Феликс Кривин - Сборник рассказов

• Название: Сборник рассказов
• Автор: Феликс Кривин
• Издательство: Журналы "ЗНАНИЕ-СИЛА"
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

На Баффиновой Земле, оторванной от материка, есть озеро Огак, оторванное от океана. Часть океана в плену у земли, которая со всех сторон окружена океаном… Это напоминает военные действия, хотя действий-то как раз и не видно: остров не спешит выйти из окружения, а озеро как будто привыкло к своему плену. Когда океан привыкает к плену, он становится озером. Озеро Огак стало озером, похоронив надежды вернуться в океан. Но в нем живы воспоминания.

Нижний слой воды — похороненные надежды. Средний слон воды — живые воспоминания. Верхний слой — действительность: пять метров пресной воды. Пять метров — достаточный слой, чтобы не быть заподозренным в приверженности к океану. Пресноводное озеро. Обычное озеро.

Но в глубине у него — слой соленой воды. И живет там морская рыба треска. Не у самого дна, где похоронены надежды, — где похоронены надежды, там уже ничто не живет. У озера Огак там все отравлено смертельным ядом. А живет морская треска в среднем слое, где еще живы воспоминания об океане, который не прятался за слоем пресной воды.

---

Карась не собирается помирать. Он понимает, что горячая вода все же лучше, чем совсем без воды, и что грязная вода — лучше, чем совсем без воды, и много щук — лучше, чем одни щуки.

Нет, Карась не идеалист, просто он умеет сравнивать.

8. ПЯТНИСТЫЙ ОШИБЕНЬ

Пятнистый Ошибень стоит на хвосте, как одноногий солдат, он не может уйти с поста — да и как уйти ему, одноногому, как пошагать этой одной ногой?

Здесь, в море, можно бы и поплыть, но это занятие не солдатское. Ошибень сам из рыб, но его всегда тянуло в пехоту. На то он и Ошибень, ошибка природы. Ошиблась природа, не таким его создала.

А может, она таким его и задумала? Чтобы в этом мире, где все куда-то бегут, куда-то плывут, летят и скачут, — чтобы в этом мире кто-нибудь стоял на посту. Так, должно быть, решила природа и создала Пятнистого Ошибня.

И теперь он стоит на хвосте и никуда не уходит.

Одноногий солдат с поста не уходит. Не потому, что он одноногий, а потому, что солдат.

9. ПУТЬ ЖИЗНИ

Тихоокеанский Лосось — не лосось Тихого океана. И не здесь его родной дом, и не здесь прошло его детство. Детство — это тоже наш родной дом, дом из которого мы ушли, но в котором остались навечно. И сколько бы мы ни странствовали, ни скитались в чужих временах, мы никогда не покидаем нашего детства. Той речушки, что вынесла нас во взрослую жизнь, не заменят нам просторы Тихого океана.

Он ищет свою речушку, Тихоокеанский Лосось. Уже давно взрослый лосось… Но какой же он взрослый? Взрослые — это дети, заблудившиеся во времени, потерявшие детство среди взрослых своих забот.

По солнцу, по звездам ищет свою речушку Тихоокеанский Лосось. Сколько на небе звезд, столько в океан впадает речушек. И среди них он находит одну.

Он узнает ее по аромату воды, потому что нет ничего памятней запахов нашего детства. Мы узнаем его, но узнает ли оно нас? Чтоб оно нас узнало, нужно сбросить блестящую мишуру, которой мы так дорожили в своем океане. В чужом океане.

Тихоокеанский Лосось сбрасывает серебристую мишуру и возвращается без всякого блеска, таким же, как уходил.

Он плывет по реке — далеко-далеко, словно спешит уйти подальше от океана. В детстве он легко плыл по этой реке, а теперь ему тяжело. В детстве легко плыть, потому что плывешь по течению, а потом приходится плыть против течения… Но он плывет, по уступам и водопадам он поднимается вверх, к своему детству. Туда, откуда он когда-то сбежал по течению…

Он возвращается к своему началу, и дальше — дорога в никуда. И перед тем, как пойти по этой дороге, он вырывает яму, чтоб закопать в нее самое ценное — будущее свое потомство, не для смерти, а для жизни его закопать.

А потом из-под холмика выйдут на свет его дети. И они поплывут вниз по течению, все вниз и вниз, пока не окажутся в океане. Огромные, серебристые и утомленные огромностью этой и блеском, они начнут искать путь назад, в сторону своего детства, тяжелый обратный путь — через океан. Искать в небе одну-единственную звезду, на земле одну-единственную речушку. Путь по звездам — земной, а не звездный путь.

И поплывут они против течения, все вверх и вверх — против течения, до самого своего начала, которое будет для них концом, до самого своего конца, который для детей их будет начатом.

ЧЕТВЕРТАЯ СТИХИЯ

Первыми птицами были не птицы. Первыми птицами были насекомые.

Это может вызвать недоверие: дескать, как же это? Такие маленькие — и не побоялись летать? А вот не побоялись.[6]

Когда предки насекомых высадились на суше, на ней не было ни души, то есть буквально никого из представителей животного мира. Все представители животного мира представительствовали в воде и даже помыслить не могли,[7] чтобы пуститься в рискованное плавание по суше. Неизвестность пугает, известность разочаровывает. Предки насекомых прошли этот путь — от страха к разочарованию.

Земля их разочаровала. Она оказалась совсем не такой, какой рисовалась в воде, — нужно все же учесть, что это была земля Палеозойской эры. Всего три континента, вместо современных пяти, с довольно убогой первобытной растительностью, которая не могла удовлетворить растущих потребностей обитателей суши. Однако пути назад не было: все пройденные пути повысыхали.

Суша состояла из бывших морей и рек, приспособившихся к сухопутному существованию. И растения суши при ближайшем рассмотрении оказались бывшими водорослями, потерпевшими бедствие на земле. С этого, собственно, и началась дружба растений и насекомых, дошедшая до того, что они совершенно не могут друг без друга существовать. Предки насекомых были рады встретить на суше своих, а растения рады были порасспрашивать, как там сейчас в воде, повспоминать, как это было раньше.

Собирались у растений, которые имели, где принимать (помаленьку они обживались на суше). Собирались в листве растений, рассаживались на ветвях, и начинались воспоминания.

— Когда привыкнешь к воде, трудно без воды обходиться. Одна надежда на дождь… Вот когда мы были водорослями…

— Это в воде-то? Да что вы сравниваете! Вода — это все же вода, а не суша.

Особенно трудно было привыкнуть к частой смене температуры. В воде нет таких резких перепадов, там температура более-менее постоянная. А здесь днем запасайся теплом на ночь, сохраняй тепло, удерживай. А не можешь — сам себя согревай.[8]

Миллионы лет сменялись миллионами лет, на суше появились новые переселенцы из моря. Предки насекомых сменились потомками-насекомыми и до конца своих дней не могли забыть о воде.

— Если вам будет трудно, — завещали они своим потомкам, — возвращайтесь. Не забывайте, откуда вы вышли, возвращайтесь в родные края.

И еще завещали предки: — Держитесь растений. Они наши, они бывшие водоросли, лучше их на земле вас никто не поймет.

Век Земноводных наступил и прошел, за ним наступил век Пресмыкающихся. Это были все чужие века, во всяком случае чужие для насекомых.

Появилось новое понятие: насекомоядные. Насекомоядные — это те, которые едят насекомых. Это считалось естественным, за это не наказывали и даже не осуждали. Ни один закон не был на стороне насекомых, все законы были на противоположной стороне. Но, может быть, кончится век Пресмыкающихся и наступит век Насекомых? Ведь должен же когда-нибудь он наступить!

Способность самостоятельно действовать не всегда помогала, иногда полезно было не действовать, сосредоточиться, уйти в себя.[9] Чтобы потом с новыми силами спасаться от преследования, искать убежища и защиты.

Насекомые искали убежища у растений, которые уже совершенно освоились на земле и высоко подняли свои кроны. Эти кроны доставали до неба, и они рассказывали о небе всякие чудеса. Что там нет ни одного пресмыкающегося и даже ни одного земноводного. В это трудно было поверить, но должны же где-то быть такие места. Должны же быть места, где нет насекомоядных!

Так рассуждали насекомые, вернее, не рассуждали, а чувствовали, потому что в Палеозойскую эру вряд ли можно было о чем-нибудь рассуждать. Можно было только чувствовать, вернее — предчувствовать (предчувствия — предки чувств). Насекомые предчувствовали: кроме двух известных стихий — земли и воды, должна быть какая-то третья стихия. Стихия, в которой можно жить, высоко подняв голову…

Когда поднимаешь голову, тогда можно увидеть небо, и насекомые увидели его сквозь листву. Оно было похоже на море, известное им по рассказам предков, только море — это был путь назад, а в природе такие пути не приняты.

Насекомые оторвались от земли и полетели вперед, в небо, — первые ласточки, самые первые, потому что ласточек еще не было в те времена.

Их предки первыми ступили на сушу — они первыми ступили в небо, в стихию, еще более пустынную и лишенную жизни. Но зато здесь не было насекомоядных. Насекомоядные остались на земле и. удивленно раскрыли рты, в которые теперь мало что попадало. Они смотрели на тех, улетевших в небо, и тоже порывались лететь, но где было им, не знавшим земных тягот, преодолеть силу земного тяготения.[10]

И тогда насекомоядные собрались, чтобы сообща решить этот вопрос. Предлагали разное: и догнать насекомых в небе (пресмыкающиеся), и ограничиться теми, которые остались на земле (земноводные), и наконец (млекопитающие), обойтись вовсе без насекомых, то есть совершенно сменить рацион.

Впрочем, даже среди представителей одного и того же класса не было полного единогласия. Находились пресмыкающиеся, которые были не прочь сменить рацион, и земноводные, которых тянуло в небо. Что же касается млекопитающих, то, поскольку они уже давно подумывали сменить рацион, их интересовал, быть может, и важный, но в данном случае не идущий к делу вопрос: какой рацион предпочесть — животный или растительный? Правда, и среди них раздавались отдельные голоса, что либо нужно догнать насекомых в небе (эти голоса принадлежали будущим рукокрылым), либо ограничиться теми, что остались на земле (эти навсегда остались насекомоядными).