Д'Арси Найленд - Ширали

• Название: Ширали
• Автор: Д'Арси Найленд
• Жанр: Современная проза

---

- Все еще без сознания, - сказал доктор. - Но держится. - Это обстоятельство, кажется, представлялось ему поразительным и в то же время обнадеживающим.

Маколи схватил его за руку.

- Вчера ночью, - сказал он, - я не хотел вам грубить. Не сердитесь на меня.

Фицморис только улыбнулся и похлопал его по плечу.

- Все в порядке, старина.

Ночью Маколи почти не спал. Следующий день прошел, как предыдущий. Пострел по-прежнему была без сознания; делалось все, чтобы спасти ее. А Маколи ждал и ждал. Ему казалось, что вот-вот должна приехать жена. Эти ожидания не оправдались, зато весточку от нее он получил.

Днем его подстерег на больничном дворе осанистый мужчина с мясистой физиономией, покрытой сетью красных жилок, назвался Батгетом, представителем местной адвокатской конторы, и вручил повестку. Маколи нерешительно взял ее и просмотрел. В повестке строго и официально сообщалось, что его супруга подала заявление в суд о передаче ей ребенка, и что дело будет слушаться через два дня.

На мгновение Маколи остолбенел.

- Как к вам попала эта штука? Откуда?

- Сегодня утром пришла по почте, - сказал Батгет и выдвинул из тугого воротничка свою жирную шею. Взглянув на недоуменное лицо Маколи, он продолжил:- Повестку полагается вручить лично. Вам знаком порядок, да?

- Да, но кто же…

- Нам переслали ее из адвокатской конторы в Сиднее, - пояснил Батгет. - Наши сиднейские коллеги подсказали, где мы можем вас найти и попросили вручить вам повестку.

- Чьи это адвокаты?

- Разумеется, истицы.

- Стало быть, они знали, где я, - пробормотал Маколи.

- Вероятно.

- Да, но тут сказано, что дело слушается в пятницу. Нынче среда. Времени у меня впритык.

Толстяк смерил его ледяным взглядом. Как видно, ему претило давать бесплатные советы.

- А вы думаете, вас легко было найти? Очень может быть, что наши коллеги из Сиднея давно уже пытаются вас разыскать, но лишь сейчас им удалось определить ваше местопребывание. Это заявление, возможно, уже месяц как подано в суд.

Маколи все не мог освоиться с новой заботой.

- Как же мне быть-то? Батгет пожал плечами.

- Думайте сами. Если вы хотите оспорить притязания истицы, вам следует явиться в суд. Если же вы не намерены протестовать, просто забудьте об этом деле.

- И что тогда случится? - спросил Маколи. - Что случится, если я не явлюсь в суд?

- А как вы полагаете? - Батгет вздернул подбородок. - Если вы не явитесь, то суд вынесет решение передать ребенка вашей супруге. Конечно, если не возникнет сомнений в том, что она способна о нем заботиться. Обычно таких сомнений не возникает.

- Но она живет с любовником! - крикнул Маколи.

Батгет равнодушно поднял брови.

- Это довод несерьезный. Точнее - вообще не довод. Она может быть при этом хорошей матерью. А это единственное, чем интересуется суд. В своих решениях он руководствуется лишь заботой о благе ребенка.

Маколи задумался, понурив голову.

- Вы, как видно, все до тонкостей знаете, - сказал он. - Так не скажете ли заодно, отложат дело, если я не приеду в пятницу?

На сей раз Батгет несколько замешкался с ответом.

- Точно не скажу, - ответил он. - Но скорее всего не отложат. Допустим, я вас не нашел. Ваша жена… то есть подательница заявления или истица, - тут же поправился он, - сообщит суду, что ей не удалось определить ваше местопребывание. Суд в этом случае имеет право отменить формальную процедуру вручения вам повестки.

- То есть ей все карты в руки?

- В каком-то смысле. Более или менее, да.

- Но слушайте! - крикнул Маколи. - Девочка-то в больнице. Ее жизнь на волоске! Моя жена это знает. Как же она может, понимая, что тут сейчас происходит, затевать все это?

Батгет с достоинством вздернул голову и сразу стал дюймом выше.

- Не будучи знакомым с обстоятельствами дела и не будучи знакомым с участниками его, - сказал он, - боюсь, я не смогу вам ответить.

- Ладно, - рассеянно проговорил Маколи, как видно, решив прекратить разговор. - За мной стаканчик. Как-нибудь при встрече.

Он должен был все обдумать, обдумать основательно и быстро. Новость вывела его из состояния тупого бессилия, пробудила прежнего задиру и бунтаря. Вызов расшевелил его, растормошил - теперь Маколи рвался в бой. И в то же время это сообщение было столь несовместимо с его понятиями о порядочности, со всем тем, что он знал о Маргарет. Он не мог себе представить, как, получив его телеграмму, жена тут же хладнокровно поспешила к адвокату сообщить его адрес. Он не представлял себе, как может женщина, тем более женщина, у которой умирает ребенок, вести себя таким образом. Из-за бедной малышки они грызутся, как две собаки, не поделившие между собою кость: но у собак цель одинаковая, а у них с Маргарет - совсем различные. В этом он убежден. И все же непонятно, что за толк ей от победы, если девочка умрет? Ну выиграет она дело, а что дальше?

И тут у него мелькнула новая мысль, он увидел все в ином свете, и поведение жены теперь уже не представлялось ему бессмысленным. Он вспыхнул, обожженный неожиданной догадкой, но его разум отказывался ее принять.

Лишь одно он знал: вызов брошен, нужно драться.

Он пошел в больницу и сообщил, что уезжает в Сидней. Надолго ли, он не знает, но будет поддерживать с ними связь. Сиделка дала ему телеграмму. Он вскрыл ее на улице и прочел:«Глубоко опечалены. Сообщи, чем можем помочь. Лили Макреди».

У него потеплело на сердце.

Затем он отправился в полицейский участок, вкратце рассказал, как обстоят дела, и спросил, нельзя ли у них оставить вещи. Ему ответили, что лошадь и двуколка могут пока постоять у них на дворе, а свэг пусть себе спокойненько лежит в участке.

Маколи вынул из мешка то, что нужно было взять в дорогу: рубашку, носовой платок, пару носков, флакон с маслом для волос и зубную щетку, завернул это в кусок оберточной бумаги и связал бечевкой.

В поезде он мог думать только о том, что оставил позади и о том, что его ожидало. Воображение измучило его. Ему не следовало уезжать. Ему непременно нужно в Сидней. А он все еще здесь, скованный по рукам и по ногам временем и пространством. Стук колес разговаривал с ним.

Он твердил:«Ты не уйдешь, ты не уйдешь… Сегодня вечером она умрет. Сегодня вечером она умрет… Ты отнял мою жизнь, ты отнял мою жизнь…»

Колеса тарахтели, постукивали, стонали, скрежетали. Измучив его, застращав, вдруг говорили:«Держись, что есть сил, держись, что есть сил… не распускайся, не распускайся…»

Он отогнал преследовавшие его картины: стерильная больничная чистота, белые крахмальные халаты запах карболки и лекарств; перед ним предстал зал суда во всем своем суровом величии: высокие окна, холодный, гладко отполированный пол; лица у всех сидящих как на похоронах; звучали голоса, что-то говорили; затем пришел его черед говорить, и все ждали, а он не мог произнести ни слова, У судей и адвокатов неприветливый вид, чувствуется: понять его они не способны, каждое произнесенное в их присутствии слово кажется неубедительным и глупым даже ему самому.

И все-таки он что-то говорит… из чистого упрямства. Даже зная, что обречен на провал, он решил не сдаться без борьбы, вцепиться им в глотку; и слова, которые он говорит, - правда, их никто не может опровергнуть.

Я ни разу не ударил эту девочку. Наверное, я обходился с ней иногда сурово или грубо, но я никогда не обижал ее. Сперва она была чужая, потом приросла ко мне. Я думал, что она мне не нужна, лишь я ей нужен. Но оказалось, я ошибался, Она заставила меня опомниться. От нее я узнал: жить на свете не так-то просто, и часто к тому времени, как человек научится жить, жить ему уже некогда. Я стал ее семьей. Не бог весть что за семья, но она не жаловалась. Она меня стреножила. Заарканила, не отпускала ни на шаг. Я не боялся, что она сбежит. Это она боялась, как бы я от нее не сбежал. Вот как собака. Собака знает, кто ее хозяин. Уважает хозяйскую власть. Где власть, там сила. Она чувствует себя под защитой. А если есть защита, ей ничего больше не нужно, изругайте ее как угодно, она не обидится. Можете поколотить ее, она вас простит. Эта девочка была совсем как собачонка.

Я не хотел бы вас обидеть, но как это понять: совершенно чужие люди обсуждают мою жизнь, решают, как мне быть. По-моему, это неправильно. Сколько наших бродяг-адвокатов, бродяг-Соломонов вызывались одним махом решить все мировые проблемы, а собственную жизнь до того запутывали, что и концов не сыщешь, и не знали, как ее наладить. Вот послушайте: если вдруг взорвется бомба и человек подберет остатки своего имущества и уйдет с детьми; или, скажем, он попадет в тяжелую переделку, а при нем его детишки, разве кто-нибудь осудит его? Ему помогут, чем сумеют. Ему посочувствуют. Его жалеть будут, а не упрекать. Никому и в голову не придет его обвинить.

Я свое дитя не обижал. Я скажу честно: увел ее из дому просто назло жене, а уж потом это обернулось девочке на пользу. Она росла на дурной почве. Там все насквозь прогнило. Я не хочу, чтобы она туда вернулась. Но и поместить ее в приют я не хочу. Может, это и неверно, что любая мать лучше никакой, но, по мне, какая угодно мать - лучше житья в приюте. Видели вы приютских ребятишек? Только войдешь, сразу все бросаются к тебе. Они думают, что это их отец или их мать. Зайдешь туда, а потом тебе неделю кусок в горло не лезет. Да и спать не можешь по ночам.