но это настоящая драма, какое-то заточение! А что, если обратиться в суд?

– Хорошенькая мысль! Вам-то какое до этого дело?

– Какое мне дело? Но, Клодина, ведь это жестокость, перечитайте письмо!

Чтобы прочесть письмо, мне приходится опереться на его хрупкое плечо. Он улыбается, потому что мои волосы щекочут ему ухо. Я отодвигаюсь. И только спрашиваю у него:

– Вы на меня не сердитесь, Марсель?

– Нет, нет, – поспешно говорит он. – Но прошу вас, расскажите мне о Люс. Я буду таким милым, если вы расскажете мне о Люс! Знаете что, я принесу цепочку для Фаншетты.

– Вот ещё! Она её съест. Бедный мой друг, мне нечего вам рассказать. Впрочем, мы можем с вами только обменяться исповедями. Услуга за услугу.

Он дуется, совсем как девчонка, упрямо набычив лоб, капризно надув губы.

– Скажите-ка мне, Марсель, часто вы делаете такое вот обиженное лицо перед… перед своим другом? Напомните мне, как его имя?

– Его зовут Шарли, – немного поколебавшись, отвечает мой «племянник».

– А сколько ему лет? Ну же, говорите, из вас просто силой приходится всё вытягивать!

– Ему восемнадцать лет. Но он очень серьёзный, очень взрослый для своего возраста… Вы и в самом деле Бог знает что вообразили!..

– Ну послушайте, вы меня достали. Не будем начинать всё сначала, ладно? Будьте, если хотите, его подружкой, но хоть разочек будьте моим товарищем, и я вам расскажу о Люс, вот так-то!

С обезоруживающей грацией он ласково сжимает мои запястья.

– О! Как вы милы! Я так давно хотел услышать подлинную исповедь молодой девушки! Здесь, в Париже, молодые девушки или уже стали женщинами, или просто дуры. Клодина, скажите, друг мой, Клодина, я стану вашим поверенным?

Да, это уже совсем непохоже на холодную, безупречную сдержанность первого дня. Он говорит со мной, держа меня за руки, его глаза, рот, всё лицо вступают в игру, чтобы добиться от меня исповеди, как, я не сомневаюсь, он пользуется этим, чтобы добиться ласки или примирения. И мне приходит на ум насочинять ему всяких мерзостей, которых я никогда не совершала. А он тогда расскажет мне о других, которые он, конечно же, совершал… Я поступлю довольно подло, но что поделаешь? Я никак не могу привыкнуть к мысли, что веду игру с мальчиком. Если бы он вздумал вдруг обнять меня за талию или поцеловать, я бы просто выцарапала ему глаза, на этом бы всё и кончилось. Зло рождается оттого, что нет никакой опасности…

Мой «племянник» вовсе не желает, чтобы я долго размышляла. Он тянет меня за руку, усаживает в низенькое кресло, а сам садится на пол на мою набитую мякиной подушечку, поддёрнув брючки, чтобы они не вытянулись на коленках.

– Вот, мы прекрасно устроились. Ох, до чего же мрачный, гнусный двор! Я задёрну занавески, вы не возражаете? А теперь расскажите мне, как всё это началось.

Я вижу в высоком зеркале наше с ним отражение. Должна сказать, мы выглядим не так уж уродливо, бывают и похуже. Что же такое мне выдумать для этого белокурого ангелочка, алчущего подобных историй, который слушает меня, придвинувшись ко мне так близко, что мне видны все лучики, вызвездившие его зрачки, тёмно-синие на бледно-голубом фоне?

Клодина, служаночка моя, вспомни Школу. Тебе почти не придётся врать.

– Ну, я, право, не знаю. Все эти истории никак не начинаются. Это… некое медленное преображение привычной жизни, такое…

– …проникновение…

– Благодарю вас, сударь, вы, видно, знаете в этом толк.

– Клодина, Клодина, не увлекайтесь общими рассуждениями. Общие места такие бесцветные. Сдержите же своё обещание, рассказывайте. Прежде всего опишите Люс. Краткое вступительное слово!

– Люс? Это нетрудно. Шатенка, невысокого роста, бело-розовая, зелёные раскосые глаза, загнутые ресницы – как у вас, – слишком маленький нос, лицо немного калмыцкое… Вот, я же вам говорила, такой тип вам не понравится! Подождите. Руки, ноги, щиколотки хрупкие. Речь с таким же, как у меня, выговором, френуазским выговором, ещё более тягучим. Врунья, лакомка, очень ласковая. Не успокаивалась, пока не получала своей ежедневной взбучки.

– «Взбучки»? Вы хотите сказать, что били её?

– Именно это я и хочу сказать, так что не следует меня прерывать. «Тишина в классе, иначе я дам дополнительное задание на завтра!» Так выражалась обычно наша Мадемуазель, если её драгоценной Эме не удавалось поддерживать порядок, когда ученицы готовили уроки.

– А кто такая Эме?

– Люс нашей Мадемуазель, нашей директрисы.

– Ясно, продолжайте.

– Продолжаю. Однажды утром, когда пришла наша очередь колоть дрова для печки, в сарае…

– Как вы говорите?

– Я говорю: однажды утром, когда пришла наша очередь колоть дрова для…

– Значит, в этом пансионе вы кололи дрова? Кололи дрова для…

– Это не пансион, это школа. И все по очереди колют дрова в полвосьмого утра, зимой, когда наступают холода! Вы и представить себе не можете, как бывает больно от занозы, когда стоят холода! У меня карманы всегда были набиты горячими каштанами, я ела их в классе и согревала ими руки. Те, кто колол полешки, старался прийти пораньше, чтобы пососать ледяные сосульки у колонки около сарая. Я приносила ещё сырые каштаны, нерасколотые, и бросала их в печку, чтобы позлить Мадемуазель.

– Боже правый! Неужели существуют подобные школы! Но что же Люс, Люс?

– Люс ныла больше всех, когда бывала «на дровах», и бежала ко мне в поисках утешения. «Клодина, я совсем захолодала, у меня руки окоченели, глянь-ка, большой палец даже не сгибается! Согрей меня, Клодина, дорогая моя Клодина». И она пряталась ко мне под плащ и целовала меня.

– Как? Как? – взволнованно переспрашивает Марсель, он слушает, полуоткрыв рот, с горящими щеками. – Как она вас лю… целовала?

– Целовала мои щёки, ну, шею, – отвечала я, словно внезапно поглупев.

– Да бросьте, и вы такая же, как другие девицы!

– Ну, положим, Люс так не считала (я кладу ему на плечи ладони, чтобы он сидел спокойно); не сердитесь, всему своё время, будут и кошмарные вещи!

– Минуточку, Клодина: вас не смущал её говор?

– Местный говор? Вам, юный парижанин, приятно было бы слушать этот жалобный, напевный голосок, местный говор в этих нежных устах, доносившийся из-под красного плаща, закрывавшего ей лоб и уши, так что оттуда выглядывала лишь розовая мордашка, бархатистые как персик щёки, которые даже холод не лишал красок! Плевать мне было на говор!

– Сколько огня, Клодина! Вы её ещё не забыли, вам её недостаёт.

– И вот как-то утром Люс передала мне письмо.

– Ах! Наконец! Где же это письмо?

– Я порвала его и вернула Люс.

– Неправда!

– Да как смеете вы так говорить! Сейчас отошлю вас домой на проспект Ваграм, любуйтесь там своими пирожными с кремом!

– Простите меня! Я хотел только сказать, что это выглядит как-то неправдоподобно.

– Дурачок вы мой ненаглядный! Да, я вернула ей письмо потому, что она предлагала мне такое… ну, не совсем пристойное, что ли.