Иван Мележ - Пятый день

• Название: Пятый день
• Автор: Иван Мележ
• Жанр: Советская классическая проза

---

Шатура никак не мог успокоиться, глаза его возбужденно горели.

— Про партизан как сказал, а?

— Я каждый раз, как послушаю, так будто умней становлюсь. Сил больше, и воевать лучше хочется.

— А мне, хлопцы, когда я слушал приказ товарища Сталина, — дружески, сердечно заговорил Туровец, — особенно запали в душу слова о том, что советский народ может творить чудеса. Мне показалось, как будто он для нас это сказал. Тяжко нам сейчас, хлопцы, но не надо унывать.

Один раз не вышло; еще попробуем, да с большей силой, с большей злостью!

Главное — не вешать головы!

— Было такое, чего таиться, — чистосердечно признался Шашура. — Как увидел ночью — не удалось, нужно отступать назад и потом сидеть почти без патронов, — подумал: ну, конец. А теперь — не, т! Не на таких наскочил фриц! Только б отбить у него побольше боеприпасов… Товарищ комиссар, а вы попросите Москву, чтоб прислали патронов. Тогда мы так рванем, что перья полетят с этих фрицев!

("Рванем" — было любимым словом Шашуры.) Мы им такое чудо покажем, такое чудо.

— Как он там теперь — товарищ Сталин?

Трудно ему, — помолчав, сказал подрывник.

— Диво ли, такая война. Столько забот.

Я тут около своего пулемета сижу, командую одним человеком и отвечаю вон за какой узенький участочек, и то хлопот хватает.

Ну, а командиру роты или командиру отряда еще тяжелей. Нужно думать не об одном, а о сотне человек, да все обдумать, угадать… А у товарища Сталина сколько таких рот да отрядов!..

Продолжить Кривцу нс удалось — вокруг загрохотали взрывы. Вражеские минометы били без прицела, "по площади".

В лесу стоял сплошной гул, как будто налетел страшный бурелом. Одна мина, разорвавшаяся поблизости от окопчика, как косой срезала верхнюю половину орехового куста.

Через несколько минут, так же неожиданно, как начался, налет прекратился.

Шашура, выпрямившись, с душевным подъемом заговорил:

— Зажег нас товарищ Сталин своими словами. Сидеть стыдно! Такие дни подходят, а мы тут, черт побери, согнувшись! Эх, покажу я еще, калина-малина, чудеса!

Туровец спросил, как добраться до командира роты, и начал прощаться.

— Куда вы? Посидите у нас, — попросил Шашура.

— Не могу, друзья, вы у меня не одни. — И Туровец, выбрав удобный момент, выпрыгнул из окопа.

Комиссар вернулся в штаб бригады после полудня.

Комбриг коротко высказал то, над чем много думал в этот день, передал последние разведсведения.

— Что бы ни было, нужно прорываться.

Если самолет не прилетит, без боеприпасов будет трудно, но, сам знаешь, другого выхода нет. Как сказал Дантон: нужны — дерзость, дерзость и еще раз дерзость! — пошутил Ермаков.

Он любил повторять эти слова, и Туровец прозвал его "Дантоном двадцатого века".

— Как опи под Коржевкой? — спросил Туровец.

— Вот и меня Коржевка привлекает!

Разведчики доносят, что там стоит батарея противотанковых орудий и около роты пехотинцев. В село расположился какой-то штаб, чувствуют они себя, по всем приметам, уверенно.

Ермаков привычно потянулся к карте и отрывисто бросил:

— Есть два варианта: на Рылсвский лес и… на Коржевку. Как ты?

Туровец ответил не сразу. Опершись руками о стол, яа котором лежала карта, комиссар исследовал — в который раз! — такой знакомый квадрат ее, покрашенный почти сплошь в зеленый цвет, с красными подкоаками, кружочками, стрелочками (старыми, которые он хорошо знал, и новыми, только что начерченными карандашом комбрига), со всеми знаками, обозначавшими узлы немецкой обороны. Он с особенным вниманием вглядывался в значки, поставленные на подступах к Рылевскому лесу и Коржевке.

Беспокойный, порывистый Ермаков ходил вокруг стола и нетерпеливо ждал. Не нравилась ему медлительность комиссара.

Подняв глаза от карты, Туровец снова стал расспрашивать о результатах разведки, о поведении карателей на Рылевском направлении.

— Моя мысль — бить там, где меньше ждут, — сказал он наконец. Гитлеровцы, надо думать, уверены, что мы, лесные люди, пойдем, конечно, в лес… А мы возьмем да и сделаем наоборот: ударим на Коржевку.

Ермаков перестал колебаться. Он тоже отдавал предпочтение второму варианту и теперь решил окончательно — на Коржевку. Итти придется по открытому месту, зато удар будет неожиданным.

Прорыв решили начинать в два часа ночи. Надеялись, что до того времени успеет прилететь самолет. Больше ждать было нельзя — ночи в ту пору были уже короткие, а им после прорыва нужно будет успеть до- рассвета уйти как можно дальше.

Обдумали план операции, стараясь предусмотречь каждую мелочь, которая может возникнуть в этом бою.

— Мы все, комиссар, обдумали? Ни в чем не ошиблись? У нас сегодня как у минеров: ошибка — смерть!

Вечером в отряде Ковалевича комиссар собрал коммунистов. Пришли не все — почти треть коммунистов не могла в этот час уйти со своих боевых позиций. Все, кто пришел, быстро уселись. Туровец всех их хорошо знал, потому что не раз встречался с каждым в бою и на собраниях. Когда ему нужна была поддержка, когда выпадала тяжелая задача, он первыми звал их, коммунистов. Вот и теперь перед решительной схваткой он обратился к ним.

Он говорил о задачах бригады в связи с последним приказом товарища Сталина.

— Что обязаны сделать мы, собравшиеся здесь, чтобы выполнить приказ? Спасти бригаду, сохранить ее боевые силы для будущих боев. Спасти женщин и детей… Чего требует приказ от нас, от каждого партизана? Подвига, готовности к любой жертве во имя успеха прорыва…

Туровец познакомил коммунистов с планом прорыва, подробно рассказал каждому о его месте и обязанностях в будущей операции.

Комиссар говорил обо всем этом спокойно, словно речь шла об обычном бое, и так же спокойно и деловито слушали его люди, как будто о ни советовались, перед тем как выйти на косьбу.

Туровец смотрел в лица, внимательные, суровые, и думал: "Не подведут". Нахмуренное, сосредоточенное лицо Сильченко, острые, прищуренные глаза Кривца… Туровец чувствовал, что каждое его слово доходит до них.

— Мы отвечаем не только за себя, — за всех. Мы — коммунисты! Мало быть самому смелым и настойчивым. Зажечь всех, вести их за собой — вот наша задача!

Когда стали расходиться, Туровец подошел к Кривцу.

— Я на тебя, Рыгор, очень надеюсь, потому и место дал погорячей.

— Вижу. По знакомству уделил… За меня, Никифор Павлович, не бойся пока буду жив… После, — он усмехнулся, — не ручаюсь…

…И снова, как и накануне вечером, на лугу дежурило несколько группок партизан. Они должны были разыскать грузы, которые сбросит самолет. Все отряды уже были готовы к походу. А комбриг тревожно и нетерпеливо прислушивался к ночным шумам. Сонно постреливали невдалеке пулеметы, раскатисто ухнули несколько раз пушки. Он беспокоился: "Прилетит или не прилетит?", смотрел в хмурое небо, слушал, как шумит над ним в листьях ветер.

То и дело он зажигал карманный фонарик и подставлял под его свет часы.

Несколько партизан собрались тут же под деревом, тихо разговаривали. Время от времени они, как будто сговорившись, умолкали и прислушивались, но небо молчало. Вдруг кто-то неуверенно ц взволнованно объявил:

— Идет…

Разговор оборвался. Ермаков стал вслушиваться. Он и правда услышал неясный, неуловимый звук, который то возникал, то пропадал. Прошло несколько минут, а звук не усиливался.

— Да это жук гудит! — догадался кто-то.

"А что, если нс прилетит? — Ермаков чувствовал, как сердце его наполняется холодом. — Пойдем на прорыв все. равно.

Хотя так будет тяжелее, много тяжелее".

Он, может быть, в десятый раз перебрал в мыслях все, что сделано для подготовки выступления. Как будто все…

Прошел час, второй, а самолета не было. Ермакову не сиделось. Он то вызывал связных и д&г. ал им поручения, то начинал ходить взад и вперед по поляне, то, чтобы унять тревогу, насвистывал песню.

Только около полуночи Ермаков уловил слабый гул самолета: сначала очень тихий, похожий на шум далекого пчелиного роя, Он постепенно усиливался.

— Идет! Самолет! — зазвучали возбужденные голоса.

Ермаков приказал зажечь огни. Скоро костры пылали по всей поляне.

Самолет приближался, гул перешел в резкий рокот и вдруг оборвался. Выключив мотор, невидимый самолет начал бесшумно приближаться к лугу. Он бросил ракету, и партизаны совсем близко увидели его черную тень. Широкие крылья пронеслись над темным лугом, как вихрь, со свистом и шелестом, и комбриг увидел низко над собой неясные контуры парашюта.

Ермаков сам вместе с тремя партизанами бросился к месту, где опустился парашют, к нему был прикреплен груз. Комбриг нащупал ящики. "Наверно, патроны". Он быстро перерезал стропы, которыми груз был привязан к парашюту, и приказал унести его к штабу.